Андрей Макаревич на благотворительном концерте в поддержку Фонда борьбы с лейкемией, 10 апреля 2016 года

Андрей Макаревич на благотворительном концерте в поддержку Фонда борьбы с лейкемией, 10 апреля 2016 года

Официальная страница группы «Машина времени» в соцсети «ВКонтакте»

Группа «Машина времени» существует больше 55 лет. Она по-прежнему не только выступает, но и записывает новые песни — а 10 мая выпустила мини-альбом «Пой со мной». Музыкант Василий Зоркий воспользовался этим поводом, чтобы поговорить с одним из главных русскоязычных сонграйтеров о самом важном: о времени, музыке и войне.

«Русский рок был сильно не сексуальным»

— Вы где сейчас?

— Я дома. Дома, в Израиле. У себя в домике.

— Вы выпустили новый альбом «Машины времени». Зачем вам сейчас это?

— Хороший вопрос. А зачем ты пишешь песни? А черт его знает.

— Ну, в разное время по разным причинам — в 20 мне хотелось что-то важное сказать или девчонкам понравиться, или нравилось концерты играть. А у вас — вот какой вообще мотив был заниматься музыкой? Изначально.

— Я услышал Beatles. И натурально сошел с ума. Я понимаю, что это происходило тогда со всеми людьми моего возраста. До этого я к музыке относился спокойно, пел под семиструнку во дворе Высоцкого — «Солдаты группы "Центр"», Окуджаву, Кима — странный набор. А потом случилось что-то, как помнишь, в фильме «Братья Блюз», и стало понятно, что это — оно. И ничем в жизни больше заниматься вообще не имеет смысла.

— Я никогда не любил Beatles, может, до последних лет 10. Вот объясните мне, как будто я инопланетянин, что вас тогда в них так покорило?

— Ты просто еще молодой, это нормально. Это нельзя объяснить. Это просто гениальная музыка. Она не стареет, не пошлеет, не делается хуже или скучнее. Все остальное, что было вокруг, за редкими исключениями превратилось в милое или в отвратительное ретро. А они — нет. Не окисляются. Несут свет. Я искренне считаю, что великая музыка несет свет — джаз, рок, академическая, да и поп-музыка тоже.

— Музыка молодых часто несет в себе еще и протест, разрушительную энергию, желание противостоять устоявшимся формам управления, попытку осознать себя. «Машина», кажется, никогда группой протеста не была?

— Ну как не была? А чего нас тогда шпыняли везде? Могли бы сразу на сцену пустить.

Выступление группы «Машина времени»

Официальная страница группы «Машина времени» в соцсети «ВКонтакте»

— В моей голове Цой или Майк — это все-таки музыка андеграунда, а «Машина» — это такой комфортный рок. Вас все-таки сложно назвать борцами с системой — вы скорее добрые, хорошие такие.

— Ты просто не застал наши первые 10 лет и не помнишь песен «Носите маски», «Гимн забору», «Битва с дураками», «Я с детства выбрал верный путь»… Одни «Марионетки» остались.

А мне трудно, например, Цоя назвать протестной музыкой. Что там протестного? А против чего Элвис Пресли протестовал? Против чего протестовали Led Zeppelin? Ну расскажите мне, пожалуйста. Если там протест и присутствовал, то он был чисто эстетический. Они протестовали против прошлой эстетики и насаждали свою, которая казалась революционной и была страшно привлекательна, заманчива. Идея, что вся западная музыка и рок особенно — это прямо такой суперпротест, — это следы Совка у вас в голове. Для того чтобы протащить в Союз песню, чтобы ее кто-то послушал, ее обязательно называли «песней протеста». Тогда был шанс послушать ее в «Кругозоре» или что в «Ровеснике» напишут…

— То есть вы считаете, что это — советский миф восприятия музыки?

— Абсолютно. Против чего панки протестуют? Да против всего.

