Журнал «Компания» вышел в свет в 1997 году, и по мысли его создателя, главного редактора и генерального директора Андрея Григорьева должен был отличаться от всех существующих деловых изданий тем, что писал о событиях в стране через «корпоративную» призму – жизни компаний и людей, их возглавляющих. Через семь лет о Григорьеве, как и о тогдашнем главном редакторе «Известий» Рафе Шакирове, заговорят в связи с совсем не корпоративными событиями – терактом в Беслане. После колонки Григорьева, посвященной этой трагедии и озаглавленной «Конец проекта «Путин», автору стали прочить отставку – владелец журнала миллиардер Александр Лебедев якобы выразил несогласие с оценками, данными в статье руководству страны. Публично компания Лебедева НРК озвучила совсем другие обвинения – в уводе активов. Через пару месяцев НРК вышла из проекта, пакет Лебедева был куплен «ИД Родионова», а весной 2005 года вышли из проекта и миноритарные акционеры – сам Григорьев, и его первый заместитель Эльмар Муртазаев. В течение года журнал покинула и большая часть команды. В чем на самом деле состояла суть его конфликта с НРК, чем современные медиаинвесторы отличаются от владельцев газет и журналов из 1990-х и закончился ли на самом деле «проект Путин», Андрей Григорьев рассказал Slon.ru.
Громкая статья | Конфликт, отложенный во времени | Продажа Родионову | Драйвовая «Компания»| Конец проекта «Путин» | Деградируем
– Давайте начнем с конца. Сентябрь 2004-го. Происходит Беслан. На тот момент «Компания» принадлежит вам и НРК. Вы пишете статью «Конец проекта «Путин». И происходит конфликт?
– Акционерный конфликт не был связан с текстом. Публикация просто на этом фоне произошла. И я никогда не называл текст про Беслан главной и основной причиной конфликта. Он начался чуть раньше, может, за неделю, но на фоне публикации создалось ощущение, что НРК (тогда это еще был банк НРБ) действует в связи с нею.
Я писал ту статью, в общем-то, спонтанно. В какой-то момент мы в редакции сели и стали решать, будем освещать это событие или не будем... Решили, что надо, и я написал.
– Вопрос возник в связи с тем, что у вас было деловое, а не общественно-политическое издание?
– Мы делали деловой еженедельник, хотя в силу нашего менталитета, по сути, это был общественно-политический журнал, просто в формате делового. В то время, кстати, откровенно бизнесовых журналов не было. «Деньги» писали под углом личных финансов, «Эксперт» – макроэкономики, «Профиль» – персонифицируя события. У нас был, если хотите, «корпоративный» подход к тому, что в стране происходит.
Мы потому и решили писать про Беслан, что это был не только теракт, это была реперная точка – с точки зрения поведения властей и реакции граждан. И статья касалась, скорее, того, что нам показал случай с Бесланом, и как у нас принимаются решения и кто несет за них ответственность. По сути, Беслан был модельной ситуацией для самых разных сфер.
А что касается отношений с НРК, то у нас с Александром Лебедевым, к большому сожалению, с самого начала была заложена конфликтная ситуация. (Осенью 2004 года она была спровоцирована внешними источниками – к журналу был большой интерес покупателей. Но ни Лебедев особо продавать журнал не собирался, ни мы не видели вариантов продажи. Так что, думаю, что ситуация была подогрета). Суть ее в том, что когда мы проект придумали, были джентльменские договоренности – по распределению долей. Александр Евгеньевич согласился. Со стороны НРК это изначально было не профильным бизнесом, а желанием поддержать интересный проект.
– Как вообще началась «Компания»?
– Я пришел к Александру Лебедеву: «Давайте журнал сделаем». Так это звучало. Мы пришли к НРК с проектом СМИ, а не с бизнес-проектом.
И даже не к Лебедеву изначально пришел, а к Андрею Костину. Он уже около года работал председателем «Внешэкономбанка», а до этого – в НРК. И я пришел «обкатать» идею на Костине, чтобы понять, следует ли к Лебедеву вообще с этим идти. Андрей Леонидович [Костин] взял на себя труд представить проект Александру Евгеньевичу [Лебедеву]. Так что Костин – наш крестный папа.
– То есть не было бы Лебедева, если бы не Костин? Мог быть, получается, кто-то еще?
– Нет, просто с Костиным у меня в тот момент были более доверительные, что ли, отношения, и прежде чем предлагать собственно инвестору – Лебедеву – я рассказал о проекте Костину, поинтересовался, насколько, по его мнению, это может заинтересовать Александра Евгеньевича.
Ну а вообще, конечно, до тех пор, пока не договорились с НРК, мы думали, кому можно предложить. Но, понятно, что лучше идти к людям, которых знаешь, и к людям, которым это может быть интересно. Я знал и Лебедева, и Костина. В публичное пространство они вышли в 1996-м году, и мы с интересом и здоровой журналистской агрессией о них писали. Наши диалоги начинались с «контры», с довольно злобных статей про НРК в газете «Сегодня». И Лебедев был всегда готов обсуждать вещи, которые могли быть ему неприятны. Это редкая способность.
У нас был шорт-лист – к кому из крупных предпринимателей можно обратиться, у кого СМИ не было. Не к Смоленскому же идти, который наелся опытов с ИД «Коммерсантъ» (в середине 1990-х был кредитором «Коммерсанта»), не к Гусинскому, у которого есть «Мост». Надо было идти к людям, которым нужен интеллектуальный продукт. К тем, к кому ты ментально близок. Сейчас есть свежие примеры, когда люди и деньги дают, и даже щедро дают, но в какой-то момент все упирается в ментальность.
Лебедев (и никто из топ-менеджеров НРК) ни разу, кстати, с 1997-го по 2005 год, не был в офисе редакции. Никто! Они не пытались влезать. Это не как с Гусинским, который несколько раз приезжал в газету «Сегодня», например, или устраивал встречи у себя. И никогда у нас с Лебедевым не было конфликтов на почве редакционной политики.
И даже по поводу статьи о Беслане он претензий не высказывал. Были заявления общего плана – про информационную политику журнала, но, скорее, для придания, так сказать, конфликту округлости. И все решили, что это связано с текстом про Беслан.
– Переговоры с Лебедевым о запуске «Компании» вы начали за год до кризиса...
– Да. Мы стартовали летом 1997 года. И было понятно, что позже мы придем к другой акционерной структуре.
– А как вы изначально договаривались? Кому сколько принадлежало?
– Изначально – что у НРК будет контрольный пакет, 51%. Потом посмотрели юристы, сказали, что в ЗАО для контроля должно быть 68%. Так и определились, это было непринципиально. Решения принимали консенсусно.
И было такое понимание: ребят, вы сделайте бизнес работающим, развивайте его, а потом дадим вам выкупить проект при соблюдении экономических интересов инвесторов. В перспективе мы хотели, чтобы это был наш проект.
