– Формат саммита G20, на мой взгляд, достаточно странный. Не очень понятно, где место этого формата, этой встречи и самой организации в мировой политике. С одной стороны, понятно что, к примеру, ООН, Совет безопасности и прочие организации, которые остались со времен Холодной войны, неадекватны сегодняшней ситуации. Нужны новые международные структуры. «Большая восьмерка» (G8) тоже, на самом деле, пришла еще с тех времен, а «Большая двадцатка» – это первая организация, созданная в рамках глобального мира. Сегодня не очень понятно, как она конкурирует по интеллекту, экономической и политической силе, которые традиционно управляют, или, по крайней мере, пытаются управлять, миром. Насколько она будет повторять все родовые ошибки прежних структур или станет действительно прорывным форматом для обсуждения нового, глобального, современного мира – непонятно совершенно. На формат Большой двадцатки возлагаются очень большие надежды, но пока никакой отдачи нет. – Вы сказали, что G20 создавалась в рамках глобального мира, а сможет ли она успешно функционировать в рамках глобального кризиса? – ООН и Совет Безопасности были созданы по итогам Второй мировой войны с целью разрулить мир по итогам этой войны. «Большая семерка» появилась, когда сформировался клуб демократических стран, и они пытались между собой как-то все согласовывать. Потом к ним добавилась Россия, появилась «Большая восьмерка» и тд. Но, тем не менее, это все было в рамках старого миропорядка. Сейчас складывается новый миропорядок, появилась G20. Как складывается новый миропорядок, мы пока до конца не понимаем, старый рушится очень быстро, новый складывается экспромтом. На самом деле, «Большая двадцатка» – это сплошная импровизация, непродуманная, неорганизованная, серьезно не структурированная. Это импровизированная реакция реального мира на то, во что он превращается. Это такая же импровизация, как и многие сегодня действия мировой политики – простой экспромт. И вообще, на мой взгляд, вся мировая политика – это борьба очень плохого экспромта с просто плохим экспромтом. –
– Сложно сказать. Вполне возможно, что этот формат окажется абсолютно бессмысленным, но при этом надо понимать, что на сегодняшний день лучше пока ничего нет. Не очень понятно, почему двадцатка. Предполагается, что самые большие экономики мира, но при этом страны там совершенно разные, по темпам, по содержанию экономики, по политическим целям. Легитимности у них тоже особо никакой нет, потому что у двадцатки нет никаких учредительных документов, устава или правил поведения. И самое главное, в отличие от той же ООН, нет в каждой стране структур, которые обязаны выполнять решения или договоренности/ рекомендации этой «Двадцатки». Президенты могут поговорить, выработать какие-то позиции и т.д., но возвращаясь домой они свободны от обещаний, которые давали там. В ситуации с «Большой восьмеркой» все примерно так же. Любая международная договоренность должна иметь способы реализации, в противном случае это не договоренность, а обычное сотрясание воздуха. Понятно, что это круто, когда 20 лидеров собираются вместе, обсуждают проблемы и т.д. Но с другой стороны, это как обычный дорогой московский пафосный клуб, куда стоит сходить, потому что все туда ходят, и если ты не пойдешь, то, значит, ты не в теме. Поэтому для меня не очень понятно место «Двадцатки» в современном миропорядке, и это – во-первых. Во-вторых, не менее остро стоит проблема фундаментального, интеллектуального тупика, в котором мы все оказались. Мы на пороге нового мирового кризиса. Он системный, фундаментальный, не очень понятно, когда он начался, и совершенно непонятно, когда он закончится, что мы называем кризисом сегодня – тоже, в общем, не очень понятно. Это экономический кризис, финансовый или системный кризис миропорядка? Мы этого тоже не понимаем, поэтому все его называют по разному. – И что делать в такой ситуации неопределенности? – Если это финансовый кризис, то надо решать финансовую проблему, поддерживать эту структуру, банковский сектор и т.