«Если бы в Афганистане не было войны – это было бы лучшее место для жизни», – сказал мне один российский журналист, проработавший в этой стране много лет.
Я оказался в Кабуле в марте 2009 года в числе журналистов, прилетевших с МЧС освещать передачу российской гуманитарной помощи правительству Афганистана. Все это задумывалось, чтобы отметить 20 лет вывода советских войск с территории страны.
Ил-76 был под завязку забит гуманитарным грузом – еда, медикаменты, кое-что из одежды, палатки. В полете многие спали прямо на мешках с пледами. Я лежал в полудреме – в самолете становилось то холодно, то жарко. Видимо, особенности системы кондиционирования. Что я знаю об Афганистане? Лишь то, что говорят в новостях: взрыв, обстрел конвоя, террорист-смертник подорвал себя на площади, пострадали столько-то человек, как передал наш корреспондент с места событий…
Самолет приземлился в аэропорту Кабула. Перед выходом на взлетно-посадочную полосу – короткий инструктаж: с земли ничего не поднимать, не трогать и вообще – с бетона желательно не сходить. Погибнуть не погибнешь, а полноги можно запросто оставить в стране на добрую память.
Спустились на бетонное покрытие. Самолет почти на самом краю кабульского аэропорта. Вдали несколько лайнеров. Взлетно-посадочная полоса заканчивается. Дальше – полоса песка. Потом снова бетон, и на нем наши вертолеты. Около машин – люди. Смотрю на них, они на меня внимания не обращают – заняты своим делом. Странная картина. Кажется, можно подойти к ним, но боязно ступить на песок. За вертолетами – горы.
Через некоторое время рассаживаемся по машинам, по трое, все – на заднее сиденье. Рядом с водителем человек с автоматом. Во всяком случае, так в нашей машине, про другие не знаю, но, думаю, так же. Мне предложили место за водителем. Однако тот, кто должен был сидеть в середине, запротестовал:
– Либо я у двери, либо вообще не сяду.
Окей. С ним никто не спорит, мне предлагают место в центре. Я не возражаю. Где-то на задворках сознания мелькает мысль, что при обстреле со среднего места будет сложнее всего выбраться наружу. Нервы чуть напряжены, и сознание гонит эту мысль. Иногда лучше не строить прогнозов.
Кавалькада машин тронулась с места. Едем. Молчим.
В машине играет радио. Вдруг музыка прерывается и сменяется ровным шипением.
– Что это?
– Американцы.
По встречной полосе – два белых джипа. Из каждого торчат антенны. Объясняют:
– Это система постановки помех – глушит все частоты, чтобы заблокировать сигналы для радиоуправляемой мины.
Внедорожники проехали. Снова радио.
Подъезжаем к гостинице. Дорога уходит серпантином вверх. Перед въездом –пулеметная точка.
На всякий случай запомни: «Сафарат Шурави» – значит «Советское посольство». В Кабуле эти слова могут сильно пригодиться. Даже запоминать не пришлось. Слова словно сами вцепились в мозг, как испуганная кошка в хозяина.
Подъехали к самому входу. У входа – охранник. Просторное лобби. Все вполне солидно. Номер – 100 долларов за ночь. Карточка гостя. Ключ на огромном брелоке, по форме – нечто среднее между слитком золота и номерком в театральном гардеробе.
Опять правило: вода в номере нормальная – мыться можно, а вот пить – ни в коем случае. Сказали, что в каждой капле, кроме всей таблицы Менделеева, возбудители многих болезней. Для питья – только из бутылок. С молоком лучше тоже быть осторожнее, можно по возвращении сразу отправиться в инфекционный изолятор.
Заселился. Номер – просторная комната с ванной-туалетом. Вода течет, бачок смывает. Главное достоинство – балкон. Стеклянные двери, за ними вид на горы.
Дальше – в город. Машина – внедорожник с наклейками Russia. Говорят, это защищает лучше брони.
Город
Город окружают горы. На склонах ютятся хибары – там бесплатная земля. Кое-где советские кварталы – пятиэтажки. Следы войны на стенах.
На улицах много людей. Торгуют. Одеты странно – то из-под местной длинной рубахи выглядывают джинсы, то поверх огромных штанов красуется спортивная куртка. Проезжает человек на ослике, так же, как его дед и дед его деда. Прошли десятки, а может, и сотни лет. Множество солдат разных армий прошло по этой земле, распалась страна, а для него, кажется, время остановилось. Он едет по своим делам, а я для него по-прежнему «советский», «шурави».