К несчастью для этой ситуации, случился август 1998-го. И реализация инвестиционного плана, который был заложен во времена «прухи», стала невозможной. Это был очень амбициозный для нас план, который, кстати, с точки зрения инвестиций, по нынешним временам – да, даже и по тем (на фоне наших коллег, из «Эксперта», например) – был скромным.
С 17 августа 1998 года бизнес-план перестал реализовываться. Но плюсом для проекта стало то, что если раньше мы занимались творчеством, были прогрессивными журналистами, упражняющимися на чужие деньги, то тут поставлены были в жесткие условия, когда мы должны были начать их зарабатывать. Полгода – до весны 1999-го мы их просто находили. Рекламного рынка не было, и мы влезали в долги, в том числе взятые на личных отношениях. У нас, например, было несколько больших рекламных контрактов на не вполне рыночных условиях, построенных на личных договоренностях и хороших отношениях. Или – мы печатались в Финляндии в то время. Под гарантии посредника в отношениях с финской типографией – Алексея Болдинюка. Мы два месяца печатались там просто под честное слово, которое мы дали Леше. А потом почти год эти долги потихонечку гасили.
В силу объективных причин инвестиционные обязательства наш акционер недовыполнил, а мы, получалось, свои обязательства по передаче контрольного пакета выполнили. Но не стали, если так можно сказать, консолидировать все составляющие журнала «Компания» в одном юридическом лице – Издательском доме «Курьер», контрольным акционером которого и была НРК. При этом мы ничего и не скрывали, и не прятали. Все строилось на доверии. Журнал как СМИ изначально был зарегистрирован мной как физическим лицом, и никакого увода активов, о котором стали говорить в момент «развода» с Лебедевым, не было. Торговая марка тоже была зарегистрирована нами и никогда не перерегистрировалась. Мы с этим жили. Все периодически возникавшие вопросы решались на уровне договоренностей, не было необходимости в формальном голосовании.
Конечно, это моя вина – в том, что у нас было ощущение, что мы недополучили инвестиций, но никогда этот вопрос перед инвестором не поднимали и не проясняли. У меня за душой было это представление, а у НРК, наверное, – другое. И когда им все представили так, как будто им ничего не принадлежит, что у них что-то «увели», они сделали это громкое заявление (в сентябре 2004-го НРК распространила пресс-релиз, в котором обвинила главного редактора «Компании» в сокрытии информации от акционеров и выразила несогласие с редакционной политикой – Slon.ru).
– А дальше?
– Звоню: «Вы не знаете мой телефон? Позвонили бы, спросили, прежде чем пресс-релиз рассылать». «Приезжай – спросим», – отвечают. И вот мы вынуждены эту ситуацию долго и трудно обсуждать. В итоге, пришли, по сути, к той же идеологии, с которой начали: для НРК он – непрофильный, для нас – интересный. Договорились, что НРК выходит из проекта. К ноябрю договорились принципиально. А в начале 2005 года, где-то в марте, все оформили.
Существовало три потенциальных интересанта в нашем проекте. Мы со всеми с ними были в регулярном диалоге. В итоге, договорились с акционерами ИДР.
– Не понимаю. Вы очень хотели владеть журналом самостоятельно, а потом договариваетесь с ИДР.
– Журнал был хорошим активом. Доля НРК стоила существенных денег. У нас их не было. И мы понимали, что надо будет привлекать того или иного партнера. У нас не было изначально планов избавиться от Лебедева или НРК. Но стало понятно: статус-кво не сохранится, раз уж разворошили. И хотя у нас была возможность остаться в качестве миноритарных акционеров (и с ИД Родионова тоже), но... Выпили по две бутылки вина с Эльмаром [Муртазаевым] и решили выходить совсем.
Я внутренне, конечно, сложно переживал, но по большому счету нельзя так долго быть главным редактором. В первые три года я прочитывал все тексты до последней буквы. А в последнее время уже не так тотально контролировал каждый номер, отчасти и потому, что не так интересно стало... Главный редактор все же должен быть всегда со свежей головой. И если ты лет пять занимаешься одним и тем же, то журнал уже становится твоим alter ego, что плохо.
Не то чтобы мы очень хотели избавиться от «Компании», но, когда так получилось, поняли, что рано или поздно это бы произошло... С точки зрения бизнес-модели, мы были обречены: мы были самостоятельным изданием, в котором у тебя либо издержки очень высокие, либо инфраструктура не очень развита – офис, реклама, промоушн. Конкурировать с крупными издательскими домами становилось все труднее.
А внутри ситуация была похожа на ту, о чем вам в интервью говорил Дима Остальский (главный редактор газеты «Сегодня» в феврале 1993 – октябре 1996 – Slon.ru). Была атмосфера, для нас – уникальная. Мы были счастливы и получали абсолютное удовольствие от того, что делали. И до сих пор у нас есть неформальное полусетевое сообщество «диаспора-Ко», мы собираемся три – четыре раза в год и, если кому-то что-то надо – от профессиональной информации до советов по детскому садику, существует эта социальная мини-сеть, которая живет уже пять лет.
– По сути, вы ушли, потому что почувствовали усталость?
– Это осознание постфактум пришло. Но если не анализировать конкретные сиюминутные мотивации, а посмотреть на картинку сверху, то, наверное, да – определенный жизненный цикл для меня закончился. Пассионарный толчок был, а энергия проекта не может быть вечной. В любом случае, с поста главного редактора, еще до конфликта с НРК, я точно уже собирался уходить.
Конечно, мы всегда считаем, что журнал стал хуже, после того как из него ушли. Пусть не обижаются люди, которые его делают сейчас. Макет мне не нравится, например.
Но у меня есть удовлетворение, что мы эту штуку сделали, что «Компания», которую мы сделали в 1997 году, до сих пор жива. Он зажил собственной жизнью без нас, идея оказалась жизнеспособной. Надеюсь, Сергею Родионову хватит способностей удержать бренд.
– До «Компании» вы работали в газете «Сегодня». Ушли оттуда из-за смены руководства, ухода Дмитрия Остальского?
– Я там был редактором отдела бизнеса. С самого начала газеты у нас было еженедельное бизнес-приложение – «Бизнес сегодня». Его долго возглавлял [Рустам] Нарзикулов, а когда он ушел, стал возглавлять я. При Рустаме мы с Татьяной Кошкаревой (будущим главным редактором «Независимой газеты» – Slon.ru) были руководителями двух отделов – финансов и потребительского рынка, кажется, так они назывались.
С конца 1996-го, когда Дима [Остальский] ушел с поста главного редактора, сменивший его Женя Серов очень корректно себя вел – в отличие, например, от Дмитрия Бирюкова, о котором Сергей Пархоменко рассказывал, – применительно к журналу «Итоги».
Но постепенно стало понятно, что дух «настоящей «Сегодня» потихоньку уходит, шарик сдувается. Это было неожиданное для редакции осознание, надо было понять его, переварить. Через полгодика, к весне, все стали думать, что дальше делать.
