Гуна Зариня в фильме «Лес» (2021)
Латвия выходит в лидеры Евросоюза по динамике заболеваемости COVID-19, в стране вводят жесткие ограничения, поэтому Рижский кинофестиваль закрылся в этом году раньше срока. Символично, что перед закрытием успели показать экспериментальный фильм «Лес», который родился во время первого локдауна, — и вот подоспел ко второму. В 2020 году, сидя на карантине, группа латышских актеров начала снимать себя на мобильные телефоны — из этого и возник проект. «Лес» уникален тем, что успел пройти несколько самых разных форматов: пьеса из 33 монологов, спектакль-променад по индустриальным пейзажам Красноярска (куда в советское время было сослано много латышей), инстаграм-сериал, выставка и наконец кинематографический полный метр, авторами которого стали режиссер Лиена Шмуксте и российский продюсер Евгения Шерменева. После премьеры на Рижском кинофестивале театровед и кинокритик Зара Абдуллаева поговорила с участницей «Леса» актрисой Гуной Зариней о новых формах фиксации реальности, притязаниях театра на территории смежных искусств и медиа, а также о границах русского языка и новых русских эмигрантах в Европе.
Зара Абдуллаева: Видела вас в латышском спектале TWHYS по пьесе Миши Дурненкова, теперь посмотрела «Лес» по пьесе Полины Бородиной. Вы много играете в независимых русскоязычных проектах, несмотря на то, что вы очень востребованны латышским театром. Почему вы соглашаетесь, что это вам дает?
Гуна Зариня: Я училась в Петербурге, актерское образование получила на русском языке. И я очень рада пользоваться этим языком. Не только в независимых проектах. И в нашем Новом рижском театре я играю в спектаклях на двух языках. Например, спектакль Владислава Наставшева «Озеро надежды» идет в основном на русском. И там как раз смысл в том, что на ломанном русском пытаются говорить латыши. Мы пытаемся переступить через границу двух общин. Я играла Медею в «Гоголь-центре», затем в Рижском русском театре. Для меня это не только новый уровень свободы, но и новые возможности. Не могу представить себе постановку «Медеи» на латышском, а на русском как-то органично получилось.
ЗА: В экспериментальном фильме «Лес», который я посмотрела, сквозь русский язык «прорастает» латышский. В этом есть деколониальный смысл — или нет?
ГЗ: «Пересадить» пьесу Полины Бородиной в Ригу придумала продюсер Женя Шерменева. Не знаю, считывается ли это в итоговом продукте — не знаю даже, как называть его, фильмом или мультимедийным проектом, — но в Красноярск было выслано множество латышей. У моих друзей до сих пор родственники живут в Красноярке и в других городах Сибири. Я сама была в Красноярске и общалась там с потомками высланных. Это очень достоверно, что вы их можете там встретить. И еще есть момент — люди с опытом жизни в Сибири часто возвращались в Ригу. Выходили замуж, переезжали. Эта связь, может быть, не в моем поколении, но в предыдущих поколениях очень понятная и естественная.
ЗА: Этот сюжет считывается публикой?
ГЗ: Изнутри пока не очень понятно.
ЗА: Вы думаете, он выйдет в прокат?
ГЗ: Насколько я знаю, одна платформа купила права.
ЗА: Интересно, как он будет работать, учитывая разный опыт и культурную память разных поколений. А вот скажите, вы играли в «Гоголь-центре», снимались у Кирилла Серебренникова в «Измене», но вот давно вас не видно в Москве. По политическим причинам или есть какие-то другие мотивы, санитарные ограничения?
ГЗ: Все вместе. Ну, и ковид поверх всего. Мы в Латвии попали в авангард новой волны. Сейчас мы боремся за то, чтобы можно было хотя бы репетировать.
ЗА: Кошмар. Скажите, Гуна, вы впервые сами себя снимали для этого фильма? Кто выставлял свет, кто ракурсы придумывал?
