Девиз «Труд в СССР есть дело чести, славы, доблести и геройства» над воротами Воркутлага, конец 1930-х годов
Фото неизвестного автора
ГУЛАГ. Скользковато-холодная по звучанию аббревиатура в российском восприятии давно служит синонимом работы обезличенной машины зла. Обезличенной, неспешной, но оттого не менее неумолимой. Стирающей сперва человеческую личность, а затем уничтожающей её физическую оболочку. Как писал Варлам Шаламов: «Для того, чтобы здоровый молодой человек […] превратился в доходягу, нужен срок по меньшей мере от двадцати до тридцати дней при 16-часовом рабочем дне, без выходных, при систематическом голоде, рваной одежде и ночёвке в 60-градусный мороз в дырявой брезентовой палатке, побоях».
О гулаговских учреждениях, как о бесперебойном конвейере отчаяния, рассказывали многие. От прошедших через лагеря лично до тех, кто жил уже спустя поколения после закрытия ГУЛАГ. Такая оценка, безусловно, уместна и справедлива. Однако за деревьями страха не стоит упускать лес стремления сохранить своё достоинство.
История сталинских лагерей — это не только рабский труд, вышки, колючая проволока и глумление над базовыми представлениями о любой человечности. Это и три десятилетия сопротивления: не всегда заметного, зачастую безнадёжного и порой воплощавшегося не в самых понятных и приятных человеку XXI века формах. Работа ГУЛАГа была неотделима от попыток узников бежать, бунтовать или хотя бы саботировать навязанные начальством обязанности. И, в конечном счёте, эта отчаянная борьба закончилась победой не мучителей, а их бесправных и обречённых жертв.
Навредил СССР насколько мог
Александр Солженицын, рассказывая о попытках лагерников обрести волю, оговаривал: «Это были затеи великанов, но великанов обречённых». Со схожими дисклеймерами тему побегов в ГУЛАГе обычно затрагивали другие видные мемуаристы — безнадёжная затея, рисковали в основном наивные новички, и ничего хорошего из этого не выходило.
Тем не менее, люди бежали, и иногда даже достигали желаемого. В 1933 году это получилось у отбывавшего свой срок в Соловецком лагере 45-летнего Владимира Чернавина.
Владимир Чернавин, 1933 год
Фото: Wikipedia / Half Cushman & Flint
В 1920-х годах Чернавин — выходец из аристократической семьи, ветеран Первой мировой, зоолог-ихтиолог по образованию — работал на рыбопромышленном тресте в Мурманске. В 1930 году он, как и сотни других «буржуазных спецов», попал в фокус ОГПУ. Власти бездоказательно обвинили учёного во вредительстве, осудили и отправили в Соловецкий лагерь особого назначения.
Ретроспективно Чернавину в некотором смысле даже повезло.
Попади б он под репрессии спустя 7–8 лет, ихтиолога почти гарантированно ждал бы если не расстрельный полигон, то уж точно адский труд в шахтах, рудниках или на лесоповале. Но в начале 1930-х советские власти ещё не чурались милосердия к «классово чуждым». Владимира Вячеславовича перевели с остров на материк, в архангельскую Кемь. Там он начал работать ихтиологом в рыбопромышленном отделении СЛОН.
Своим трудом и знаниями Чернавин завоевал доверие у начальства. Арестанта перевели на бесконвойный режим, стали позволять другие недоступные большинству зеков вольности. Учёный беспрепятственно посещал по рабочим делам разные лагпункты: проводил разведку, читал лекции, даже писал статьи для местных газет. Всё это время он размышлял о побеге, но рисковать не спешил — неудача могла обойтись слишком дорого:
«В открытое окно я видел болото, мелкий лес. Тоскливые, унылые места, но ни одного человека. Полтора года пробыл я в концлагере и полтора года, начиная с этапа, я всюду думал об одном — о побеге. Во всяком новом положении или месте я прежде всего думал, как это может повлиять на мой план побега, можно ли и как лучше бежать отсюда»
Летом 1932 года Чернавин посчитал, что промедление смерти подобно. Он дождался обещанного чекистами свидания с женой и сыном-подростком. Беглец заранее облюбовал пришедший в неисправность карбас, большую промысловую лодку, привёл судно в порядок, объяснив рыбакам, что транспорт ему нужен для разведки корюшки.
Соловецкий монастырь. 1933 г.
© из архива Л. Рязановой
В день Х беглец сел туда с родными и отправился на «экскурсию». Чтобы не привлекать лишнего внимания, Чернавины по минимум взяли с собой необходимой еды и снаряжения. Пройдя с риском для жизни Белое море, семья причалила у границы с Финляндией и пешком, из последних сил, по еле проходимым горным тропам, преодолела кордон. Финские пограничники без лишних церемоний приняли вынужденных эмигрантов. Пожив какое-то время в Суоми, Чернавины обосновались в Великобритании.
По горячим следам Владимир Вячеславович написал «Записки вредителя» — одно из первых свидетельств о советских лагерях от непосредственного очевидца. Чернавин обстоятельно раскрыл фарсовый характер сталинского правосудия, рабский труд в лагерях, повсеместные приписки и злоупотребления. Многие западные коммунисты, прочитав «Записки», пересмотрели свои убеждения.
Однако Чернавин хотел гораздо большего. Как потом вспоминал его сын, беглец рассчитывал, что его книга поможет понять европейцам с американцами, что СССР преступен по своей сути и мирное сосуществование с ним невозможно. Этой цели не достиг ни он, ни десятки других авторов, включая профессиональных писателей.