И это – на фоне такого олигархического ренессанса, когда все увидели, как хорошо иметь медиа. Почти одновременно запускалось три проекта ежедневных газет: потанинский «Русский телеграф» (единственный, который дошел до практического воплощения); у Миши Леонтьева с банком «Менатеп» был проект газеты «Дело»...
– Представить Леонтьева сейчас рядом с банком «Менатеп»...
– Тем не менее, было... И большая часть газеты «Сегодня» там была. Миша сразу предложил бизнес и экономику нам. Но проект тоже не получился.
А у меня были давние отношения с Сергеем Родионовым. И банк «Империал» уже тогда финансировал журнал «Профиль», который очень успешно развивался, а мы делали в какой-то момент с Сережей Митиным ежемесячный литературно-художественный журнал «29». Это была красивая интеллектуальная игрушка, Сергей Родионов этот проект финансировал.
Мы стали обсуждать с Родионовым газету «Национальный курьер». И месяца два мы плотно этим занимались, а потом Сергею Сергеевичу чутье вовремя подсказало, что этого делать не нужно. Стали бы выпускать газету, в 1998-м она бы точно закрылась – как «Русский телеграф».
Так что тогда было три мощных инвестора – «Империал», «Менатеп» и «Онэксим». Последний оказался самым эффективным – газету запустить сложно, это большая инфраструктура. А мы, шумно прикрыв не родившийся «Национальный курьер» (часть участников очень обиделась и на меня, и на Родионова), придумали журнал. В шорт-листе были два названия – «Портфель» и «Компания». В команде были, в основном, сотрудники отдела бизнеса газеты «Сегодня».
И косвенно, но Родионов тоже причастен к рождению «Компании». В итоге, удалось сформулировать внятную концепцию и удачно «продать» ее НРК. Я благодарен еще и за оперативность Лебедеву – он быстро принял решение, и запустили мы журнал практически за три месяца. Первый номер вышел в декабре 1997.
Очень драйвовый был проект.
– Журнал был запущен зимой. Позже, чем планировалось, как я понимаю. Это произошло из-за того, что в то время у Лебедева были проблемы с прокуратурой?
– Да, как раз была эта история, громкий конфликт. Наверное, это чуть-чуть повлияло. НРК никогда не был большим банком, это был такой инвестиционный бутик (чуть ли не Лебедев сам так его называл). Когда происходит такой тотальный политизированный наезд на корпорацию, то, естественно, в какой-то момент вообще ни до каких проектов, тем более, не до непрофильных . Так что Генпрокуратура, сама того не зная, месяцок у нас откусила.
Лебедев всегда выполнял договоренности. Вопрос о том, что проекта из-за этого наезда не состоится, не поднимался. Просто в какой-то момент ты приходишь к зампредседателя банка, который отвечает за что-то, и он говорит: «Слушай, у меня документы изымают, а ты хочешь, чтобы я договор какой-то подписал? Сейчас подпишу, а у меня изымут».
А по политическим вопросам мы своих позиций никогда не скрывали, но при этом никогда и не делали журнал политической трибуной.
– Проект не задумывался как политический?
– Мне лично не нравилось много вещей, которые делал Владимир Путин и до, и после Беслана, да и уже когда он пошел на второй срок. Одно из больших разочарований было. Было обидно, что были предпосылки, так и неосуществленные реформы, жесткие и необходимые: пенсионная сфера, социальное обеспечение, военная, та же административная. Если Путин не мог их провести во время первого срока, то, пойдя на второй, он имел все возможности – мандат политического доверия со стороны избирателей, высокий рейтинг, четыре года впереди, достаточно хорошая бюджетная ситуация, уже отстроенные административные рычаги и управляемость страны.
Мы ждали праволиберального реванша, хотя уже тогда Владимира Владимировича за его практические действия не поддерживали. Эта ситуация была очевидна. Но мы многими своими публикациями голосовали за Путина как за потенциального реформатора в этом смысле, хотя лично я за него на выборах не голосовал, голосовал против.
– Ваша статья – о которой мы говорим с самого начала – называется «Конец проекта «Путин». Но почему он все же состоялся?
– Он не состоялся.
– Нет?
– Нет. Не получилось никакой вертикали власти, укрепления законности – не выполнены позитивные не для страны даже, а для Владимира Путина (как политического деятеля) цели, которые он декларировал. Нет этого, невозможно этого сделать, культивируя деградацию на всех уровнях общества.
Проект в чем состоял? «Мы сейчас наведем порядок и проведем модернизацию, преодолеем хаос 1990-х». Но вот он, хаос 1990-х, – за окном. Даже на президентском уровне признают коррупцию, отсталость, неэффективность, и т.д. и т.п.
Все свелось, по образному выражению одного из соратников Владимира Владимировича, к ржавому крюку, на котором все мы висим.
Конец проекта не в том, что Владимир Владимирович не может сколь угодно долго сохранять рычаги влияния, управления страной и де-факто быть decision-maker номер один в России. А в том, что никакой модернизации страны и общества не будет, будет продолжаться в более мягких или жестких формах деградация социальных институтов и экономики.
Я не специалист в оборонке и армии, но возьмите ту же трагедию на «МАКСе» с «Русскими витязями»... Они ж летают на технике 30-летней давности. Где современная техника, на которую в последние пять лет из бюджета тратились феноменальные деньги, которыми раз и навсегда можно было решить проблему хотя бы детских домов и социально неблагополучных семей? Что мы видим? Баллистическая ракета долетает на шестой раз. И по факту, у нас – в конце 2009 года – реального перевооружения армии нет. Куда делись эти деньги? Украли? Или неэффективно расходовались? И это – торжество проекта «Путин»?
– А что случилось с журналистикой? Кто виноват?
– Во-первых, сами журналисты. Не стоит же Владимир Владимирович Путин и не кошмарит всех: «Не пишите это». Где-то сам журналист не пишет, где-то – редактор вычеркивает. Виноваты человеческий страх и малодушие – журналистов, редакторов, владельцев. Иногда такие вещи рассказывают, диву даешься. Серьезные вменяемые люди начинают тормозить такие невинные публикации... Хотя, конечно, и из Кремля позванивают в редакции по особо нежным темам.
Неинтересно стало читать. Но и, наверное, – писать. В период расцвета «Компании» и «Сегодня» были та-а-акие принципиальные споры – с хлопаньем дверей. Был диалог, даже оскорбительный спор, но – с палитрой мнений. А сейчас неинтересно стало спорить – либо черное, либо белое. Кто-то считает, что Ходорковского посадили правильно, и этому человеку бессмысленно доказывать, что 300 млн тонн нефти украсть невозможно. Тот, кто это говорит, – либо циничная мотивированная тварь, либо – дурак клинический.
– Как я понимаю, именно вы были тем человеком, про которого в интервью Slon.ru вспоминал Дмитрий Остальский, не называя, правда, вашего имени. Вы написали текст о состоянии банков, который стал скандалом и привел к проблемам у самого Гусинского. Можете рассказать о той публикации?
