«В том и проблема, что у нас был лишь один отец Павел»

Прощаться с отцом Павлом приехали клирики и миряне со всей России: из Москвы, Петербурга, Новгорода, Архангельска и ближайших к Пскову сел. Не менее трех сотен человек провожали убитого. Из Москвы приехали, казалось, просто все. Но не представители Патриарха. Не приехал и непосредственный начальник – митрополит Псковский и Великолукский Евсевий, давний и непримиримый враг убитого священника. Первый являл собой власть, а второй, по сути, был одним из самых известных критиков в структуре РПЦ – проповедовал, что в церкви не может быть «вертикали власти», напоминал о важнейшем принципе соборности церкви.

Тем не менее весь день прихожане перешептывались: «А что Евсевий?», – но ничего не происходило. Архиерей прислал сухое обращение на половину странички. Так чиновники от РПЦ и показали, что на самом деле именно они зачастую оскорбляют чувства своих верующих. Хотя бы тем, что не способны на христианское примирение. Евсевий не приехал, но прислал «своих людей». Прихожанка Наталия объяснила это мне: «Как называют митрополита? Владыка! А простого клирика? Отец! Все ли не ясно?» – сказала она.
По канонам положено, чтобы священника отпевали сразу несколько священнослужителей. Всего их в случае отца Павла было семеро: четверо – из Пскова и трое друзей проповедника из других городов. «Главным» служителем был назначен по воле, конечно, архиерея (именно эту всевластность митрополитов и осуждал всю жизнь Адельгейм) отец Роман Гуцу – благочинный Всеволожского округа. Как «главному», ему полагалось читать проповедь в конце отпевания. Он начал ее со слов: «Как вы все знаете, об усопших говорят либо хорошо, либо ничего». Эту проповедь некоторые прихожане назвали «непотребной». Матушке Вере Адельгейм с каким-то опрокинутым лицом, смотрящим словно внутрь себя, было достаточно и того, что в проповеди подробно рассказывалось о муже. Она даже нашла в себе силы поблагодарить отца Романа и успокоить друзей.

За организацию похорон Адельгейма отвечал молодежный круг Преображенского содружества малых православных братств – это объединение последние годы поддерживал отец Павел. Его организовал большой друг священника – отец Георгий Кочетков, ректор Свято-Филаретовского университета в Москве. Идея его была в том, чтобы не требовать от молодых людей слепо верить, но учить их думать.

Молодые юноши и девушки из братства все время проводили вместе с Адельгеймом, бережно записывали за ним проповеди, восхищались очередными его идеями. Отец Павел в последнее время увлекся идеей русификации церковнославянского языка. Он старался изобрести язык, который понимали бы «анонимные христиане», – так он называл праведников, живущих вне церкви. Это не поддерживала патриархия.

Патриархии не нравилось, как и многое другое в нем, желание отца Павла помочь молодежи обрести бога любыми методами. В своей проповеди отец Роман говорил так: «Отец Павел не мог согласиться с этими идеями неоправославия, но давал возможность высказываться всем, всем был опорой. Я знаю, что здесь много молодых людей из общины отца Георгия Кочеткова, они сегодня благодарят отца Павла за доброту и попытку понять».

Настя Волкова – девочка из братства, у которой я останавливалась на ночлег, – только плакала. Ее горе по батюшке было непроницаемо для таких глупых шпилек. Она знала, что батюшка все-все понимал. Ее мысли пока просто не шли дальше: а ведь после смерти главного заступника в Пскове может вдруг и не найтись места образованной православной молодежи.

С кладбища мы ехали с людьми из братства есть кутью и блины. Мне досталась одна машина с прихожанкой и просто другом отца Павла Татьяной и священником «от Евсевия», отцом Евгением Ковалевым:

– Все-таки у нас в Пскове целых 32 храма. 32 храма на 190 тысяч населения. Ни у кого нет такой пропорции! – говорил священник.

– А ходить некуда. – шепотом парировала Татьяна, злясь на себя за закипающий гнев, но не в силах ничего с ним поделать. Однажды на проповеди отец Павел рассказывал, что священникам проще верить в храмовый камень, чем в людей, потому что и священники трусливы.

Я спросила Таню, к кому же она пойдет теперь исповедоваться. Голос женщины задрожал:

– В том-то и проблема, что у нас был один лишь отец Павел. Я других и по именам не знаю, и вообще они меня настораживают. Не вижу я в них Христа... Привыкать надо.

– Девушки, а как вам обращение митрополита? Я что-то прослушал. Что там было? – втиснулся отец Евгений в разговор снова.

– Засланный казачок. – буркнула Татьяна, и мне не осталось ничего, кроме как поверить ей.

А доказательство этих слов не заставило себя ждать: этот батюшка не провел на поминках и пятнадцати минут. И Татьяна с другой прихожанкой, которая читала всем стихи отца Павла, незамедлительно повесили на ушедшего ярлык «уши и глаза Евсевия» и забыли о нем.