Я вообще никогда не любил агрессию. При этом мы звучали совсем не так, как звучала советская эстрада или ВИА «Пламя». Мы хотели звучать как американская группа, как английская группа, как Kinks, как Led Zeppelin, как Rolling Stones. И очень даже смешно — мне это видно, если копаться в каких-то совсем наших древних записях середины 70-х, например, можно услышать, под чьим влиянием мы находились на этом отрезке времени. Мы проходили период обучения, и это было дико благодатное время, потому что каждый месяц возникало что-то новое, новая команда. И расцвел такой букет, такое фантастическое дерево разных направлений.

— Есть какие-то записи из ранних песен «Машины времени», которые кажутся вам недооцененными или нерасслышанными?

— Нет, конечно. Эти песни были чудовищно исполнены и еще более чудовищно записаны. Это может быть трогательно, это может быть мило, но не более того.

— Не было такого, что вы что-то переслушали и подумали: блин, вот это надо было бы сейчас перезаписать!

— Нет, нет, упаси Господь.

— А не бывает такого, что вы такой: сяду послушаю немножко себя.

— Нет, такого не бывает.

— И Мик Джаггер, и условные группы Kinks, и Beatles — это, конечно, секс-символы, и это очень связано с вниманием. Вы ощущали себя секс-символом? Вас же любили женщины. Или вы все-таки были скорее таким хорошим мальчиком из хорошей семьи?

— Нет, конечно, секс-символом я себя не ощущал. Вообще, как Тема Троицкий метко заметил, русский рок был сильно не сексуальным. Пожалуй, первым сексуальным героем русского рока был Витя Цой. Ну, еще Кинчев.

Андрей Макаревич*

Официальная страница группы «Машина времени» в соцсети «ВКонтакте»

— А вот в тот момент, в 1980-е, вы ощущали себя частью большой музыкальной жизни? Или были отдельно? Как это вообще ощущалось — что есть какой-то мир музыкантов? Группы? Круги?

— Мы общались в основном с московскими музыкантами, много с питерскими, меньше — с уральскими, свердловскими. Мне всегда БГ нравился. С самого начала. С того момента, как мы познакомились. А это был 1976-й год. Елки-палки!

— В следующем году будет 50 лет, как вы знакомы.

— Получается так. Еще мне очень нравился «Наутилус», когда он появился. Когда мы были совсем маленькие, на нас, конечно, бешеное впечатление произвели «Скоморохи». Потому что они были абсолютные хамы, наглые, отвязанные. И они по тем временам очень здорово пели и играли. С Майком я познакомился в 1978-м, и мы с ним были очень дружны. Он был очень приятный, мягкий, образованный, интеллигентный питерский человек. Что совершенно не вязалось с его образом на сцене. То, что он делает на сцене, мне как раз не очень нравилось. Я не понимал, почему надо в жизни быть одним человеком, а на сцене изображать другого. Сейчас мне понятно, что это такой метод, и многие так существуют. Пожалуй, Боб Дилан делал то же самое.

— Вы мне казались иногда таким русским Бобом Диланом — интеллигентный еврейский юноша, умные тексты и все такое.

— Ну, может быть, потому что мы оба были кучерявые и придумываем песни под гитару. И иногда придаем им некоторый смысл. Для меня сцена всегда была способом рассказать о том, о чем я думал, и прийти к какой-то, иногда неожиданной, как мне кажется, прекрасной форме.

— А когда вы в первый раз почувствовали, что вы по-настоящему популярны?

— Наверное, сначала в Таллине, в 1976 году. Потому что мы никак не ожидали, что на этом маленьком студенческом фестивале люди в зале будут узнавать наши песни, которые никогда не издавались. А в Свердловске в 1978-м — это начало большой популярности. Когда музыканты — а там групп 20 было — забивались в оркестровую яму, чтобы нас послушать. И приходили пожарные и говорили, что тут сидеть нельзя, иначе все вообще отменят. И им тогда музыканты сказали, что они не играть приехали, а послушать «Машину». Ну а одновременно с фестивалем «Тбилиси-80» началась настоящая известность.

«Я ненавижу баррикады и очень не хочу на них стоять»

— С начала войны в Украине я много думаю о том, что западные музыканты куда охотнее формулируют какие-то социальные месседжи, выступают в защиту слабых, а у русских музыкантов это почему-то всегда через губу происходит. «А почему я должен?» Возможно, это потому, что западный артист ощущает большую ответственность перед аудиторией, а российские существуют в жанре: «Я — большой художник».

