Родился в 1957 году. Образование – юридический факультет МГУ. Карьерная фабула: преподаватель вуза, совладелец торгово-закупочной компании, депутат Свердловской областной Думы, председатель комитета по экономике, финансам и налогам, первый заместитель председателя правительства Свердловской области. Творческие достижения: три дочери (Майя, Дина, Ника) и два поэтических сборника («Огни субботы» и «Минование»).
Вениамин Голубицкий начал карьеру бизнесмена в 2005 году, покинув пост главы администрации губернатора Росселя. Но и в Екатеринбурге г-н Голубицкий оставил незабываемый поэтический след. Вот как об этом писала местная пресса: «По устоявшейся традиции, екатеринбургские политики собираются на одном концерте один раз в год. Не чаще. Бюрократы встречались на инаугурации Эдуарда Росселя (аплодисменты тогда сорвала Татьяна Овсиенко, танцевавшая с премьером Алексеем Воробьевым), на 10-летии Законодательного собрания региона (автором театральной версии тогда стал председатель Облдумы Николай Воронин, заставивший самых серьезных политиков петь песню про веселого гномика). А в Театре музкомедии прошла презентация диска бывшего главы администрации губернатора Вениамина Голубицкого, прошедшая во вторник в Театре музкомедии. От участия в презентации отказались и экс-подчиненные Вениамина Голубицкого: Анатолий Гайда (руководитель департамента внутренней политики администрации) и Александр Левин (первый заместитель главы администрации). Говорят, что последнему не понравились образы поэта. В своем последнем интервью «УралПолит.Ru» Голубицкий назвал часть команды губернатора «серостью» и рыбами-прилипалами. Левин посчитал это личным оскорблением и теперь с бывшим начальником не общается. А зря – мог бы получить именное приглашение на концерт и ностальгировать с коллегами и обывателями, за 80 – 100 рублей увидевшими Владимира Преснякова-младшего, Алексея Глызина, Евгения Маргулиса, Александра Буйнова, Макса Покровского и исполнителей мегахита «Belle» из мюзикла «Notre dame de Paris» Алексея Голубева и Антона Макарского. Зрители, большая часть которых уже разменяла пятый десяток, ностальгировали по песням Давида Тухманова. Получалось, что проект Вениамина Голубицкого удался – с самого начала он обещал создать новую версию сборника «По волнам моей памяти», так оно и вышло. Желающих вспомнить молодость было так много, что к каждому ряду было приставлено по два дополнительных места. Оснований для второй версии было достаточно, – какими бы хорошими ни оказались песни Вениамина Голубицкого, но их исполнение под фонограмму разочаровывало. Больше всех удивлял Евгений Маргулис: качая из стороны в сторону головой, он честно смотрел на бумажку с текстом песни и не открывал рта. Почти также вел себя и Александр Буйнов, решивший не выплевывать перед выступлением жвачку. В перерывах между текстом он старательно пережевывал ее. Но это не смущало авторов проекта. Наклонившись вперед, постоянно улыбаясь и беззвучно подпевая, Вениамин Голубицкий создавал образ человека, определившегося со своим местом в жизни. Все изменилось с выходом Максима Покровского. Ему доверили спеть песню на любимое стихотворение Вениамина Голубицкого «Огни субботы». Манера исполнения настолько понравилась маэстро, что под конец выступления он на весь зал кричал: «Браво!». Иначе отреагировал Александр Пантыкин – со стороны казалось, что он положил голову на плечо своему соавтору. Следующим номером Покровский просто «порвал зал», завершив концерт». www.ural.ru, ural.old.kp.ru Шагнуть за калитку, где лезвия тьмы Горят синеватым свеченьем. Травы стрекотанье, черненье сурьмы, Луны неживое теченье По руслу забытой, заглохшей реки, Где свет будет литься по травам, А высохнет к утру. И, как ни влеки Теченьем стихи к переправам, Застрянут на рифме немой и больной К рассвету, как рыба на суше С раздувшимся брюхом, блеснув синевой, Спокойствие мира разрушат… О, бог травяной, только высунь рога, Спираль вещим символом веры, В хитине хитоны жрецов и стога – Голгофой, а мира размеры Очерчены леса далекой чертой, Там уханье слышно Харона И грешников злобный и сладостный вой Надмирных во славу законов. Все ниже, все ближе к манящей земле, Трава сквозь тебя прорастает, И нежность, как будто в клубящейся тьме, Дыханье Творца ощущает. Как трудно поверить, что новый рассвет Нам небо вернет и границы. В иные миры птица рвется… Но нет. О стекла ей биться и биться.
