Страсти‌ ‌по‌ ‌фильму‌ ‌«Союз‌ ‌cпасения»‌ ‌как‌ ‌симптом‌ ‌политического‌ ‌антагонизма‌

Всего месяц назад на экраны вышел новый исторический блокбастер Андрея Кравчука «Союз cпасения», и за этот месяц он вызвал небывалый шквал обсуждений. Резонанс от фильма про переворот почти 200-летней давности едва ли не больше, чем обсуждение реформы действующей Конституции. В чем дело? Мы попробуем разобраться, как создатели фильма поработали с историческим материалом, на чем основана эта картина прошлого и главное, какими в фильме предлагают увидеть гражданские добродетели.

Фильм и правда начинается довольно многообещающе — с обсуждения концепций свободы. Слова про свободу как равенство перед законом, которые цитирует Наполеон, хоть и не принадлежат в действительности Вольтеру, но все же отсылают к дискурсу просветителей. Муравьев-Апостол возражает на это фразой более туманной, но тоже не противоречащей общим представлениям о романтической сути бонапартизма: «Свобода — это возможность следовать своему предназначению», а чуть позже по ходу действия он добавит еще «безумцы правят миром».

Источники и работа с фактами

С исторической точки зрения, диалог о свободе, конечно, вымышленный, но правдоподобный. Фильм и предлагает его увидеть как светский анекдот, историю, забавную тем, что она возможна и невозможна одновременно. В фильме оказывается, что Муравьев ее нашептывает прекрасной даме в театральной ложе. Соблюдена жанровая точность, при том что сами цитаты, увы, трудно назвать голосом эпохи, разве что эхом, отраженным и искаженным при многократной передаче. В реальности история о встрече Муравьева с Наполеоном известна по воспоминаниям Софьи Васильевны Капнист-Скалон: Наполеон встретил маленького Сергея Муравьева-Апостола в Париже в школе, где тот воспитывался. Наполеон якобы был поражен внешним сходством, «особенно в профиль», и воскликнул «Qui dirait, que се n'est pas mon fils!» («Кто скажет, что это не мой сын!») Вот и весь разговор.

Из писем матери, Анны Семеновны Муравьевой-Апостол, известно, что учителя хвалили мальчика. Сергей не всегда был первым в классе, но ему прочили успехи в науке. Мать хотела, чтобы Сергей стал инженером. Классическая эпоха с ее идеалами доблести, самопожертвования ради общего блага, служения отечеству медленно отступала. А.С. Муравьева-Апостол писала мужу, что «Матвея и Сергея сравнивают в пансионе с Кастором и Поллуксом», пока один успевает, другой отстает в учении, потом меняются местами. Отец мечтал вырастить детей «достойными русскими, достойными умереть за Россию», и себя он тоже сравнивал с древними — Курцием, пожертвовавшим собой, по легенде, прямо на римском форуме, и Фабием, спасшим отечество. Все эти источники привлекал, работая над жизнеописанием Сергея Муравьева-Апостола, Натан Яковлевич Эйдельман, блестящий историк. Факты из биографии героев своих книг он помещал в плотный контекст, создающий идейное пространство культуры ушедшей эпохи, показывая, как классические ценности отступали перед надвигавшимися идеалами Нового времени, технократизма и бонапартистски понимаемой меритократии. На смену республиканскому пониманию свободы как не-рабства приходило романтическое понимание свободы как свободы духа, а вместо необходимости участия в общем деле ради общего блага рождалось индивидуалистское стремление сохранить себя, несмотря на внешние вызовы времени. Время менялось, но были еще те, кто призывал «раскаяться в долгом раболепствии» и выступить «против тиранства и нечестия». Книгу о декабристе Сергее Муравьеве-Апостоле Эйдельман назовет «Апостол Сергей».

