«Преступление и наказание (Раскольников/Галявиев)». Эскиз в Мастерской молодой режиссуры (Театр армии). Режиссер Александр Плотников
Фото: Лена Морозова / пресс-служба Театра армии
Скандал вокруг Мастерской молодой режиссуры в Театре армии не просто продолжил череду громких театральных скандалов последнего времени. В нем, пожалуй, яснее всего проявился механизм подобных событий, давно сложившихся в единую систему. Если коротко: чем меньше видевших, тем больше оскорбленных.
Как это было
Прежде чем пытаться понять логику абсурда, расскажу о том, что, собственно, было. Были три дня очень содержательной лаборатории — Мастерской молодой режиссуры, посвященной 200-летию Достоевского. Ее придумал театровед, бывший завлит Театра армии Александр Вислов, а организовала заместитель директора по развитию Милена Авимская, которая уже несколько сезонов пытается вписать театр со сложной полувоенной судьбой (он до сих пор находится в подчинении Министерства обороны) в современный театральный процесс. Важная деталь — зрителей на каждом показе было не больше сотни.
Итак, первый день. «Униженные и оскорбленные», решенные вполне мелодраматично и безобидно. Вслед за ними — короткий, но впечатляющий «Бобок», разговор мертвецов, подслушанный подвыпившим журналистом с подвижной психикой (автопародия Достоевского), решенный по-вахтанговски резко, гротескно, в сильном напряжении между комическим и страшным.
«Бобок». Эскиз в Мастерской молодой режиссуры (Театр армии). Режиссер Сергей Тонышев
Фото: Лена Морозова / пресс-служба Театра армии
Второй день. Собственно, тут и закоротило, хотя никто об этом еще не догадывался. Режиссер и автор инсценировки — Александр Плотников, выпускник мастерской Камы Гинкаса — дал эскизу по «Преступлению и наказанию» подзаголовок «Раскольников/Галявиев». Он решительно отказал Достоевскому в праве на психологизацию, а стало быть — на понимание того, что происходит в сознании убийцы. И редуцировал образ до единственной мысли: «Я не вошь, я право имею». Почти то же самое писал в соцсетях и казанский стрелок. Так они оказались на одном поле злодеяния, которое никакое философское построение не может оправдать.