Из светских людей заходил на поминки глава псковского отделения «Мемориала» Юрий Дзева. Он тоже попытался удариться в историю: «Мы же пытались пробить отца Павла в духовное собрание СССР депутатом. И он прошел первый тур! Потом были фильтры, и ему перекрыли дорогу... Но мы так старались», – начал было он, да быстро прекратил. «Отцу Павлу никогда не давали спокойно жить, что скрывать», – развел он руками и скоро тихо ушел. Почти так же тихо, как утром сотрудники МВД, оставившие у гроба два огромных венка. Я их запомнила из-за бабушки-свечницы, которая им вслед шептала: «Лучше бы заказчика искали!»

На поминках в кафе «Мельница» стали слушать воспоминания Лены Волковой – мамы той самой Насти, которая взяла к себе ночевать половину приехавших прощаться. «Слово отца Павла не расходилось с делом, слово не расходилось с его жизнью», – говорила Лена, вспоминая приют, созданный проповедником, школу для регентов, которую отобрали с помощью митрополита, и, наконец, его походы к умалишенным – от них теперь сразу бросало в дрожь. Особенно ее дочь Настю.

Матушка Вера позвонила именно Лене, обнаружив тело супруга на кухне, но попала на младшую Волкову. А Настя, оказалось, видела Сергея Пчелинцева за два дня до кровавого убийства. «Батюшка привел его к нам на встречу. Рассказал, что к нему отправили молодого человека, которому нужна помощь. Что ему 27, и он, батюшка, подумал, что нам будет интересно пообщаться. Сергей не с первого раза вошел в мою квартиру, его отсюда будто вело. Он выглядел очень усталым, но я не скажу, что прямо неадекватным. Сейчас мне кажется, что эта неадекватность была лишь наигранностью. Я не уверена, что он сумасшедший, но я уверена, что им руководило настоящее зло», – она мужественно держалась почти весь день, но теперь заплакала. Они с товарищами думали, как же батюшка не распознал «бесноватого». Ничего, кроме параллели с Иисусом и Иудой, им в голову даже не пришло.

«То, что известный адвокат не хочет его защищать, говорит о том, что адвоката предупредили, сказали не лезть в это. Я уверена, что это заказ, не могу объяснить, почему. Мы же узнали, что этого Сергея отправила к отцу Павлу его девушка, которая батюшку знала. Почему она не появилась на похоронах? Выглядит так, будто Сергея подослали. СМИ пишут об умалишенном, но у убийцы не было справки. Отец Павел говорил мне, что он собирается на прием к невропатологу в Москве. Но это в планах был вообще первый поход к врачу, у психиатра его не наблюдали. Почему не приехал друг батюшки, наш отец Георгий Кочетков? То есть я как раз понимаю, почему. Он тоже чувствует опасность», – продолжает Настя. Сегодня или завтра она собирается с матушкой Верой в Следственный комитет. Их беспокоит, почему следователь до сих не затребовал распечатку телефонных звонков Сергея. Они хотят знать, с кем он связывался в последние дни.

Из целого поезда, везшего меня в Псков всю ночь, в которую не спалось, в памяти остался только один человек – моим соседом по купе в плацкартном вагоне был священник. Отец Игорь из Москвы. Он тоже совсем не спал. Стоял в тамбуре. А когда на него не смотрели, или ему так казалось, нервно перебирал четки. Как выяснилось уже по приезду, он ни разу не был во Пскове, не гостил у Адельгеймов, в лицо близкие покойному служителю прихожане отца Игоря не знали. Это не помешало ему остаться на поминальную трапезу в ресторане. Причем стать одним из всего трех священников, заглянувших туда.

Эти священники слеплены из другого, нежели остальные, теста. Их было не провести проповедью о страданиях отца Павла в СССР. Когда отец Роман говорил, что в 60-е годы отец Павел совершил беспрецедентный поступок и попал за это в лагеря, они только переглядывались. «Под видом ремонта практически отстроил новый собор в Узбекистане. Но поскольку уже не модно было тогда просто расстреливать священнослужителей, а власти его простить не могли, отца Павла отправили гнить в лагеря. И он все вынес, а потом нашел свое место служения в новом государстве», – говорил священник, а друзья отца Павла улыбались. Они-то знали и не боялись признаться хоть сами себе, что «в новом государстве» свободнее дышать отцу Павлу не стало. 

Так получилось, что этим летом я побывала с визитами к священнослужителям в пяти разных русских городах, и почти везде наши встречи и разговоры принимали вид тайных диссидентских бесед в трапезных. Это были системные священники, абсолютное большинство из них на выборах патриарха поддержало Кирилла. Одного из таких своих недавних собеседников я и встретила на кладбище. «Я приехал попрощаться с Павлом, а не на твои вопросы отвечать», – сказала мне эта длинная черная ряса. 

Священники общались с журналистами и прихожанами. Но на вопросы о том, о чем говорит это убийство, почему нам послан такой знак, отвечали молчанием. Активно рассуждать про борьбу отца Павла с епархией и системой никто не хотел. Становилось все яснее, что теперь у псковичей нет отца Павла, а значит, нет и ответов на вопросы.