ГЗ: Нет, не впервые, у меня уже был подобный опыт. Если бы я была на поколение моложе, я бы наверное, больше увлекалась социальными сетями. Особенно во время пандемии это хороший способ держать себя в форме, в том числе и профессионально. Работа над «Лесом» была во многом совместной — что-то предлагала режиссер Лиена Шмуксте, что-то придумывала продюсер Женя Шерменева, а что-то предлагали сами актеры. Сама ситуация нас, конечно, ограничивала. В фильме есть сцены, которые мы снимали в самом строгом карантине, когда вообще нельзя было никуда выходить. Зато все можно было переснимать, переозвучивать. Для меня лично это чувство пандемии — уныния и желания из него вырваться — нашло отражение в фильме, в том числе в колористике.
Кадр из фильма «Лес» (2021)
ЗА: Конечно, и в этом может помогать природа. Пьеса называется «Лес». И, насколько я понимаю, латышская культура очень связана и с фольклором, и с природой. Здесь тоже присутствует этот сюжет, но не прямо, а косвенно. Это входило в замысел? Как вам кажется, что ушло, а что прибавилось в связи с переносом места действия?
ГЗ: Красноярск, как и Ригу, окружает лес. Природа очень близка к городу. Понятно, что масштаб другой. Рига столица и не такой, может быть, промышленный город, как Красноярск. Но именно в силуэте, в структуре что-то повторяется. Посередине города есть река. По моим ощущениям, я не знаю, я давно была в Красноярске, но в нашем фильме в кадре всегда мало народу. Есть какое-то одиночество. Люди существуют по одному (во время съемок актеры почти не пересекались из-за санитарных ограничений — прим. «Отдела культуры»). Масштаб природы, окружающей Красноярск, мне всегда напоминает, насколько мелок человек перед ее лицом. Может быть, у нас у самих в головах уже пересеклись эти города.
ЗА: Скажите, а вы в социальных сетях вообще присутствуете?
ГЗ: Нет, я старомодный человек, мне хочется трогать книжки, смотреть природу и искусство вживую. Мне хочется воспринимать мир не через экран.
ЗА: Но сегодняшняя мизансцена городской жизни — это человек с телефоном. Даже общаясь с вами, мы одновременно смотрим в экран в зуме. Я знаю, что Алвис Херманис репетировал по зуму спектакль «Горбачев» в московском Театре наций. Вы участвуете во многих читках, спектаклях и других театральных проектах дистанционно. Эта вынужденная ситуация профессионально и по-человечески перед вами лично что-то открыла? Или это всего лишь обстоятельство, к которому нужно приспосабливаться?
ГЗ: Если говорить о Хеманисе, мы достаточно давно делаем спектакли, общаясь виртуально. Алвис часто на гастролях, и мы просто снимаем и отправляем ему какие-то этапы работы. То есть для нас это не такая уж новинка. Во время пандемии это, конечно, было спасение. Мне не кажется, что это что-то прекрасное, но на сегодняшний день, слава богу, что у нас есть такая возможность. Продюсер Женя Шерменева с самого начала панедмии достаточно активно занималась такими проектами. В начале мы сделали читку пьесы «Спящие» Мариуса Ивашкявичуса (с Анной Чиповской, Лией Ахеджаковой, Виктором Шендеровичем и др. — прим. «Отдела культуры»). И это была удивительная возможность встретиться с артистами, в основном русскоговорящими, с которыми ты вживую, может быть, никогда и не встретишься, потому что они живут по всему миру. Это был очень ценный опыт встречи с коллегами с разным бэкграундом, впечатляющий и поучительный. Пока не понятно, что от этого останется, а что нет. Мне кажется, многие новые привычки останутся в нашей жизни.
ЗА: Ну что же, получается, что ваша работа это еще и архив, свидетельство. Однажды мы с Мариусом Ивашкявичусом вместе были в одном жюри, и я запомнила его во многом прогрессивным человеком. А вот ценимый нами безмерно режиссер Алвис Херманис, наоборот, транслирует все более консервативные взгляды. Скажите, это его личное дело или это как-то отражается на выборе репертуара, на каких-то внутритеатральных отношениях?