– Это был громкий скандал, который был для меня большим уроком. Мне было около 25 лет. Был кризис на межбанковском рынке в 1995-м году. И не знаю, как это сейчас устроено, но тогда была «форма 300», документ центробанковской отчетности, в котором указывался дефицит средств на корреспондентском счете банка на конец дня.
В чем суть? Есть у банка корреспондентский счет в ЦБ, и на нем – какая-то сумма. Понятно, что какие-то платежи, собственные и клиентские, приходят и уходят. И не может уйти больше, чем пришло, плюс имеющийся остаток. Банк стремится максимально эффективно управлять ликвидностью, и, например, ожидая, что его клиенты завтра получат миллион рублей, подает заявку сделать платежи на такую сумму, а по факту клиентам приходит меньше. Возникает отрицательное сальдо, которое и отражалось в 300-й форме. Но это может быть показателем того, что банк неправильно рассчитал денежный поток или просто перестраховался. И, в принципе, ничего страшного, что значение в 300-й форме – отрицательное. Но в тот момент, когда был кризис, 300-ая форма показывала с неким приближением реальный дефицит – у кого какая дырка ликвидности.
И я достал данные по 100 крупнейшим банкам на один из кризисных дней и написал статью. Основная проблема была в том, что мы не снабдили материал корректным комментарием. Хотя понятно, что в 95 из 100 случаев это были реальные дырки. И все это признавали, за исключением нескольких банков.
Действительно, в любом кризисе есть несколько белых зайчиков, которые к кризису готовы. Как мне рассказывал потом Андрей Мельниченко, возглавлявший «МДМ-Банк» (у которого оказалось едва ли не самое большое отрицательное сальдо), в тот момент у «МДМ-Банка» все было нормально, а заведомо крупные платежи он выставлял, чтобы деньги не валялись на счете, если вдруг поступят.
Моя журналистская ошибка была в том, что мы не только не снабдили это комментарием, а подали сенсационно, желтенько так забабахали. Кипеж был...
В 1995-м банки разные были, братки даже приезжали в редакцию, а коллеги из отдела преступности «Сегодня» их принимали-успокаивали. Скандал был ужасный. И вслед за Димой (Остальским – Slon.ru) скажу, что акционеры из «Моста», Гусинский и его партнеры, которые, конечно, пострадали из-за статьи, по отношению к журналистам повели себя выдержанно, достойно и корректно. Пообщались жестко, был разбор полетов, но вопрос об увольнении не стоял.
Так что, с одной стороны, мне стыдно за профессиональный ляп, но, в конечном счете, этот текст газете прибавил популярности, а информация на тот момент была важна.
– Это действительно была самая острая ситуация за всю историю «Сегодня», как об этом Остальский вспоминает?
– Диме виднее, он был главным редактором и принял на себя главный удар. Но история была, действительно, публичная и шумная.
А, если говорить о том, использовал ли Гусинский свои медиа... Если и использовал, то – телевидение. И если вспоминать «Сегодня», то в ней примеров использования было по пальцам одной руки пересчитать (я проработал там четыре года, и в отделе бизнеса) ...
Конечно, про «Мост-Банк» мы не писали, но при этом (что характеризует Гусинского) он сам говорил: «Лучше вообще про нас не пишите: плохо же не будете писать, а специально хорошо – незачем». Понятно, что крупные вещи, связанные с «Мостом», которые нельзя было пропускать, мы освещали. Но не было у него задачи себя восхвалять.
Некоторым нынешним инвесторам стоит поучиться у Владимира Александровича. Зачем вкладывать деньги в медиа, если можно организовать про себя публикации за меньшие деньги на порядок?
– Вы коррупцию имеете в виду?
– Почему коррупцию? Я не знаю, как сейчас дела обстоят, но всегда гораздо проще, если вы хотите получить позитивный пиар, работать не с отдельными журналистами, а на официальном или неофициальном уровне со СМИ. Я точно знаю, что даже у уважаемых ежедневных газет есть практика контрактов с крупными компаниями и банками. Банк, например, становится спонсором конференции, которую проводит газета...
Я периодически консультирую коллег по информационной политике, и этот вполне цивилизованный инструмент работает. Но в подавляющем большинстве изданий – все та же практика: через пиар-агентства делать позитивный пиар, или негативный, или блоки ставить... Этого нет что ли? Есть. До сих пор есть.
С точки зрения инвестиционной культуры, рынок не сильно продвинулся за 10 лет. До сих пор многие проекты вызывают недоумение. До сих пор российский медиарынок, если брать общественно-политический сегмент, – очень хаотичный, очень олигархичный и по-прежнему странный. Картинка за окном стала скучнее, и я с некой тоской за этим наблюдаю. Вроде и деньги люди вкладывают, и журналисты получают прилично, а продукта нет. Почему это происходит? Наверное, инвесторы не очень понимают, чего они хотят, или интеллектуальные качества инвесторов подсреднились... Все-таки, во времена «Сегодня» или «Компании» интеллектуальный уровень инвесторов был хороший.
– Именно медийных?
– Всех. Все-таки, медийными инвесторами были и Смоленский, и Гусинский, и Потанин, и Лебедев... Хотя разные люди делали разные проекты, но был консенсус на уровне ментального представления о жизни – что скучно, а что нет. А сейчас, кажется, у людей нет такого критерия. Даже если аудитория – 5 тысяч человек, то это же – массовая аудитория, и продукт творчески не должен быть вторичным. И серость и убогость не может произвести качественный интеллектуальный продукт. А время у нас – довольно серое, обратная селекция идет в последнее десятилетие – и на уровне инвесторов, и журналистов, и чиновников.
Вот спросите вы меня: «Какие печатные проекты удивили в последнее время...» Не вспомню. У меня, как у главного редактора, каждый день на столе была целая пачка газет и журналов. В какой-то момент она стала меньше. Потом я стал читать «Коммерсантъ», «Ведомости», «Новую», «Завтра» и Newsweek, а сейчас, если попадется где-то в кафе за завтраком что-то, – посмотрю. А так...
Да, в интернете, конечно, просматриваешь информационную картину, но бульона, в который каждый день стоит погружаться, нет. Так... Бывают отдельные штучки.
Помните, «Коммерсантъ» взял скандал с Исландией, что мы кредит какой-то им даем. И ни с того ни с сего написал интересный текст, я даже написал колонку в «Компании» об этом...
– Да, кстати, Родионов ведь звал вас, уже бывшего главного редактора, вести колонку. Это продолжалось недолго, как я понимаю...
– Колонку в «Компании» я вел с сентября 2008-го по февраль 2009-го. А сдулось все из-за моего текста о нарастающих противоречиях между Путиным и Медведевым – это было в феврале. Якобы тогда в ИДР позвонили, «навешали», и велели меня больше не печатать.
