Когда-то экономика не была такой, какой мы ее знаем сегодня. В ней не было столько математики, вообще не было эконометрики (использования статистических методов для проверки математических гипотез), а понять мир вокруг пытались, в основном, за счет сбора наблюдений. Хорошо это или плохо, но после войны с подачи Пола Самуэльсона и компании наша наука свернула на путь жесткой формализации. С одной стороны, – это позволило ей развиваться намного быстрее и продуктивнее, с другой, – был в какой-то степени потерян шарм. Экономисты почти перестали писать большие обзорные труды с долей философии, социологии, истории и так далее, а начали, наоборот, переносить свои методы в эти науки. Тем не менее, последователи «проигравшей» институциональной школы, самым влиятельным из которых в 20-м веке был американский экономист Уэсли Митчелл, вновь и вновь оказываются востребованными. В 1937-м году Рональд Коуз написал известную статью о природе фирмы. В 1960-м он добавил к ней Теорему Коуза. Позже из них выросло поле новой институциональной экономики. По форме и по содержанию они мало походили на труды Митчелла и его коллег, но по духу можно увидеть некоторую наследственность. Коуза тоже мало интересовали эконометрика с математикой, зато его интересовало, как устроены разнообразные аспекты общественной жизни, и почему. Тем не менее, его статьи уже писались с позиции победившей неоклассической школы, то есть предполагали систему законов поведения людей. В 1991-м году Коуз получил Нобелевскую премию по экономике, а в 1993-м его получил представитель уже следующей волны институционалистов, Дуглас Норт. В отличие от Коуза, Норта больше интересовало влияние институтов на макроэкономику. Школа остается популярной до сих пор, например, в 2005-м лауреатом премии Джона Бейтса Кларка (аналога Нобелевской премии для молодых ученых) стал Дарон Асемоглу, продолжающий дело Норта. А в этом году шведские академики решили почтить еще двоих из предыдущего поколения институционалистов.

Элинор (Лин) Остром никогда не считалась вероятным кандидатом на премию. Даже учитывая, что в экономике очень мало женщин, а от комитета ожидают некоторой политкорректности, она не присутствовала в большинстве списков претендентов. Строго говоря, она даже не экономист, а то, что в других странах называют политологом (у нас это слово используется почему-то совсем для другой профессии). Но вторжения из других наук – как раз в традициях институциональной школы. Тем более, что Остром – почти как Митчелл – прославилась именно изучением того, как институты работают на практике (опять же статистика и математика не были главными в ее работе). Больше всего ее занимало устройство управления общими ресурсами. Эта тема прямиком растет из статьи Коуза 1960-го года. Коуз утверждал, что для эффективного управления полями, реками, воздухом и так далее важно правильно распределить права и минимизировать транзакционные издержки. Тогда люди и компании сами смогут друг с другом договориться. Если же издержки, наоборот, высоки, то и государственное регулирование может не справиться. Остром изучила режимы управления общественными ресурсами в разных ситуациях и пришла к выводу, что Коуз далеко не всегда прав. Иногда люди приходят к оптимальному решению без участия государства или четко очерченных рынков, а путем введения разного рода норм поведения. Нобелевский комитет приводит пример монгольских кочевников, у которых земля сохранялась лучше, чем в регулированном СССР или в Китае, где была проведена приватизация. На мой взгляд, это означает, что государство должно еще больше сомневаться перед вмешательством в экономику, если даже мягкое регулирование по Коузу может помешать.

Оливера Уильямсона, наоборот, давно прочили в лауреаты. Он, как и Элинор Остром, начал там, где закончил Коуз. Для Коуза фирмы создаются по принципу минимизирования транзакционных издержек. Фирма создается там, где по отдельности что-то сделать очень сложно. Уильямсон пошел дальше и объяснил, что конкретно вынуждает фирму принимать те или иные решения. Заключать ли контракты с поставщиками или производить все внутри фирмы? Покупать ли услуги фирмы по чистке помещений или нанять уборщицу? Нанять консультанта или работника? Как написать контракт с партнерами? На все эти решения влияют транзакционные издержки в возможных спорах разных участников процесса. Например, и кинотеатру, и компании «Кока-Кола» может быть проще подписать контракт, где кинотеатр обязуется покупать только кока-колу, чем создавать полноценный рынок, где кинотеатр будет позволять принимать решение своим посетителям. Та же ситуация может сложиться при приеме на работу, и так далее. В итоге внутри фирмы или между фирмами нерыночные отношения могут оказаться намного выгоднее формальных рынков. Так же, как и у Остром, Уильямсон показывает, что сложившиеся сами по себе институты часто лучше тех, что можно придумать со стороны. Уильямсон и его последователи очень сильно повлияли на отношение к регулированию в самых разных областях, в том числе в антимонопольном законодательстве. Сегодняшние регуляторы в развитых странах стараются учитывать уроки институционализма и не принимать решения, руководствуясь сугубо микроэкономической теорией. В завершение хочу сказать, что эти две награды мне особенно нравятся. Во-первых, оба лауреата писали о действительно интересных вещах, причем писали с утерянной уже широтой и глубиной. Сегодня экономисты уже не позволяют себе мыслить такими общими категориями, а пытаются все строго моделировать. В их статьях все еще мало математики и статистики, что, по-моему, временами полезно. Плюс, Остром вообще не экономист и даже не работает в престижном университете, что идет против привычной, но не очень приятной иерархии. К сожалению, в будущем надеяться на что-то похожее уже не приходится. Не случайно многие экономисты (в том числе институционалисты) даже не слышали об Элинор Остром. Почитать по теме:
Официальное разъяснение нобелевского комитета (англ.)
Константин Сонин о премии в своем блоге
Виталий Табовцев о том же.