Рассуждения о предопределенности авторитаризма тривиальны и отдают историческим фатализмом. Политологи, как шутят в социальных науках, ничего не могут предсказать заранее, но всегда могут объяснить уже состоявшееся событие

В реальности же, уничтожение российской демократии и институциональная деградация России 2000-ых годов вовсе не были предопределены. Предпосылок для того, чтобы проводить реформы было не меньше, чем предпосылок к движению в сторону авторитаризма.

Сегодня кажется очевидным, что подполковник КГБ, случайно допущенный к власти, считающий распад СССР главной катастрофой ХХ века, опутанный с головы до ног обязательствами перед своей кастой и столкнувшийся с беспрецедентным ростом нефтяных цен, и не мог поступить иначе, как последовательно уничтожить все едва вылупившиеся общественные институты (выборы, судебная система, независимые СМИ и др.). Тем самым загнав себя самого в ловушку, – то есть, намертво приклеившись к собственному трону. Часто динамика авторитарных режимов такова, что, уничтожив независимый суд и совершив массу преступлений, диктаторы оказываются не в состоянии покинуть престол, в соответствии с логикой: «Либо я ее веду под венец, либо она меня – к прокурору».

Но ссылка на то, что в нефтезависимых государствах правители не склонны к реформам в периоды ажиотажного роста нефтяных цен, не объясняет резкой и ускоренной институциональной деградации зимбамбвийского образца, охватившей страну в путинский период.

Сам аргумент, касающейся нефтяной иглы, не вполне точен. Не все нефтезависимые страны стагнируют или деградируют. Так, например, с 1958 года и вплоть до прихода Чавеса к власти в 1998 году Венесуэле вполне удавалось сохранять демократическое правление на фоне периодического роста нефтяных цен (По данным Freedom House, в период резкого роста нефтяных цен 1971-1981 гг., Венесуэла оставлялась полностью свободной страной в отношении политических и гражданских прав и свобод). Мексике в 2000-ых годах на фоне очередного бума нефтяных цен удалось сохранить свою молодую демократическую систему. Недавно Харбер и Менальдо (2011) на статистическом анализе временных рядов полностью опровергли гипотезу об отрицательной корреляции между ростом нефтяных цен и демократией в странах-нефтеэкспортерах. Напротив, они обнаружили слабую положительную зависимость, назвав ее «ресурсным благословением».

Хотя политики, в целом, не склонны к непопулярным реформам в период бюджетного профицита, в начале 2000-ых продолжение (пусть медленное) ельцинских реформ при Путине казалось вполне реальным и отчасти даже имело место (касьяновская налоговая реформа, Стабилизационный фонд). Безусловно, не было неизбежностью уничтожение независимых ветвей власти. Более того, и принадлежность нового президента к спецслужбам не ставила крест на потенциале развития страны. Вероятность, что Пиночет, типичный военный генерал с соответствующим консервативным мировоззрением, начнет в конце 1970-ых неолиберальные реформы в Чили, была примерно такой же, как и способность Путина их продолжить. Многие реформаторы 20 века происходили из довольно необычных (и довольно антилиберальных) социальных кругов, как, например, талантливый университетский профессор Фернандо Кардозо, голливудский актер Рональд Рейган, «типичная дочь зеленщика» Тэтчер.

Хотя постфактум всегда можно объяснить, почему авторитарная реакция была «с самого начала очевидна», а история не знает сослагательного наклонения, деградация России 2000-ых не была исторической неизбежностью. И Владимиру Путину нéкого, кроме себя самого, винить в том, что предоставленное ему окно возможностей надолго захлопнулось. Именно он сам, лично, прозевал исторический шанс изменить страну.

Беда Путина не только в том, что он загнал самого себя в ловушку, разрушив все институты, которые могли бы гарантировать ему безопасный уход от власти, и вынужден теперь «пахать на галерах» до упора. Его трагедия – в провороненном историческом шансе реформировать Россию.