Вдруг небольшая пробка – пересекающимся курсом идет американский конвой. Много белых джипов. Есть пикапы с солдатами. Проехали.
Трогаемся с места. К машине подходит девочка лет десяти. Грязная куртка, платья не разглядишь, идет рядом с водительской дверью. Высовываться почему-то не хочется. Волосы скрыты платком, карие глаза. Говорит что-то вроде «бакшиш». Деньги просит. Тут быстро ехать нельзя, она этим пользуется. Сначала на местном наречии – «денег нет». Не отстает. Потом резче – продолжает идти рядом. Вдруг вырывается что-то грубое и уже на русском. Девочка стремительно исчезает.
А это рынок, тут можно купить почти все. Вон там торгуют американской формой. Даже слышать не хочу, откуда ее берут.
Остановка. Тут можно выйти. Вокруг холмы. Ни души. На вершине холма – полуразрушенное строение. За холмом город, над которым нависают горы.
Прямо перед нами – советский танк. Ствол похож на распустившийся цветок, тюльпан, что ли. Такой аккуратный цветок – сначала стебель, потом ровные лепестки металла, симметрично раскрытые во все стороны. Может, снаряд разорвался в стволе, может, что-то еще. Следы боев. Каких? Может, недавних, а может, еще восьмидесятых годов.
– Что это за место?
– Кладбище.
Ветер. В глазах песок. Хочется потереть пальцами. Не рекомендуется – тут руки грязнее песка, можно занести заразу. Скоро пойдут слезы и промоют глаза – так надежнее. И правда, потекли слезы – стало легче. Едем дальше.
Обед в каком-то шалмане. На входе, рядом с мангалом, – местный житель. Внутри тусклый свет. Пара грязных столов. Мы сели за дальний. Рядом со вторым столом на полу сидит девушка и в грязном тазу моет грязные стаканы. Под потолком вдоль стен что-то вроде полок, кажется, на них кто-то спит.
Букет из шампуров с бараниной, миска с лепешками. Две банки колы.
Должно быть безопасно – баран заколот сегодня, мясо приготовлено на открытом огне. Хлеб тоже. Кола в банке. Баранина нестерпимо хороша. Где только я не пробовал шашлык – нигде ничего подобного не ел ни до, ни после. От одних воспоминаний сводит челюсти. Обед закончен, счет – два доллара за двоих.
Поездка подходит к концу. На город падает тьма, почти мгновенно. Дороги не освещены. Кажется, что едешь по пустому полю. Из темноты вырывается КПП перед гостиницей. Вроде доехали.
Ночь. Проваливаюсь в сон. Утро. Поворачиваю голову. Возможно, я мало просыпался в горах. Но увиденное в то утро навсегда отпечаталось в моем сознании. Солнце поднимается над горами, лучи пробиваются сквозь утренний туман. Катарсис. Словно загипнотизированный, иду к стеклянной двери, хочется достать камеру и фотографировать. Дверь на балкон не открывается. Может, это было и к лучшему.
Утро. Все собираемся в лобби. Время отъезда. Обратная дорога. На подъезде к аэропорту – стела с советским самолетом. Под памятником – пулеметная точка.
Снова Ил-76, теперь уже пустой. Какой же огромный внутри! Присел на голый пол, подстелив куртку. Хочется верить, что гуманитарная помощь дойдет до адресатов.
Говорить, что я видел Кабул, – наивно. На улицы я смотрел из окна внедорожника. Перемещались мы, надо полагать, по наиболее безопасным маршрутам. Так что впечатления мои крайне поверхностны.
Про многие города говорят, что они как будто застыли во времени. Я бывал в таких городах – там время остановилось, словно само по себе. Однако в Кабуле время застыло не благодаря внешней среде, а ей вопреки. Каждая страна пыталась перекроить этот город на свой лад, выставить время по своим часам. Англичане, СССР, теперь вот США и союзники. Кажется, однако, что жизнь в Кабуле так же неподатлива, как горы, окружающие город. Хорошо это или плохо, судить не мне, но не поразиться этой стойкости невозможно.
Сил нет сидеть. Растянулся прямо на полу огромного транспортного самолета. Весь перелет до Москвы я проспал.
