Госкапитализм от образования. Что не так с критериями эффективности вузов

Судя по разговорам, которые мне довелось вести с очень достойными людьми, приближенными к новому руководству министерства, оно видит в том свою историческую миссию, сравнимую с задачей реформаторов 1990-х. Подобно последним, идеологи образовательных реформ считают, что срок, которым они располагают, краток, и потому надо торопиться, а на благодарность и народа, и властей предержащих не рассчитывать. Я не уверен, что в образовании дела настолько плохи, как в экономике начала девяностых, и высшей школе хлеба и денег осталось на считаные недели, но сама аналогия лично мне по духу близка, и потому я постарался взглянуть на предложенное нам без предвзятости, хотя и работаю в РГГУ, то есть в одном из вузов с упомянутыми «признаками неэффективности». В частности, сознательно попробую избежать сетований на нелюбовь власти именно к гуманитарному образованию (хотя бы потому, что об этом применительно к РГГУ в высшей степени убедительно написали и Н. К. Сванидзе, и С. Ю. Неклюдов). Главный принцип – для того чтобы отделить чистых от нечистых, нужны прозрачные формальные критерии. Спорить трудно: играть лучше по четким правилам. Вот только играть не пришлось: сразу объявили и новые правила, и результат. Не лучше ли было дать вузам время – ну хотя бы год, а потом уже оценивать, кто чего стоит? Теперь к самим критериям. Интересно, что собственно образовательный уровень хоть как-то отражает только один из них: данные ЕГЭ. Однако более чем очевидно, что он если о чем-то и свидетельствует, то об относительной популярности и престижности вуза. О качестве образования в самом университете или институте это не говорит практически ничего. Разумнее было бы оценивать уровень выпускников: по тому, где они работают, какой процент остался в науке и высшей школе, кто продолжил образование за границей и в каких университетах. Тут голыми цифрами не обойдешься, но объективные показатели выработать не так уж сложно. А так подход отдает представлением о том, что ходить стоит только в модные и дорогие рестораны, где публика «чище». Но даже и эта, вполне приемлемая для тех, кто требует от нас «предоставления образовательных услуг», аналогия хромает: в дорогих ресторанах вовсе не обязательно лучшая кухня. Прекрасно, что важным критерием оценки наконец-то стала научная деятельность. Мне, работающему в Институте восточных культур и античности, в том подразделении РГГУ, сама идеология которого состоит в соединении преподавания и академической науки, это кажется в высшей мере правильным. Особенно если учесть, что наука в вузах пребывает чуть ли не в нелегальном статусе. Так, РГГУ не может, например, иметь штатных научных сотрудников, единственный санкционированный министерством критерий оценки труда работников высшей школы – это преподавательская нагрузка, которая по министерским нормам (от 800 часов в год) зашкаливает за все мыслимые представления о качественном образовании, серьезной подготовке преподавателя к занятиям и так далее. А научная работа в этих часах вообще никак не учитывается. Так что если ратовать за вестернизацию наших университетов (а на поверхности идеология реформы очевидно проникнута этим духом), то начать стоило бы как раз с приближения норм загруженности преподавателей к западным образцам, где профессор читает от силы два курса в семестр, да еще с помощью одного или нескольких ассистентов. Ну, я отвлекся: научный критерий ввели, и слава богу. Только меряется он странно: прежде всего – затратами на научную деятельность. Очевидно, что здесь заведомо в неравные условия ставятся гуманитарии и те, кто преподает и занимается естественнонаучными дисциплинами. Физикам, химикам, биологам нужно дорогостоящее оборудование, и потому они по определению оказываются «эффективнее» литературоведов и философов (а творческие вузы для пущей эффективности должны, видно, заказывать дорогие декорации, костюмы и музыкальные инструменты, если деньги, конечно, найдут). Кроме того, в моем представлении эффективность определяется не столько количеством потраченных денег, сколько качеством этих трат. Не знаю, можно ли здесь найти какой-нибудь формальный критерий, но даже слегка бредовое «количество научных публикаций на вложенный рубль» кажется куда более объективным показателем. Кстати, о публикациях. Они тоже учитываются в блоке, посвященном научно-исследовательской деятельности, хотя и не в первую