Ларри Даймонд: «Мнение, что Россия не может измениться, просто абсурдно»

На ведущем образовательном сайте Coursera стартовал открытый курс лекций Стэнфордского университета о демократическом развитии. Его автор – профессор Ларри Даймонд, крупнейший современный специалист в вопросах демократии, соредактор Journal of Democracy, директор Центра изучения демократии, развития и верховенства закона при Стэнфордском университете. В лекциях, на которые все еще можно записаться, обсуждаются вопросы авторитаризма и демократии, сложности демократического транзита и государственного строительства, все это – на основе богатого страноведческого материала, в том числе и российского опыта. Не дожидаясь окончания курса, Денис Волков из «Левада-центра» поговорил с профессором Даймондом, чтобы узнать его мнение о перспективах демократии в нашей стране.

– Вы читаете курс о демократическом развитии на примерах множества разных стран. Применительно к России можно ли говорить о демократии?

– Не думаю, что имеет смысл даже дискутировать о том, является ли Россия демократией. В демократической стране проводятся свободные, честные и значимые выборы. В России для этого нет никаких условий. Выборы, превращенные в фарс, и чем дальше, тем больше, находятся здесь полностью под контролем режима. Соревнования не происходит, и партия власти обычно побеждает с огромным преимуществом. Нет сомнения, что в России сложился авторитарный режим, другой вопрос – какова его разновидность. Это явно не идеологическая политическая система. Доминирующее положение в ней занимает один человек, который никому неподотчетен. Владимир Путин решает, кто станет богатым, а кто нет, кому сидеть в тюрьме, отправляться в изгнание или оставаться на свободе.

– Вы считаете, что лично Путин построил эту систему, или же и до него в нашей стране не было демократии?

– Есть основания считать, что в России в начале девяностых существовала сырая и неэффективная, но все же демократическая система. Можно было говорить об электоральной демократии (в противовес либеральной демократии, существующей в большинстве стран Запада. – Slon). При этом коррупция достигала огромных размеров. Наш коллега Стивен Солник написал книгу Stealing the State о том, что происходило с российской экономикой во время приватизации 1990-х годов. Но уровень личных, гражданских и политических свобод тогда был несоизмеримо больше, нежели сегодня. Существовал плюрализм, результаты выборов не были предопределены, не было монополии на власть. Думаю, что Ельцин не хотел, да и был не в состоянии сосредоточить всю полноту власти в своих руках. Началась ли деградация системы до прихода Путина к власти? Я думаю, да. Но Путин достиг в этом совершенства.

– Многие объясняют произошедшее российской традицией.

– Я не покупаюсь на разговоры о традиционных ценностях. Слишком многие страны, которые, как казалось, приговорены своей культурой и историей оставаться авторитарными, в результате изменений в обществе, гражданской мобилизации, благодаря примеру соседних стран и многим другим факторам стали демократиями.

– Могли бы вы привести примеры?

– Например, долгое время считалось, что страны Латинской Америки – это католические общества, в них никогда не было демократии, их религия очень иерархична, и этому региону гораздо больше подходят персоналистские и военные режимы. А потом в результате экономического роста их общества изменились, стали более сложными. В них произошла героическая мобилизация граждан против государственного произвола, против авторитарной власти. И эти режимы рухнули один за другим, многие латиноамериканские страны стали устойчивыми демократиями. Мало кто мог предположить даже в начале 1990-х, что Мексика, погрязшая в насилии и наркоторговле, станет демократией.

Постоянно приходится слышать разговоры по поводу «азиатских ценностей», конфуцианской традиции, отсутствия опыта демократического правления. Говорят, что в этих странах иерархия важнее свободы, такая уж там культура. Если таковой культура азиатских стран и была, то она сильно изменилась в результате социально-экономических сдвигов, мобилизации новых социальных групп. Сегодня Корея и Тайвань – успешные демократии. Сингапур и Малайзия движутся в том же направлении. Индонезия, в которой на протяжении тридцати лет господствовал «Новый порядок» генерала Сухарту (он стоял во главе страны, простиравшейся на огромной территории, в каком-то смысле как Путин сегодня), была намного более бедной страной, чем Россия. Все это изменилось под воздействием шока от азиатского финансового кризиса 1997 года. Мнение о том, что Россия не может измениться, что она обречена быть авторитарной из-за своей культуры или истории, просто абсурдно. Это полностью противоречит международному опыту.

– Но режим Владимира Путина выглядит очень устойчивым.

– Да, но индонезийский режим тоже выглядел жизнеспособным и прочным, до тех пор пока не разразился финансовый кризис и вся коррупция, вся степень разложения системы вышли на поверхность. И основания авторитарного режима разъехались очень быстро. Возможно, уже следующая волна мирового экономического кризиса станет для путинского режима серьезным испытанием. Например, могут упасть цены на нефть, которые обеспечивают экономический успех сегодняшней России. Мне кажется, что режим Владимира Путина более уязвим, нежели принято считать.

– В своей книге The Spirit of Democracy: The Struggle to Build Free Societies Throughout the World вы пишете о том, что в мире сегодня происходит демократическая рецессия, количество демократических стран сокращается. Как этот процесс может повлиять на Россию?

– Думаю, что никак. Россия – один из моторов демократической рецессии. Медленный упадок и удушение демократии во время путинского правления – одна из главных причин демократической рецессии во всем мире. Многие решения российской власти были впоследствии переняты авторитарными правителями других стран. Авторитарные режимы заимствуют худшие практики друг друга. Распространенный пример – уголовное преследование гражданской активности, запрет на получение иностранных грантов некоммерческими организациями, принятие законов, нарушающих свободу собраний.