...Так вот, в «Коммерсанте» был текст о том, что Алишер Усманов вывел свои активы из исландского банка. Интересно, что в отличие от газеты «Ведомости», которая, в соответствии с западными стандартами, всегда, упоминая своих акционеров, пишет «владелец газеты «Ведомости»», «Коммерсант» подробно ссылался на разные источники в окружении Усманова, при этом не написав, что Усманов является владельцем газеты. Странно, что газета пишет о своем хозяине, беря информацию из трех анонимных источников, и не дает никакого официального комментария.
Раньше интересных, с подтекстом, материалов было много. И можно было собрать картинку и делать интересные выводы, были основания для расследований журналистских. Было интересно. А сейчас и фактов таких меньше. И пытливости меньше стало. Ну, и страх, конечно. Деградируем.
ГРОМКАЯ СТАТЬЯ
– Давайте начнем с конца. Сентябрь 2004-го. Происходит Беслан. На тот момент «Компания» принадлежит вам и НРК. Вы пишете статью «Конец проекта «Путин». И происходит конфликт?
– Акционерный конфликт не был связан с текстом. Публикация просто на этом фоне произошла. И я никогда не называл текст про Беслан главной и основной причиной конфликта. Он начался чуть раньше, может, за неделю, но на фоне публикации создалось ощущение, что НРК (тогда это еще был банк НРБ) действует в связи с нею.
Я писал ту статью, в общем-то, спонтанно. В какой-то момент мы в редакции сели и стали решать, будем освещать это событие или не будем... Решили, что надо, и я написал.
– Вопрос возник в связи с тем, что у вас было деловое, а не общественно-политическое издание?
– Мы делали деловой еженедельник, хотя в силу нашего менталитета, по сути, это был общественно-политический журнал, просто в формате делового. В то время, кстати, откровенно бизнесовых журналов не было. «Деньги» писали под углом личных финансов, «Эксперт» – макроэкономики, «Профиль» – персонифицируя события. У нас был, если хотите, «корпоративный» подход к тому, что в стране происходит.
Мы потому и решили писать про Беслан, что это был не только теракт, это была реперная точка – с точки зрения поведения властей и реакции граждан. И статья касалась, скорее, того, что нам показал случай с Бесланом, и как у нас принимаются решения и кто несет за них ответственность. По сути, Беслан был модельной ситуацией для самых разных сфер.
А что касается отношений с НРК, то у нас с Александром Лебедевым, к большому сожалению, с самого начала была заложена конфликтная ситуация. (Осенью 2004 года она была спровоцирована внешними источниками – к журналу был большой интерес покупателей. Но ни Лебедев особо продавать журнал не собирался, ни мы не видели вариантов продажи. Так что, думаю, что ситуация была подогрета). Суть ее в том, что когда мы проект придумали, были джентльменские договоренности – по распределению долей. Александр Евгеньевич согласился. Со стороны НРК это изначально было не профильным бизнесом, а желанием поддержать интересный проект.
КОНФЛИКТ, ОТЛОЖЕННЫЙ ВО ВРЕМЕНИ
– Как вообще началась «Компания»?
– Я пришел к Александру Лебедеву: «Давайте журнал сделаем». Так это звучало. Мы пришли к НРК с проектом СМИ, а не с бизнес-проектом.
И даже не к Лебедеву изначально пришел, а к Андрею Костину. Он уже около года работал председателем «Внешэкономбанка», а до этого – в НРК. И я пришел «обкатать» идею на Костине, чтобы понять, следует ли к Лебедеву вообще с этим идти. Андрей Леонидович [Костин] взял на себя труд представить проект Александру Евгеньевичу [Лебедеву]. Так что Костин – наш крестный папа.
– То есть не было бы Лебедева, если бы не Костин? Мог быть, получается, кто-то еще?
– Нет, просто с Костиным у меня в тот момент были более доверительные, что ли, отношения, и прежде чем предлагать собственно инвестору – Лебедеву – я рассказал о проекте Костину, поинтересовался, насколько, по его мнению, это может заинтересовать Александра Евгеньевича.
Ну а вообще, конечно, до тех пор, пока не договорились с НРК, мы думали, кому можно предложить. Но, понятно, что лучше идти к людям, которых знаешь, и к людям, которым это может быть интересно. Я знал и Лебедева, и Костина. В публичное пространство они вышли в 1996-м году, и мы с интересом и здоровой журналистской агрессией о них писали. Наши диалоги начинались с «контры», с довольно злобных статей про НРК в газете «Сегодня». И Лебедев был всегда готов обсуждать вещи, которые могли быть ему неприятны. Это редкая способность.
У нас был шорт-лист – к кому из крупных предпринимателей можно обратиться, у кого СМИ не было. Не к Смоленскому же идти, который наелся опытов с ИД «Коммерсантъ» (в середине 1990-х был кредитором «Коммерсанта»), не к Гусинскому, у которого есть «Мост». Надо было идти к людям, которым нужен интеллектуальный продукт. К тем, к кому ты ментально близок. Сейчас есть свежие примеры, когда люди и деньги дают, и даже щедро дают, но в какой-то момент все упирается в ментальность.
Лебедев (и никто из топ-менеджеров НРК) ни разу, кстати, с 1997-го по 2005 год, не был в офисе редакции. Никто! Они не пытались влезать. Это не как с Гусинским, который несколько раз приезжал в газету «Сегодня», например, или устраивал встречи у себя. И никогда у нас с Лебедевым не было конфликтов на почве редакционной политики.
И даже по поводу статьи о Беслане он претензий не высказывал. Были заявления общего плана – про информационную политику журнала, но, скорее, для придания, так сказать, конфликту округлости. И все решили, что это связано с текстом про Беслан.
– Переговоры с Лебедевым о запуске «Компании» вы начали за год до кризиса...
– Да. Мы стартовали летом 1997 года. И было понятно, что позже мы придем к другой акционерной структуре.
– А как вы изначально договаривались? Кому сколько принадлежало?
– Изначально – что у НРК будет контрольный пакет, 51%. Потом посмотрели юристы, сказали, что в ЗАО для контроля должно быть 68%. Так и определились, это было непринципиально. Решения принимали консенсусно.
И было такое понимание: ребят, вы сделайте бизнес работающим, развивайте его, а потом дадим вам выкупить проект при соблюдении экономических интересов инвесторов. В перспективе мы хотели, чтобы это был наш проект.
К несчастью для этой ситуации, случился август 1998-го. И реализация инвестиционного плана, который был заложен во времена «прухи», стала невозможной. Это был очень амбициозный для нас план, который, кстати, с точки зрения инвестиций, по нынешним временам – да, даже и по тем (на фоне наших коллег, из «Эксперта», например) – был скромным.
С 17 августа 1998 года бизнес-план перестал реализовываться. Но плюсом для проекта стало то, что если раньше мы занимались творчеством, были прогрессивными журналистами, упражняющимися на чужие деньги, то тут поставлены были в жесткие условия, когда мы должны были начать их зарабатывать. Полгода – до весны 1999-го мы их просто находили. Рекламного рынка не было, и мы влезали в долги, в том числе взятые на личных отношениях. У нас, например, было несколько больших рекламных контрактов на не вполне рыночных условиях, построенных на личных договоренностях и хороших отношениях. Или – мы печатались в Финляндии в то время. Под гарантии посредника в отношениях с финской типографией – Алексея Болдинюка. Мы два месяца печатались там просто под честное слово, которое мы дали Леше. А потом почти год эти долги потихонечку гасили.