***
Опять мы брошены друг другом, И расставания в горсти. Смешны снега московским вьюгам, Растаявшим на полпути До влажно дышащей брусчатки. Набег Мамая, тьмы и тьмы Прошли в неназванном порядке Из тьмы во тьму, и с ними мы. Столица одиночеств вечных, Продавшая все задарма. Играет музыка беспечно, Сводя неслышащих с ума. И адрес тени называют, И ноги глупые ведут Туда, где, тихо умирая, Остатки памяти живут. Звени, оторванный звоночек! Пусть дверь заложена давно, Ступени холодны и к ночи Жильцы прогонят все равно. По воздуху переступая, Глотая выхлоп газа, гул, – Туда, где музыка играет, В которой я всегда тонул. На небесах, в московской кухне И рае коммунальных склок, Сойдемся мы, и не потухнет, Мерцая, дружбы огонек.
***
И только сны о невозвратном Нас возвращают в клетку жизни, К снегам, колючим и отрадным, В слепой и преданной Отчизне. Как высоко мы раньше жили! Под нами ангелы кружили, Над нами вороны кричали, На шпиль пытаясь приземлиться. Какие вечные печали Уже тогда нас навещали, Какие сны пытались сбыться. Томящий страх закрытой двери, Стучать в нее — не достучаться, За ней все горькие потери, Они нас ждут в Квебеке, Твери, Они однажды не приснятся. И это будет окончаньем Нелепой жизни верхоглядной. Ответит небо нам молчаньем. На остановке “Безотрадной” Стоит пустая электричка, Перрон без звуков и движенья, И чиркает по небу спичка, И нет ответа и спасенья. Предзимье Летящий по воздуху, Облепляющий невидимые объемы Платок. Дождь стеной, Как шипящие, пунктирные, Покинувшие телевизор помехи. Сгустки молочных тел, Выжатый из вечности сок, Возносящийся паром, Застывающий серебрящимся, Словно на радиаторе холодильника, Мехом. Это портрет времени, Или пространства, Или бред больничный, сырой. С жизнью развод, Подушки распороты, Вьюга перьевая. Вагнер вне пафосной скорости, Пластинка скрипит, умирая. Стук алюминиевой палки, С которой идет слепой. Цвет времени белый, Время – иней, снег, В худшем случае – лед. Пусть пространство Кутается в термос Вывернутой шубы. Ток по кровеносным сосудам, Как в электрической грелке, Идет И смыкает, Как выключатель, Посиневшие губы. Координаты райских пространств – Сума и тюрьма. Срок замерзает слезою, Скатиться не хочет. И, солитерною лентой В просторы дымя, Поезд летит И в инсультных сосудах Грохочет. Жалкий поэт, Примерзающий словом язык, К заиндевелой поверхности Топора на морозе Только затем, Чтоб снова соблазн возник Кровью согреть снега, Изъясниться в прозе.
***
Уходить, бежать, всегда скрываться От всего, что может привязать, Наказать любовью святотатца, Обогреть, заставить замолчать. Наказать надежных и любимых Словом и поступком, наконец. Скачет черным легким пилигримом В сети мира маленький скворец. И в любви он бьется, как силками Связанный, толчками гонит кровь, Болью наслаждаясь, синяками, Нежных слов ненужных не готовь. Как свистит он где-то на помойке, Как щебечет славу небесам! Лишь бы мир сопротивлялся стойко, Чтобы он оглох от счастья сам. От свободы холодом дохнуло, От любви скопленьем нечистот. И плевок огня швырнуло дуло, Выбор сделан верный. Он ведь тот, Кто искал такого окончанья. Грохот стих, и свист в ветвях завис Долгим эхом, неизбывной тайной, Что с собой уносит скандалист.
***
Как будто наша жизнь, А смотришь отстраненно. Когда она пришла и нашей назвалась? Как будто у окна Последнего вагона Тончает на глазах Со всем, что было, связь. И нет уже примет Неведомого быта, Того, что нашим был И двигал разговор. Предметность умерла, История убита, На кухне чай остыл И завершился спор. Где крышка из фольги На горлышке кефира? “А ну-ка, отними”… И жизнь все отняла. Нимфетка подросла, Лолита в складках жира, И туповатый взгляд Над крошками стола. magazines.russ.ru