– Получается, что Россия совсем не является исключением?

– Совершенно верно, число стран, в которых происходят такие изменения, растет. Чавес ввел похожее законодательство в Венесуэле. Подобное происходит во многих постсоветских государствах. Все большее распространение получает надзор и подавление гласности, фильтрация нежелательного контента в интернете. Происходит либо намеренное сотрудничество авторитарных режимов в сфере обмена технологиями, стратегическими разработками для подавления несогласных, политического плюрализма и демократии, либо это параллельные процессы, когда власти следят за происходящим вокруг и перенимают наработки других стран. Но так как эти страны непрозрачны, мы не можем с уверенностью говорить, как это происходит на самом деле.

– А гражданские активисты из разных стран могут чему-то научиться друг у друга?

– Действительно, сегодня происходит интенсивный обмен технологиями ненасильственного сопротивления между активистами, несмотря на границы. Я думаю, участники украинской «оранжевой революции» и грузинской «революции роз», «зеленой революции» в Иране усвоили многое из того, что применял в свое время сербский «Отпор». Авторитарные правители видят в таком обмене идеями угрозу своему положению. Но давайте посмотрим на это с другой стороны, ведь люди учатся защищать свои права. Все большее распространение получает демократическое или гражданское образование, обучение методам advocacy, знакомство с правилами, по которым живут демократические общества. Речь о конституционном устройстве, законах о свободе информации и т.д. Правительства и парламенты демократических стран с интересом учатся друг у друга, перенимают модели законодательных актов. Гражданские ассоциации, аналитические центры, некоммерческие организации делают то же самое.

– А как вам кажется, в сегодняшней России происходят какие-либо перемены?

– Каждый раз, когда люди поднимаются на защиту своих прав, своего мнения, в поддержку оппозиционных кандидатов и демократических выборов, против того, чтобы им диктовали условия, даже если немедленных перемен не происходит, этим они закладывают моральное основание для будущего. В 1966 году сенатор Роберт Кеннеди произнес известную речь, которая, по словам многих активистов движения против апартеида, придала им сил и вдохновения. Кеннеди говорил о том, что всякий раз, когда человек встает на защиту своих убеждений или помогает другим, сопротивляется произволу и несправедливости, он источает небольшой заряд свободы. И когда такие импульсы исходят от тысяч людей одновременно, их энергия может привести к падению любой могущественной тирании. Я думаю, что он был прав.

Когда оппозиционный лидер, даже такой, как Навальный, с его недостатками (у меня нет полной уверенности, что он привержен демократическим идеалам), когда он под угрозой уголовного преследования противостоит диктатуре, это вселяет надежду и вдохновение в сторонников демократического и плюралистического общества. И попытки установить такую диктатуру неудачны, раз существует сопротивление, оппозиция, сомнение. Может казаться, что люди в России разочаровались и отчаялись сопротивляться. Но вы никогда не знаете, когда условия изменятся. И если режим зависит от внешней благоприятной экономической конъюнктуры, цен на нефть, как это происходит в России, людям не стоит отчаиваться. Нужно продолжать требовать перемен, открыто выражать свое мнение. Участники американского движения за гражданские права говорили друг другу: «Поддерживайте пламя надежды!» (Keep hope alive!)

– С вашей точки зрения, какие проблемы сейчас стоят перед российскими гражданскими активистами?

– Главное, очевидно, нужно постараться остаться на свободе. Очень часто в авторитарных странах, когда политик набирает популярность, на него обрушиваются надуманные уголовные обвинения. С другой стороны, если власть борется с оппозиционерами с помощью уголовного преследования, она расписывается в собственной слабости. Это бьет по ее легитимности. Почему Путин позволил Алексею Навальному участвовать в выборах мэра Москвы? Только для того, чтобы придать выборам легитимность? Может быть. Но тот факт, что ему это было нужно, показывает неуверенность, которую он испытывает. Вопрос в том, как использовать эту неуверенность в своих целях, чтобы поддерживать надежду публично продвигать собственное видение будущего.

Оппозиционным лидерам и интеллектуалам необходимо сформулировать ясное видение успешного и привлекательного пути развития для России. Не нужно недооценивать значение этого вопроса. Какова альтернатива существующей экономической, социальной и международной политике, если страна хочет восстановить лидерские позиции в мире? Мне кажется, можно и нужно сказать о том, как свобода, открытость и верховенство закона могут высвободить огромный научный и технический потенциал, помочь стране, воспользоваться преимуществами современного мира, сделать Россию богатой, инновационной страной современного глобализированного мира.

Так как путь на выборы сегодня закрыт, наверное, стоит вложить силы в то, чтобы интеллектуально последовательно обосновать свое видение будущего, а затем найти способ донести свое видение до российских граждан. А уж они решат, хочет ли общество возвращения к страху, репрессиям, замкнутости, защищая то, что осталось от былого величия России.

Если вы начинаете публично защищать свои аргументы, искать поддержку, особенно среди молодого поколения, постепенно появится возможность и для политических изменений. Я думаю, что прежде всего необходимо обосновать политическую альтернативу, программу, которую могла бы разделять существенная часть российского общества. Разговор не о том, чтобы стать большим или меньшим националистом, чем Владимир Путин, но чтобы сформулировать свое видение того, как России снова занять лидирующие позиции в мире. Добиться этого можно, только став частью развитого мира.