В силу объективных причин инвестиционные обязательства наш акционер недовыполнил, а мы, получалось, свои обязательства по передаче контрольного пакета выполнили. Но не стали, если так можно сказать, консолидировать все составляющие журнала «Компания» в одном юридическом лице – Издательском доме «Курьер», контрольным акционером которого и была НРК. При этом мы ничего и не скрывали, и не прятали. Все строилось на доверии. Журнал как СМИ изначально был зарегистрирован мной как физическим лицом, и никакого увода активов, о котором стали говорить в момент «развода» с Лебедевым, не было. Торговая марка тоже была зарегистрирована нами и никогда не перерегистрировалась. Мы с этим жили. Все периодически возникавшие вопросы решались на уровне договоренностей, не было необходимости в формальном голосовании.
Конечно, это моя вина – в том, что у нас было ощущение, что мы недополучили инвестиций, но никогда этот вопрос перед инвестором не поднимали и не проясняли. У меня за душой было это представление, а у НРК, наверное, – другое. И когда им все представили так, как будто им ничего не принадлежит, что у них что-то «увели», они сделали это громкое заявление (в сентябре 2004-го НРК распространила пресс-релиз, в котором обвинила главного редактора «Компании» в сокрытии информации от акционеров и выразила несогласие с редакционной политикой – Slon.ru).
ПРОДАЖА РОДИОНОВУ
– А дальше?
– Звоню: «Вы не знаете мой телефон? Позвонили бы, спросили, прежде чем пресс-релиз рассылать». «Приезжай – спросим», – отвечают. И вот мы вынуждены эту ситуацию долго и трудно обсуждать. В итоге, пришли, по сути, к той же идеологии, с которой начали: для НРК он – непрофильный, для нас – интересный. Договорились, что НРК выходит из проекта. К ноябрю договорились принципиально. А в начале 2005 года, где-то в марте, все оформили.
Существовало три потенциальных интересанта в нашем проекте. Мы со всеми с ними были в регулярном диалоге. В итоге, договорились с акционерами ИДР.
– Не понимаю. Вы очень хотели владеть журналом самостоятельно, а потом договариваетесь с ИДР.
– Журнал был хорошим активом. Доля НРК стоила существенных денег. У нас их не было. И мы понимали, что надо будет привлекать того или иного партнера. У нас не было изначально планов избавиться от Лебедева или НРК. Но стало понятно: статус-кво не сохранится, раз уж разворошили. И хотя у нас была возможность остаться в качестве миноритарных акционеров (и с ИД Родионова тоже), но... Выпили по две бутылки вина с Эльмаром [Муртазаевым] и решили выходить совсем.
Я внутренне, конечно, сложно переживал, но по большому счету нельзя так долго быть главным редактором. В первые три года я прочитывал все тексты до последней буквы. А в последнее время уже не так тотально контролировал каждый номер, отчасти и потому, что не так интересно стало... Главный редактор все же должен быть всегда со свежей головой. И если ты лет пять занимаешься одним и тем же, то журнал уже становится твоим alter ego, что плохо.
Не то чтобы мы очень хотели избавиться от «Компании», но, когда так получилось, поняли, что рано или поздно это бы произошло... С точки зрения бизнес-модели, мы были обречены: мы были самостоятельным изданием, в котором у тебя либо издержки очень высокие, либо инфраструктура не очень развита – офис, реклама, промоушн. Конкурировать с крупными издательскими домами становилось все труднее.
А внутри ситуация была похожа на ту, о чем вам в интервью говорил Дима Остальский (главный редактор газеты «Сегодня» в феврале 1993 – октябре 1996 – Slon.ru). Была атмосфера, для нас – уникальная. Мы были счастливы и получали абсолютное удовольствие от того, что делали. И до сих пор у нас есть неформальное полусетевое сообщество «диаспора-Ко», мы собираемся три – четыре раза в год и, если кому-то что-то надо – от профессиональной информации до советов по детскому садику, существует эта социальная мини-сеть, которая живет уже пять лет.
– По сути, вы ушли, потому что почувствовали усталость?
– Это осознание постфактум пришло. Но если не анализировать конкретные сиюминутные мотивации, а посмотреть на картинку сверху, то, наверное, да – определенный жизненный цикл для меня закончился. Пассионарный толчок был, а энергия проекта не может быть вечной. В любом случае, с поста главного редактора, еще до конфликта с НРК, я точно уже собирался уходить.
Конечно, мы всегда считаем, что журнал стал хуже, после того как из него ушли. Пусть не обижаются люди, которые его делают сейчас. Макет мне не нравится, например.
Но у меня есть удовлетворение, что мы эту штуку сделали, что «Компания», которую мы сделали в 1997 году, до сих пор жива. Он зажил собственной жизнью без нас, идея оказалась жизнеспособной. Надеюсь, Сергею Родионову хватит способностей удержать бренд.
ДРАЙВОВАЯ «КОМПАНИЯ»
– До «Компании» вы работали в газете «Сегодня». Ушли оттуда из-за смены руководства, ухода Дмитрия Остальского?
– Я там был редактором отдела бизнеса. С самого начала газеты у нас было еженедельное бизнес-приложение – «Бизнес сегодня». Его долго возглавлял [Рустам] Нарзикулов, а когда он ушел, стал возглавлять я. При Рустаме мы с Татьяной Кошкаревой (будущим главным редактором «Независимой газеты» – Slon.ru) были руководителями двух отделов – финансов и потребительского рынка, кажется, так они назывались.
С конца 1996-го, когда Дима [Остальский] ушел с поста главного редактора, сменивший его Женя Серов очень корректно себя вел – в отличие, например, от Дмитрия Бирюкова, о котором Сергей Пархоменко рассказывал, – применительно к журналу «Итоги».
Но постепенно стало понятно, что дух «настоящей «Сегодня» потихоньку уходит, шарик сдувается. Это было неожиданное для редакции осознание, надо было понять его, переварить. Через полгодика, к весне, все стали думать, что дальше делать.
И это – на фоне такого олигархического ренессанса, когда все увидели, как хорошо иметь медиа. Почти одновременно запускалось три проекта ежедневных газет: потанинский «Русский телеграф» (единственный, который дошел до практического воплощения); у Миши Леонтьева с банком «Менатеп» был проект газеты «Дело»...
– Представить Леонтьева сейчас рядом с банком «Менатеп»...
– Тем не менее, было... И большая часть газеты «Сегодня» там была. Миша сразу предложил бизнес и экономику нам. Но проект тоже не получился.
А у меня были давние отношения с Сергеем Родионовым. И банк «Империал» уже тогда финансировал журнал «Профиль», который очень успешно развивался, а мы делали в какой-то момент с Сережей Митиным ежемесячный литературно-художественный журнал «29». Это была красивая интеллектуальная игрушка, Сергей Родионов этот проект финансировал.