(Тут нужно пояснение, что в 2015 году гамбургский театр «Талия» расторг контракт о поставновке спектакля по пьесе Эльфриды Елинек с режиссером Алвисом Херманисом после его жестких высказываний в немецкой прессе о миграционной политике Германии. В репертуаре театра остался его спектакль «Поздние соседи» по прозе Исаака Башевиса-Зингера, но журнал Tagesspiegel сравнил высказывания режиссера с дискурсивными практиками антиисламского движения Pegida, французских ультраправых из Front National и тогдашнего президента США Дональда Трампа. С тех пор Херманис критикует европейский театральный истеблишмент за его толерантность, феминистскую и антирасистскую повестку. В Новом рижском театре идет спектакль по роману «Покорность» Мишеля Уэльбека и спектакль «Белый вертолет», в котором Михаил Барышников играет папу римского Бенедикта. В 2017 году в издательестве Neptuns был опубликован «Дневник», в котором режиссер описывает трудный для себя год работы после расторжения контракта в Германии, а в феврале 2021 года Алвис Херманис опубликовал на своей странице в фейсбуке манифест — семь правил этического кодекса для зрителей и сотрудников театра — прим. «Отдела культуры»).
ГЗ: Зара, ну, я не могу судить. Видите ли, в нашем театре мы достаточно свободны. Каждый остается при своих позициях. Я как-то не очень вижу смысл оценивать. Вот мы сейчас репетируем новый спектакль «Китайский рассказ» про современную поэтессу, которую буду играть я, — как она попадает в Китай и что из этого выходит. И я надеюсь, что как раз с помощью наших во многом очень разных позиций мы будем рисовать этот мир, в котором живет нынешний европеец.
Кадр из фильма «Лес» (2021)
ЗА: Это вымышленная или реальная поэтесса?
ГЗ: Вымышленная. Мы хотели сначала делать спектакль про актрису. Но потом решили, что нам дорог текст. И кроме того, есть сюжет о переводе — что переводимо, а что непереводимо, что теряется в переводе. Так она превратилась в поэтессу.
ЗА: Однажды я была в Риге и написала Алвису, что хотела бы прийти на спектакль. А он говорит, у нас сегодня Гуна Зариня читает стихи по-латышски. Я робко спросила, как же мне слушать — без перевода? А он говорит, что такую гениальную актрису можно смотреть и без перевода.
ГЗ: Все дело в том, что я очень люблю тексты. Мне нравится самостоятельность, в которой оказываешься, когда остаешься один на один с текстом. И нужно понять, что делать со всей это красотой, которая создана в мире поэзии, в мире текстов и которая бесконечно создается и в наши дни. Я действительно много работаю с поэзией. Для меня это способ переводить текст — я его читаю и интерпретирую. Это мой перевод, моя версия. Особенно последние два года я в этом находила много радости, облегчения и исцеления. Мне нравится эта возможность анализа на уровне текста. И у меня есть немножко повод думать, что у меня это получается.
ЗА: Что происходит в современной латышской поэзии?
ГЗ: Может быть, это иллюзия, но мне кажется, у нас какой-то ренессанс поэзии. Сейчас он начинается и в прозе. Но в поэзии есть очень много одаренных и таких прогрессивных и умных людей, для которых она не просто форма самовыражения. Они все имеют хорошее образование и нужду писать стихи. Вульгарно говоря, есть какая-то волна. Это стало, как это сказать, хорошим тоном. Модно — но в хорошем смысле слова, на каком-то очень качественном уровне. Так что я радуюсь. И очень надеюсь, что многие из текстов, которые сейчас создаются, останутся.
ЗА: Назовите имена — вдруг какой-нибудь сумасшедший продюсер захочет переводить.
ГЗ: Мне все это близко, наверное, еще потому, что мой сын Кирилс Эцис в этом тоже участвует. Он ездил в Минск на фестиваль поэзии, объездил Литву и Финляндию. То есть это не замкнутый круг. В Риге с 1990-х существует объединение русских поэтов — группа «Орбита». Мне кажется, они уже наши современные классики. И я вижу, что у них есть последователи — русские молодые поэты в Риге. Я могу назвать имена: Раймондс Киркис, Луизе Мария Мельке, Эдуардс Кукс, Иварс Штейнбергс, Лаурис Вейпс. Все это молодые люди, у которых издаются первые книги. Они совместно издают журнал, где публикуются новые тексты. Очень такая, по-моему, бурная жизнь сейчас происходит.