— По-моему, ты сам себе противоречишь. Все, кто чувствует какую-то обязанность перед своей аудиторией, делают это потому, что — надо. Обязанность — это и есть «надо». А мне ни черта не надо. Я никому ничего не обещал. Если у меня возникает потребность что-то сделать — я это беру и делаю. Кстати, весь мой альбом «Убежище» — это про Украину.

Андрей Макаревич* на концерте в Киеве 5 декабря 2019 года

Официальная страница группы «Машина времени» в соцсети «ВКонтакте»

— Вас сложно было назвать протестным артистом, и в советское время, вы, в отличие от многих рок-музыкантов, например, состояли в комсомоле. А в современной России до 2012 года очень редко высказывались на политические темы, если не считать 1996 год, когда вы за Ельцина выступали.

— Так поводов не было. Даже не поводов, а причин, скажем так. Это как мальчик, который на двенадцатом году жизни сказал, что каша соленая. А до этого она была не соленая. Вообще, чем дальше я нахожусь от власти, тем я себя лучше чувствую. И так было всегда.

— То есть до 2012 года вам в целом казалось, что все — окей?

— Нет, но тогда казалось, что все, что происходит в обществе, это контролируемые процессы, что это не катастрофа. Были всякие песни с подъебками. И я что-то писал на эту тему. Но я никогда не хотел делать из протеста профессию.

Я спорил, когда Гарик снимал «Дом солнца» — там есть эпизод с «Машиной», где дети наши нас играют. И когда менты уводят меня молодого, я там кричу: «Ура, мы — запрещенная группа!» Я говорю: это жуткое вранье. Мы не хотели быть запрещенной группой. Мы не хотели, чтобы нам мешали заниматься своим делом. «Нет, но это круто», — сказал Гарик. И я подумал, что, наверное, «Бригаде» хотелось быть запрещенной группой.

— Теперь «Машина времени» — снова запрещенная, а Сукачев снимает фильмы про Донбасс. Вы, кстати, общаетесь?

— Не общаемся. Да и нужды нет.

— До какого-то момента вы могли иметь контакты с властью, а потом стали выступать на политических митингах и оппозиционных мероприятиях — например, на митингах «Союза правых сил».

— Тогда «Союз правых сил» был системной оппозицией. Вообще, я наивно полагал, что все в целом-то движется в правильном направлении. После Горбачева просто очень сильна была эйфория — и очень растянута во времени. Мне казалось, что пароход развернулся и повернуться обратно он никогда не сможет.

— Вы были поклонником Ельцина?

— Ну, в общем, да. Там выбор-то был небольшой. Поклонником Зюганова я никак быть не мог.

— А это от безрыбья или он все-таки был вам по сердцу?

— Он мне был симпатичен во многих вещах. Я знал, например, что он очень обижался на программу «Куклы». Но ему не приходило в голову ее закрывать. Это мелочь, но важная.

— В 1996 году вы были участником кампании «Голосуй или проиграешь». Вы когда-нибудь пожалели об этом?

— Хорошо бы представить себе, что было бы, если бы победил Зюганов.

Леонид Ярмольник, Павел Лунгин и Андрей Макаревич* на пресс-конференции партии «Правое дело» в Москве 15 сентября 2011 года

REUTERS / Denis Sinyakov / scanpix

— Продолжу про ответственность. Вы в разное время входили во всякие советы по культуре — вы могли на что-то влиять?

— Я помню, как меня привели в Совет по культуре при президенте. При Путине. Там были очень известные люди — председателем был Марк Захаров, которого я очень уважал. Башмет, Михалков — 20 таких больших культурных деятелей. И я на первом собрании задал вопрос: «Марк Анатольевич, скажите, а какие у нас реальные полномочия, если мы — Совет по культуре при президенте?» Он сказал: «Ну, мы такой, в общем, совещательный орган. Мы можем что-то посоветовать». — «Спасибо», — сказал я, и больше там не появлялся.

— Разве такое самоустранение гражданина, особенно с большим медийным рупором, не является снятием с себя ответственности?