д. Другие считают, что это экономический кризис. Причем, первый экономический кризис в глобальной экономике. Но почему президенты старых национальных экономик, исчезающих, растворяющихся в глобальной, сегодня обсуждают проблемы, хотя у них нет глобальных инструментов? Как вообще отдельные страны способны решить глобальный кризис, не очень понятно. Никто уже ничем не управляет: ни финансами, ни экономикой, ни технологиями. Глобальные корпорации живут по своим правилам и законам, возможно, было бы более эффективно собирать лидеров двадцати крупнейших глобальных корпораций мира – и пусть они бы занимались разруливанием этих проблем. А так пока не очень понятно, кто этим должен заниматься, и нет рецептов. Мы наблюдаем интеллектуальное бессилие глобальной элиты. Путину легко сказать: я вас научу как исправить ситуацию, но, на самом деле, в данный момент сделать этого никто не может. – Не очень обнадеживающая картина. – Так дела обстоят отчасти и потому, что это интеллектуальный тупик... Никому из него не надо прорываться. Если все наладится, то все эти переговорщики останутся без работы. Путин и Обама отчасти тоже просто продолжают делать то, что они хорошо умеют, а именно соблюдать ядерный баланс между двумя странами, грозить оружием, давить других и т.д. Это все имитация реальности и изображение занятости на пустом месте, все тот же экспромт и импровизация. А российско-американские отношения, к тому же еще – и это наша давняя проблема – совершенно экономически бесполезны. За долгие годы они так и не превратились в американо – китайские отношения, где была создана самая колоссальная экономика мира. Теперь США и Китай так привязаны своим капиталом друг к другу, что никакие политические разногласия их уже не разведут и бизнесмены быстро объяснят своим политикам, что почем. Поэтому разговоры о правах человека, о Тайване и прочем быстро отходят на обочину. – А Россия тем временем продолжает препираться по поводу «Закона Магнитского» – Ну да. Поскольку у нас нет экономических интересов в США, и никто ни на чем не зарабатывает, подобные вещи, наряду с конфликтом по Грузии и ПРО, становятся главной повесткой, просто потому что больше нечего обсуждать. Это больше смахивает на повестку дня холодной войны, и эти отношения заточены на военно-политический конфликт. И есть ощущение, что этот конфликт просто ищется, и если его нет, то отношения как-то проваливаются. Список Магнитского – это такая мелочь. Американцы могут запретить полусотне российских чиновников въезжать на территорию США, ну так любая страна может это сделать в отношении людей, которых она подозревает в совершении преступлений, и Россия это делает тоже. С одной стороны, американцы хотят это сделать демонстративно, что есть закон и т.д. И делается это, скорее, не для того, чтобы насолить России, а чтобы поставить свою администрацию под контроль, чтобы, не дай бог, Путин не охмурил Обаму и тот не разрешил этим людям свободно приезжать и т.д. А в России, в свою очередь, думают о том, какой это антироссийский шаг, хотя американцы позиционируют это, скорее, как помощь России в борьбе с коррупцией. Поэтому не очень понятно, почему вокруг этой истории такая истерика. – А как Вы относитесь к тому, что Россия собирается принять ответные меры? – Я считаю, что это большая глупость. Вообще ничего не надо делать в ответ. Это больше смахивает на ссору в плохой семье, когда все делают что-то друг другу назло или в ответ. Поэтому страна, которая делает что-то в ответ, ставит себя в позицию Сонечки Мармеладовой, которую совратили, бросили, обидели, а она белая и невинная. И тогда не очень понятно, в чем национальный российский интерес. Если российским национальным интересам соответствует запрет въезда ряда американских граждан, так запретите. Но если это зависит от того, примут или нет свой закон американцы, то тогда получается, что это не наши национальные интересы, получается – это американцы решают, что России надо делать. Таким образом Россия вместо проактивной политики проводит реактивную. Но тогда Москва совсем смешно выглядит, и получается, что позиция России зависит от позиции американского Сената. Мне кажется, что вся эта ситуация гроша ломанного не стоит.