Мы стали обсуждать с Родионовым газету «Национальный курьер». И месяца два мы плотно этим занимались, а потом Сергею Сергеевичу чутье вовремя подсказало, что этого делать не нужно. Стали бы выпускать газету, в 1998-м она бы точно закрылась – как «Русский телеграф».
Так что тогда было три мощных инвестора – «Империал», «Менатеп» и «Онэксим». Последний оказался самым эффективным – газету запустить сложно, это большая инфраструктура. А мы, шумно прикрыв не родившийся «Национальный курьер» (часть участников очень обиделась и на меня, и на Родионова), придумали журнал. В шорт-листе были два названия – «Портфель» и «Компания». В команде были, в основном, сотрудники отдела бизнеса газеты «Сегодня».
И косвенно, но Родионов тоже причастен к рождению «Компании». В итоге, удалось сформулировать внятную концепцию и удачно «продать» ее НРК. Я благодарен еще и за оперативность Лебедеву – он быстро принял решение, и запустили мы журнал практически за три месяца. Первый номер вышел в декабре 1997.
Очень драйвовый был проект.
– Журнал был запущен зимой. Позже, чем планировалось, как я понимаю. Это произошло из-за того, что в то время у Лебедева были проблемы с прокуратурой?
– Да, как раз была эта история, громкий конфликт. Наверное, это чуть-чуть повлияло. НРК никогда не был большим банком, это был такой инвестиционный бутик (чуть ли не Лебедев сам так его называл). Когда происходит такой тотальный политизированный наезд на корпорацию, то, естественно, в какой-то момент вообще ни до каких проектов, тем более, не до непрофильных . Так что Генпрокуратура, сама того не зная, месяцок у нас откусила.
Лебедев всегда выполнял договоренности. Вопрос о том, что проекта из-за этого наезда не состоится, не поднимался. Просто в какой-то момент ты приходишь к зампредседателя банка, который отвечает за что-то, и он говорит: «Слушай, у меня документы изымают, а ты хочешь, чтобы я договор какой-то подписал? Сейчас подпишу, а у меня изымут».
А по политическим вопросам мы своих позиций никогда не скрывали, но при этом никогда и не делали журнал политической трибуной.
– Проект не задумывался как политический?
– Мне лично не нравилось много вещей, которые делал Владимир Путин и до, и после Беслана, да и уже когда он пошел на второй срок. Одно из больших разочарований было. Было обидно, что были предпосылки, так и неосуществленные реформы, жесткие и необходимые: пенсионная сфера, социальное обеспечение, военная, та же административная. Если Путин не мог их провести во время первого срока, то, пойдя на второй, он имел все возможности – мандат политического доверия со стороны избирателей, высокий рейтинг, четыре года впереди, достаточно хорошая бюджетная ситуация, уже отстроенные административные рычаги и управляемость страны.
Мы ждали праволиберального реванша, хотя уже тогда Владимира Владимировича за его практические действия не поддерживали. Эта ситуация была очевидна. Но мы многими своими публикациями голосовали за Путина как за потенциального реформатора в этом смысле, хотя лично я за него на выборах не голосовал, голосовал против.
КОНЕЦ ПРОЕКТА «ПУТИН»
– Ваша статья – о которой мы говорим с самого начала – называется «Конец проекта «Путин». Но почему он все же состоялся?
– Он не состоялся.
– Нет?
– Нет. Не получилось никакой вертикали власти, укрепления законности – не выполнены позитивные не для страны даже, а для Владимира Путина (как политического деятеля) цели, которые он декларировал. Нет этого, невозможно этого сделать, культивируя деградацию на всех уровнях общества.
Проект в чем состоял? «Мы сейчас наведем порядок и проведем модернизацию, преодолеем хаос 1990-х». Но вот он, хаос 1990-х, – за окном. Даже на президентском уровне признают коррупцию, отсталость, неэффективность, и т.д. и т.п.
Все свелось, по образному выражению одного из соратников Владимира Владимировича, к ржавому крюку, на котором все мы висим.
Конец проекта не в том, что Владимир Владимирович не может сколь угодно долго сохранять рычаги влияния, управления страной и де-факто быть decision-maker номер один в России. А в том, что никакой модернизации страны и общества не будет, будет продолжаться в более мягких или жестких формах деградация социальных институтов и экономики.
Я не специалист в оборонке и армии, но возьмите ту же трагедию на «МАКСе» с «Русскими витязями»... Они ж летают на технике 30-летней давности. Где современная техника, на которую в последние пять лет из бюджета тратились феноменальные деньги, которыми раз и навсегда можно было решить проблему хотя бы детских домов и социально неблагополучных семей? Что мы видим? Баллистическая ракета долетает на шестой раз. И по факту, у нас – в конце 2009 года – реального перевооружения армии нет. Куда делись эти деньги? Украли? Или неэффективно расходовались? И это – торжество проекта «Путин»?
ДЕГРАДИРУЕМ
– А что случилось с журналистикой? Кто виноват?
– Во-первых, сами журналисты. Не стоит же Владимир Владимирович Путин и не кошмарит всех: «Не пишите это». Где-то сам журналист не пишет, где-то – редактор вычеркивает. Виноваты человеческий страх и малодушие – журналистов, редакторов, владельцев. Иногда такие вещи рассказывают, диву даешься. Серьезные вменяемые люди начинают тормозить такие невинные публикации... Хотя, конечно, и из Кремля позванивают в редакции по особо нежным темам.
Неинтересно стало читать. Но и, наверное, – писать. В период расцвета «Компании» и «Сегодня» были та-а-акие принципиальные споры – с хлопаньем дверей. Был диалог, даже оскорбительный спор, но – с палитрой мнений. А сейчас неинтересно стало спорить – либо черное, либо белое. Кто-то считает, что Ходорковского посадили правильно, и этому человеку бессмысленно доказывать, что 300 млн тонн нефти украсть невозможно. Тот, кто это говорит, – либо циничная мотивированная тварь, либо – дурак клинический.
– Как я понимаю, именно вы были тем человеком, про которого в интервью Slon.ru вспоминал Дмитрий Остальский, не называя, правда, вашего имени. Вы написали текст о состоянии банков, который стал скандалом и привел к проблемам у самого Гусинского. Можете рассказать о той публикации?
– Это был громкий скандал, который был для меня большим уроком. Мне было около 25 лет. Был кризис на межбанковском рынке в 1995-м году. И не знаю, как это сейчас устроено, но тогда была «форма 300», документ центробанковской отчетности, в котором указывался дефицит средств на корреспондентском счете банка на конец дня.