— Ничего подобного. Я считаю, что каждый должен делать то, в чем он силен. И должен делать это честно. Так что я никоим образом не устраняюсь ни от чего.

— Но вас же слушает очень-очень много людей.

— Спасибо большое. Мне очень приятно, что моя музыка доставляет им удовольствие. Я рад. И если они меня не только слушают, но и слышат, значит, я тоже что-то меняю в мире.

— Вы, кстати, в интервью Илье Жегулеву на Colta говорили в 2013 году, что Сурков, в общем-то, отличный парень. Сейчас не отказываетесь от своих слов?

— Никогда я не называл его отличным парнем — вообще не мой лексикон, я же не Трамп. Интеллигентным и образованным — возможно. Но это не положительная оценка.

— Многие говорят, что в ваших песнях, в «Повороте», в «Острове», есть скрытый политический подтекст — а на самом деле?

— А как ты сам-то думаешь? «Поворот»? В «Повороте» есть что-то политическое, да? Это только идиот мог такое подумать. Но, разумеется, в сильно политизированном обществе в любой спичке будут видеть пожар и революцию.

— У вас никогда не возникало желания быть этим героем, который стоит на баррикадах, а за ним свобода и демократия побеждают?

— Нет. Я ненавижу баррикады и очень не хочу на них стоять. Хорошо бы их не было.

Съемки клипа на песню «Знаю только я» в программе «Кружатся диски» (режиссер Клара Фатова), автор фото Максим Тарасыгин. Июнь 1985 года

Официальная страница группы «Машина времени» в соцсети «ВКонтакте»

— Ну а как тогда может общество прийти к своей свободе, если нет баррикад и тех, кто на них стоит?

— Все баррикады «За свободу!» приводили к диктатуре, не замечал? А вообще, это точно не ко мне вопрос. Смотри, я выражаю свое отношение к этому в своих песнях. Аудитория у меня, как ты только что сказал, большая. Значит, я все-таки что-то делаю.

— Сейчас вы стали намного более резко выступать, у вас в песнях есть строчки «Моя страна сошла с ума». Что изменилось?

— А ты не знаешь? Что изменилось? Может, страна сошла с ума?

— Для меня глобально в России не произошло ничего принципиально нового. Я вижу прямую связь, преемственность между войной в Чечне, войной в Грузии и войной в Украине, например. А что кажется принципиально новым вам?

— Я думаю, просто все дошло до какой-то критической точки. При этом, да, возможно, в России это закономерное развитие, особенно задним умом легко достроить прямые соответствия. Но в мире-то изменилось все здорово. Сейчас точно не те времена, когда были хиппи, «мир во всем мире» и прочее. Когда нам казалось, что человечество придет к любви.

— А вам не кажется сейчас, что пацифизм — это хуйня какая-то? «Мир во всем мире», «добро победит»… Когда у тебя есть, условно, оголтелые террористы или страна с ядерной дубинкой, ты реально что должен делать — махать цветочками?

— Ну, отчасти, это действительно, наверное, так. Но мир под пацификом не предполагал присутствия террористов. Понятно, что всегда были сложные ситуации. Просто сейчас обострилось ощущение, что все обезумели. То, что происходит в Израиле, — это ужас. То, что происходит в мире по поводу того, что происходит в Израиле, — это отдельный, кромешный какой-то ужас.

— Вы, кстати, в вопросе поддержки Израиля — в какой части спектра? Правый, левый, центрист?

— Это очень длинный вопрос, он нас совсем от музыки уведет в сторону. Если коротко: не крайне правый и не крайне левый. Просто стараюсь держаться в рамках здравого смысла. Но убежден, что закончить войну можно, только полностью уничтожив ХАМАС.

— Я, кажется, поругался с большим количеством людей на тему войны на Востоке, чем даже про Украину. А у вас как было?

— Я ни с кем не ругаюсь, просто прекращаю общение. И там и там в целом немного.

«Эта музыка умрет вместе с нами»

— Вы могли поверить в то, что война в Украине начнется?