Допустим, что выбирая музыкальную тему к фильму, создатели хотели подчеркнуть тот же мотив, что и Эйдельман. Однако выбранный ими режим сборки оказался иным, и сама музыкальная тема, как много раз отмечалось критиками, произвела не просто удвоение, но опасную подмену смыслов, едва ли не наделяя функциями Христа главных оппонентов декабристов и самого Николая I, власть. На это прочтение работают и опущенные в фильме, но звучащие в памяти многих зрителей слова песни В. Бутусова «Прогулки по воде»: в фильме Апостол Сергей (Сергей Муравьев-Апостол) мечтает на равных с государем «гулять», он мечтает о равенстве после победы в войне. В стране, где воля государя — закон. И держится она до поры в секрете. Апостол хочет, чтобы таким, как он, открыли секрет, чтобы политика стала гласной. «Видишь, там, на горе, возвышается крест, повиси-ка на нем, а когда надоест, возвращайся назад». Апостол, повисев, срывается и видит в предсмертной агонии себя с государем. Он «и верно дурак», ему бы жить, а не рваться в политику, это дело государево. Государь Николай на Сенатской как Спаситель берет все грехи мира на себя, «вся эта кровь на мне». И едва ли не хочет доставать из воды погибших людей; музыка усиливается. Апостол свободы из книги Эйдельмана превращается в неразумного собеседника, спасающего Россию самодержца. Этим фильм и опасен: подрывом смыслов. Это происходит за счет монтажа, добавления новых тем, значимого сокращения тем известных. Кроме того, фильм полностью построен на работе с источниками, жанр которых не допускает их однозначного прочтения как свидетельств о реальности. Однако далеко не всегда — по сути лишь в начале и конце фильма — создатели дают почувствовать зрителю иллюзорную обманчивость предстающей на экране картины.

Вначале, повторю, все вроде бы правдоподобно. Как и у Эйдельмана, герои Кравчука радуются, что выжили в войне. События 1812 года намечены, хоть и очень глухо, в фильме не только как триумф (хотя на экране именно триумф, victoria). Историки, надо признать, вспоминают об этом нечасто. Книга Эйдельмана была скорее исключением: комментируя документы эпохи, он напишет пронзительные строки о страшном опыте, полученном в юности многими декабристами, назвав свой метод «скорее эмоциональным, чем научным»; в документах об ужасе войны приходится читать между строк — до «Севастопольских рассказов» Толстого про войну как страх, грязь, насилие не принято было говорить. Эйдельман цитирует письмо Сергея Муравьева отцу из Германии от 1813 года: «Несколько дней тому назад была здесь великая княгиня Екатерина Павловна, шеф нашего баталиона… Она со всеми говорила и благодарила нас за наше хорошее поведение во все время, и даже сказать изволила, что мы честь делаем ее имени». Обычное письмо сына отцу, напишет Эйдельман и добавит: «Обычное, если б не "кампания", "крест", рана Матвея и то обстоятельство, что в батальоне Екатерины Павловны из тысячи человек вернулось домой 418». Есть у Эйдельмана и сцена встречи молодых офицеров-семеновцев с императором после победы над Наполеоном. Только не в Париже, как в фильме Кравчука. И.Д. Якушкин, однополчанин С. и М. Муравьевых-Апостолов, тоже молодой офицер Семеновского полка, вспоминал много лет спустя: «Из Франции в 1814 году мы возвратились морем в Россию… Во время молебствия полиция нещадно била народ, пытавшийся приблизиться к выстроенному войску… Наконец, показался император, предводительствующий гвардейской дивизией, на славном рыжем коне, с обнаженной шпагой, которую он уже готов был опустить перед императрицей. Мы им любовались; но в самую эту минуту почти перед его лошадью перебежал через улицу мужик. Император дал шпоры своей лошади и бросился на бегущего с обнаженной шпагой. Полиция приняла мужика в палки. Мы не верили собственным глазам и отвернулись, стыдясь за любимого нами царя». Историк Эйдельман внимателен к жанрам и показывает читателю, как сын, не желая тревожить родных, молчит о своем послевоенном опыте. Историк ищет материалы, чтобы восполнить скрытый в письмах домой опыт — страх, негодование, возмущение неоправданной жестокостью власти к своим. Создатели фильма, напротив, выбирают жанр светской болтовни, чтобы опустить собранные историками свидетельства неоправданной жестокости власти. Выжившие вместе с солдатами в войне офицеры предстают на экране лихими шалунами, гуляками, ловко управляющимися с бокалом, саблей и солдатским строем как всего лишь бездушной машиной.