ЗА: Я раньше очень любила журнал Riga Laiks, который выходил и по-русски, и по-латышски, — это высокоинтеллектуальное чтение в доходчивой форме. Он еще существует?
ГЗ: Да, существует. Но русские номера выходят раз в сезон.
ЗА: Давно их не видела и скучаю. Там всегда интересное интервью с философом в каждом номере. В Москве нет такого философского журнала для людей. Есть очень закрытые журналы для философских сообществ, а вот такого просветительского нет. Скажите, а что происходит с молодой режиссурой вообще в Прибалтике и в частности в Латвии? У Херманиса же есть ученики, где они, кто они?
ГЗ: В нашем театре сейчас учится 4 актерский курс. В связи с пандемией им сложно. В городе Валмиера, это примерно 100 км от Риги, есть фестиваль, и там проявляются новые имена.
ЗА: Русскоязычное население Латвии, насколько я знаю, достаточно пророссийски настроено, смотрит российское телевидение, сопротивляется окружающему контектсу. Существует ли до сих пор какая-то конфронатиция между разными группами ваших зрителей?
ГЗ: Я думаю, не стоит обобщать. В Риге достаточно большая русскоговорящая община, и среди них много очень открытых людей. По крайней мере, в нашем театре все больше русскоязычных зрителей. Это может быть связано еще и с тем, что в Ригу, начиная, наверное, с 2014–2015 годов прибывает новейшая эмиграция.
ЗА: Конечно, она совсем другая.
ГЗ: Сегодня я слышала в новостях, что в больницы, к сожалению, попадает все больше русскоязычных пациентов. Может быть, они плохо понимают латышский язык, и до них не дошла какая-то информация о вакцинации. Но есть, наверное, и люди, которые живут в своем информационном пузыре.
ЗА: Мой друг Виталий Манский (режиссер-документалист, основатель фестиваля «Артдокфест» — прим. «Отдела культуры») часто рассказывает про комедии и ужасы, которые возникают на границе этих двух миров — русскоязычного и латышского населения Риги. А я его призываю снять документальный фильм про эти коллизии.
ГЗ: Примерно об этом мы и делали спектакль «Озеро надежды» (в котором Гуна Зариня скрупулезно воспроизводила на сцене образ матери режиссера Влада Наставшева, как раз принадлежащей к поколению русскоязычных и тянущихся к России жителей Риги — прим. «Отдела культуры»). Было очень интересно, когда однажды мы попросили зрителей остаться после спектакля, если вдруг кто-то хочет обсудить — и остались две трети зала. Оказалось, что в зале были наши современники, молодые люди, которые спокойно говорят на латышском и на английском и которые совершенно laique (фр. — нерелигиозны) и разделяют европейские ценности. А рядом с ними сидели люди другого поколения, которые совершенно не знали, как говорить на эти темы (о социальном презрении и возможности примирения — прим. «Отдела культуры»), и что на эти темы вообще можно разговаривать, да еще и в общественных местах. Жаль, что так много работы еще в этом направлении. И жаль, что на государственном уровне не проделана работа по постепенной и безболезненной интеграции.
ЗА: Вы не скучаете по каким-то более близким контактам с российским театром?
ГЗ: Петербург для меня всегда будет очень важен. Слава богу, мои друзья часто приезжают сюда. Было очень приятно, когда во время карантина программу Russian case «Золотой маски» показывали онлайн — я всю неделю прожила у экрана. И очень обрадовалась, даже с некоторой завистью смотрела, какой сейчас хороший русский театр — такой умный и хитрый.-
Что еще почитать:
Горбачев как персонаж Шукшина. Спектакль латвийского режиссера Алвиса Херманиса «Горбачев» с Евгением Мироновым и Чулпан Хаматовой в ролях Михаила Сергеевича и Раисы Максимовны обречен стать новым хитом Театра наций
Ирония судьбы, или С легким гриппом. Почему «Петровы в гриппе» Кирилла Серебренникова — кино очень личное, но про всех
Протянем щупальца друг другу. Зачем театру осьминог, а осьминогу — театр