очередь. При этом их учет, как можно понять, основывается исключительно на базах данных Scopus, Web of Science и отечественного РИНЦ, охватывающих практически только журналы, а не монографии и сборники статей. Кроме того, в западных библиографических базах далеко не всегда указывается, в каком учреждении работает автор той или иной русской статьи, так что многие столь ценимые министерством западные публикации таким образом пропадают втуне. Что до РИНЦа, то он вообще уже который год в стадии становления и далек от полноты охвата. Достаточно сказать, что такой фундаментальный филологический журнал, как «Вопросы литературы», представлен в нем номерами лишь за четыре года, причем даже не последние. Понятно, что немалое количество работ (и ссылок, необходимых для корректного индекса цитируемости) тем самым ускользает от надзорного ока. И не лучше ли сначала довести до ума отечественную библиографическую базу, а уж потом ею руководствоваться? Вызывает вопросы и основной критерий оценки международной деятельности: количество иностранных выпускников. Западные студенты (если они не из стран СНГ, а таковые если и учитываются, то далеко не в первую очередь) чаще всего приезжают в Россию не за дипломом (в том числе и из-за проблем с его конвертацией), а по программам обмена типа Tempus, которые как раз предполагают краткое обучение в течение 1–2 семестров. Да, как известно, и сами квоты на такие категории студентов (как и на студентов российских вузов, отправляемых за рубеж – но они показательным образом для оценки международной деятельности не играют значимой роли) определяются министерством. Получается некоторое лукавство: министерство ставит вузу в заслугу или в вину то, что само и распределяет. Чувствуется оно и в чисто экономических критериях, оценивающих доходы и инфраструктуру вузов. Ведь объемы бюджетного финансирования в последние годы были резко увеличены для определенных категорий крупных вузов: старых и новых федеральных университетов, а также так называемых научно-исследовательских университетов, которые определялись в ходе конкурса, где критерии были совершенно иными. Опять же – хвалят или ругают за то, что сами и дают. Понятно, что государственными средствами все не ограничивается: в бюджете РГГУ, насколько мне известно, они составляют менее 40%. Может, и следовало бы оценивать средства, заработанные самим университетом, не в абсолютном, а в относительном (процент от бюджета) измерении? Об инфраструктуре судить не берусь: много ли 13 квадратных метров на студента или в самый раз? Радует то, что в храме науки студенту должно быть просторнее, чем в обычной квартире (жилищная норма, кажется, на метр меньше). И уж точно радует (хотя немного и задевает), что санитарные нормы не предусмотрены для преподавателей. Ведь если исходить из метража моей кафедры, то на каждого сотрудника в лучшем случае приходится метра по два, и то лишь в момент, когда там не идут занятия, что бывает крайне редко. Тут бы мы уж точно оказались неэффективными, да что мы – в заведомо эффективном МГУ у моих коллег, филологов-классиков, ситуация не намного лучше. В этих последних материальных критериях окончательно проступает идеология, стоящая за последними образовательными новациями. Явным образом вся политика последних лет была направлена на поддержку или на создание с нуля крупных вузов федерального или национального статуса. Они и оказываются в заведомом выигрыше и по критериям, ныне предложенным министерством. Ведь если надо тратить не эффективно, а много, иметь множество зданий, оборудования и прочего, а не выжимать максимум из имеющегося, то понятно, что самой эффективной корпорацией будет «Газпром», а вузом, наверное, МГУ. Такая тяга к созданию образовательных госкорпораций в предложенных методах оценки явно просматривается. Отсюда и главное лекарство от болезни неэффективности, предлагаемое министерством: слияние. Но принцип «чем больше, в смысле крупнее, тем лучше», как мы хорошо знаем, не всегда срабатывает в экономике, а уж в образовании и подавно. Однако если такова ее цель, предлагаемая реформа прекрасно соответствует общей идеологии нынешней власти. И потому у нынешних реформаторов образования, в отличие от Гайдара, время, я думаю, есть. Хорошо бы его употребить с пользой, в частности уточнив принципы подхода к образованию, дабы сделать их честнее и объективнее. А то как бы не пришлось потом, по старой советской привычке, разукрупнять некогда слитое.