В чем суть? Есть у банка корреспондентский счет в ЦБ, и на нем – какая-то сумма. Понятно, что какие-то платежи, собственные и клиентские, приходят и уходят. И не может уйти больше, чем пришло, плюс имеющийся остаток. Банк стремится максимально эффективно управлять ликвидностью, и, например, ожидая, что его клиенты завтра получат миллион рублей, подает заявку сделать платежи на такую сумму, а по факту клиентам приходит меньше. Возникает отрицательное сальдо, которое и отражалось в 300-й форме. Но это может быть показателем того, что банк неправильно рассчитал денежный поток или просто перестраховался. И, в принципе, ничего страшного, что значение в 300-й форме – отрицательное. Но в тот момент, когда был кризис, 300-ая форма показывала с неким приближением реальный дефицит – у кого какая дырка ликвидности.
И я достал данные по 100 крупнейшим банкам на один из кризисных дней и написал статью. Основная проблема была в том, что мы не снабдили материал корректным комментарием. Хотя понятно, что в 95 из 100 случаев это были реальные дырки. И все это признавали, за исключением нескольких банков.
Действительно, в любом кризисе есть несколько белых зайчиков, которые к кризису готовы. Как мне рассказывал потом Андрей Мельниченко, возглавлявший «МДМ-Банк» (у которого оказалось едва ли не самое большое отрицательное сальдо), в тот момент у «МДМ-Банка» все было нормально, а заведомо крупные платежи он выставлял, чтобы деньги не валялись на счете, если вдруг поступят.
Моя журналистская ошибка была в том, что мы не только не снабдили это комментарием, а подали сенсационно, желтенько так забабахали. Кипеж был...
В 1995-м банки разные были, братки даже приезжали в редакцию, а коллеги из отдела преступности «Сегодня» их принимали-успокаивали. Скандал был ужасный. И вслед за Димой (Остальским – Slon.ru) скажу, что акционеры из «Моста», Гусинский и его партнеры, которые, конечно, пострадали из-за статьи, по отношению к журналистам повели себя выдержанно, достойно и корректно. Пообщались жестко, был разбор полетов, но вопрос об увольнении не стоял.
Так что, с одной стороны, мне стыдно за профессиональный ляп, но, в конечном счете, этот текст газете прибавил популярности, а информация на тот момент была важна.
– Это действительно была самая острая ситуация за всю историю «Сегодня», как об этом Остальский вспоминает?
– Диме виднее, он был главным редактором и принял на себя главный удар. Но история была, действительно, публичная и шумная.
А, если говорить о том, использовал ли Гусинский свои медиа... Если и использовал, то – телевидение. И если вспоминать «Сегодня», то в ней примеров использования было по пальцам одной руки пересчитать (я проработал там четыре года, и в отделе бизнеса) ...
Конечно, про «Мост-Банк» мы не писали, но при этом (что характеризует Гусинского) он сам говорил: «Лучше вообще про нас не пишите: плохо же не будете писать, а специально хорошо – незачем». Понятно, что крупные вещи, связанные с «Мостом», которые нельзя было пропускать, мы освещали. Но не было у него задачи себя восхвалять.
Некоторым нынешним инвесторам стоит поучиться у Владимира Александровича. Зачем вкладывать деньги в медиа, если можно организовать про себя публикации за меньшие деньги на порядок?
– Вы коррупцию имеете в виду?
– Почему коррупцию? Я не знаю, как сейчас дела обстоят, но всегда гораздо проще, если вы хотите получить позитивный пиар, работать не с отдельными журналистами, а на официальном или неофициальном уровне со СМИ. Я точно знаю, что даже у уважаемых ежедневных газет есть практика контрактов с крупными компаниями и банками. Банк, например, становится спонсором конференции, которую проводит газета...
Я периодически консультирую коллег по информационной политике, и этот вполне цивилизованный инструмент работает. Но в подавляющем большинстве изданий – все та же практика: через пиар-агентства делать позитивный пиар, или негативный, или блоки ставить... Этого нет что ли? Есть. До сих пор есть.
С точки зрения инвестиционной культуры, рынок не сильно продвинулся за 10 лет. До сих пор многие проекты вызывают недоумение. До сих пор российский медиарынок, если брать общественно-политический сегмент, – очень хаотичный, очень олигархичный и по-прежнему странный. Картинка за окном стала скучнее, и я с некой тоской за этим наблюдаю. Вроде и деньги люди вкладывают, и журналисты получают прилично, а продукта нет. Почему это происходит? Наверное, инвесторы не очень понимают, чего они хотят, или интеллектуальные качества инвесторов подсреднились... Все-таки, во времена «Сегодня» или «Компании» интеллектуальный уровень инвесторов был хороший.
– Именно медийных?
– Всех. Все-таки, медийными инвесторами были и Смоленский, и Гусинский, и Потанин, и Лебедев... Хотя разные люди делали разные проекты, но был консенсус на уровне ментального представления о жизни – что скучно, а что нет. А сейчас, кажется, у людей нет такого критерия. Даже если аудитория – 5 тысяч человек, то это же – массовая аудитория, и продукт творчески не должен быть вторичным. И серость и убогость не может произвести качественный интеллектуальный продукт. А время у нас – довольно серое, обратная селекция идет в последнее десятилетие – и на уровне инвесторов, и журналистов, и чиновников.
Вот спросите вы меня: «Какие печатные проекты удивили в последнее время...» Не вспомню. У меня, как у главного редактора, каждый день на столе была целая пачка газет и журналов. В какой-то момент она стала меньше. Потом я стал читать «Коммерсантъ», «Ведомости», «Новую», «Завтра» и Newsweek, а сейчас, если попадется где-то в кафе за завтраком что-то, – посмотрю. А так...
Да, в интернете, конечно, просматриваешь информационную картину, но бульона, в который каждый день стоит погружаться, нет. Так... Бывают отдельные штучки.
Помните, «Коммерсантъ» взял скандал с Исландией, что мы кредит какой-то им даем. И ни с того ни с сего написал интересный текст, я даже написал колонку в «Компании» об этом...
– Да, кстати, Родионов ведь звал вас, уже бывшего главного редактора, вести колонку. Это продолжалось недолго, как я понимаю...
– Колонку в «Компании» я вел с сентября 2008-го по февраль 2009-го. А сдулось все из-за моего текста о нарастающих противоречиях между Путиным и Медведевым – это было в феврале. Якобы тогда в ИДР позвонили, «навешали», и велели меня больше не печатать.
...Так вот, в «Коммерсанте» был текст о том, что Алишер Усманов вывел свои активы из исландского банка. Интересно, что в отличие от газеты «Ведомости», которая, в соответствии с западными стандартами, всегда, упоминая своих акционеров, пишет «владелец газеты «Ведомости»», «Коммерсант» подробно ссылался на разные источники в окружении Усманова, при этом не написав, что Усманов является владельцем газеты. Странно, что газета пишет о своем хозяине, беря информацию из трех анонимных источников, и не дает никакого официального комментария.
Раньше интересных, с подтекстом, материалов было много. И можно было собрать картинку и делать интересные выводы, были основания для расследований журналистских. Было интересно. А сейчас и фактов таких меньше. И пытливости меньше стало. Ну, и страх, конечно. Деградируем.