— Нет, вообще нет. Где-то за месяц до войны я переехал в Израиль, потому что мы ждали рождения сына. А российская пропаганда в то время так убедительно, так едко смеялась над американцами, которые предупреждали о концентрации войск на границе. В общем, я, наверное, все еще довольно наивный человек. Я был уверен, что этого не может произойти.

Андрей Макаревич* на концерте в Харькове 11 ноября 2019 года

Официальная страница группы «Машина времени» в соцсети «ВКонтакте»

— Почему, как вы думаете, у вас не было желания высказываться, когда шла война в Чечне? Вы говорите: меня все устраивало.

— Это интересный вопрос. А еще, между прочим, до Чечни еще Афганистан был.

— Тут я хочу сразу отметить, что это не вопрос из серии «где вы были и почему вы молчали». Мне на самом деле интересно понять, почему это не вызвало тогда желания звонить в колокола и говорить, что все это — ужас?

— Наверное, было несколько причин. Мы были юные, находились в своей капсуле, занимались только музыкой, и нас очень мало интересовало, что происходит вокруг. Одна строчка у меня есть про Афганистан — там, в одной песне. А что касается Чечни, надо сказать, что к моменту начала войны чеченцы вызывали в России очень неоднозначную реакцию. Я это отлично помню. Что, кстати, к украинцам никак не относится. Это накачивалось телевизором, да, но на самом деле были банды, были ребята, которые ходили хозяевами жизни по российским городам. Это вызывало тревогу, их не любили. Возможно, поэтому, когда война началась, я лично воспринял ее как какие-то далекие от меня разборки.

— А потом произошло какое-то понимание того, что это — трагедия?

— Дело в том, что у меня практически нет друзей оттуда. Последний раз я был в Грозном в девяностых, за год до первой войны. И я понимаю, да, что это трагедия и ужас. Но это, конечно, совсем другие чувства — просто внутренне. Потому что Украина — это мои друзья, близкие, это очень рядом.

— То, что происходит в Израиле, вы воспринимаете как личную беду?

— Конечно, воспринимаю. Потому что Израиль очень маленький — это, в общем, коммунальная квартира. Если погибает на этой войне человек, то через первое или второе рукопожатие — это твой знакомый. А иногда — и просто твой знакомый.

— Почему, как вы думаете, мир, который ненавидел иракцев, чеченцев, боялся мусульман в целом, настороженно относился к арабам в частности — я имею в виду условно Европу и США моего детства, 1990-е, 2000-е, — как вот этот мир нетерпимости вдруг весь развернулся на 180 градусов и стал громко поддерживать Палестину?

— Предлагаю вам несколько ответов. Первый — мир ебанулся. После ковида наступило общее разжижение мозга у населения планеты. Второй — вследствие чрезмерной левой либерализации все стали настолько «за все хорошее и против всего плохого», что просто перестали критически мыслить. В этом сыграли свою роль медиа. Они видят в интернете фотографию — часто постановочную — раненой женщины с ребенком: значит, надо помогать. А еврейской — не видят, потому что израильтяне посчитали неуважением к погибшим публиковать чудовищные снимки трупов. Третий — евреев никогда особенно не любили. Иногда это маскировалось какими-то «хорошими годами», а потом все снова взрывалось. Вот, выбирайте из трех ответов любой.

— У меня сложилось ощущение, что у вас начиная с 2012 года в песнях много разочарования. В том числе в том, что связано с религией. Какие у вас вообще отношения с небесной канцелярией?

— Вообще, я не религиозный человек. Но разочарование какое-то, такая детская обида на Всевышнего, наверное, у человечества в целом началась после Холокоста. Потому что как же он такое допустил-то?

— Вы не верите в Бога?

— Я верю в высший разум. Без которого, конечно, никогда бы эта бодяга не завертелась и не получилась. Но сегодняшнее его отношение к тому, что происходит на Земле, мне неизвестно. У еврейских мистиков, грубо говоря, есть три направления. Первое — Бог следит за всем, что происходит. Второе — Бог следит, но выборочно. И третье — Бог вообще послал все нахер. Ну не получилось — и не получилось. Опять не получилось.

— Артист в 70 лет задумывается вообще о смерти и о будущем?

— Понимаешь, если бы лет 40 назад нам рассказали, что средний возраст мировой рок-звезды будет 80 лет, — вот это даже не смешно было бы. Это что-то из области уже полного абсурда. Вообще, эту музыку должны играть молодые люди — и для молодых.

«Машина времени», 1984 год

Официальная страница группы «Машина времени» в соцсети «ВКонтакте»

— Но вы же это зачем-то делаете?

— Получилась музыка длиной в одно поколение. Вот удивительно: она с этим поколением родилась, и с этим поколением она и умрет. Так что работаем с тем, что есть.

— То есть вам кажется, что эта музыка умрет вместе с вами?

— Нет, не со мной лично.

— Ну, с вашей приятной компанией — от Боба Дилана до БГ.

— Конечно. Эта музыка умрет вместе с нами. Я не говорю, что музыка умрет вообще. Другая останется.

— Вообще, вы не похожи на человека, который собирается умирать. У вас ребенок маленький родился, вы альбом записали новый.

— Спасибо, родной. Вашими молитвами.

— «Машина времени» — это сейчас реально функционирующая группа? Она существует? Или это скорее редкие встречи?

— Есть очень много номинально работающих групп: они встречаются раз в пять лет, когда надо готовиться к очередному юбилею. А мы — работаем постоянно. У нас осенью большой тур в Америке, потом Европа, или наоборот — сейчас могу перепутать. Я даже не думал лет 25 назад, что доживу до времени, когда мы сможем звучать с тем качеством, с которым в мире звучат хорошие группы. Но до этого мы дожили. И играть — круто. И записывать песни — отлично.

— А есть у вас желание писать большие хиты? У меня есть ощущение, что у групп, которые играют очень долго, эта функция отходит на второй план.

— Я никогда не старался писать хиты. Вот меньше всего я об этом думал. Я старался писать хорошие песни. Она, может быть, станет хитом, а может, не станет — но от этого хуже она не будет. А вообще — это же совпадение огромного количества обстоятельств: времени, моды, молодости, черт возьми. Всяких таких вещей.

— Вы ощущаете возрастные изменения? Именно как музыкант?

— В голове — вроде все так же. Но скакать по сцене уже немножко сложнее.

— А когда пишете песни?

— Нет, то же самое. В этом, слава богу, ничего не изменилось.

— А темы изменились? Я, например, чувствую, что вопросы, которые меня как артиста или автора волнуют в 40, они очень сильно отличаются от 20, 30. В них больше разворот к теме смертности, Бога, выяснения каких-то таких отношений с собой и с миром.

— Вот уж. В 17 лет тебя только и интересуют вопросы жизни и смерти, вечности, Бога. Если ты мудак — тогда телки. Вообще, это не связано с возрастом. Это связано с тем, что происходит в мире. Когда в мире происходит то, что происходит сегодня, трудно на это закрывать глаза. Хотя некоторым удается.

Андрей Макаревич*

Официальная страница группы «Машина времени» в соцсети «ВКонтакте»

— Вы уехали из России почему?

— Мне постепенно обрубили всю работу. Что делать в стране, в которой тебе не дают заниматься своим главным делом?

— Ну то есть это не сознательное решение — это вас выдавили, заставили уехать?

— Да, конечно.

— Не было вопроса: почему власти именно вас выбрали мишенью — для того же пранка, для публичных оскорблений?

— Да не только меня. Они определяют врага по степени его влияния — это не я придумал, это то, что мне известно.

— А вы скучаете? Мечтаете вернуться? Или нет?

— Я могу скучать по тому, что было. Но я отчетливо понимаю: если я сегодня приеду, я не увижу ничего из того, по чему я скучал.

— Я недавно был в аэропорту Тбилиси и увидел два самолета — один мой и один, который летит в Москву. И я разозлился страшно на то, что я не понимаю — могу я поехать или не могу. Я не могу сесть на самолет в Москву и понять, что будет, если я там окажусь.

— Ну попробуй.

— Не хочу пробовать.

— Ну так и я вот — не хочу пробовать.

Вы прочитали материал, с которого редакция сняла пейволл. Чтобы читать материалы Republic — оформите подписку.

*Минюст считает «иноагентом»