Есть ли православной церкви место в русском мире?

Чем больше мы слышим о духовных скрепах, русском мире, традиционных ценностях, «сакральном и храмовом», тем меньше места в информационном пространстве и интересах большинства остается для православной церкви. До крымских событий РПЦ была одним из столпов государства: в теленовостях часто появлялись сюжеты о поездках патриарха, церковные деятели проводили пресс-конференции, говорили о патриотическом и религиозном воспитании. Уровень цитируемости патриарха Кирилла, священников Всеволода Чаплина, Дмитрия Смирнова и дьякона Андрея Кураева был ненамного ниже цитируемости чиновников и депутатов. Церковь начала активнее заявлять о своей растущей роли. Приговор Pussy Riot виделся как результат ее победы, влияние демонстрировали многотысячные очереди к Поясу Богородицы и Дарам Волхвов. Предполагалось, что оно будет расти и дальше – официальный курс на сохранение традиционных ценностей и ковку духовных скреп подразумевал участие церкви, но власть, кажется, научилась обходиться без нее. Место духовной скрепы занимает патриотизм скорее мистический, чем религиозный, а вместо «Отче наш» многие соотечественники твердят «Крым наш».

Религия пользы

«Государство не хочет расширять присутствие церкви в общественной жизни, церковь не хочет быть инструментом государства», – объясняет политолог Алексей Макаркин. В идеале церковь для власти – средство влияния на электорат и легитимации власти; например, в молитвах за нее в храме и присутствии духовенства на ее мероприятиях – что-то утилитарное. По словам эксперта, в чем-то отношения общества и власти к религиозным институтам пересекаются: люди тоже ждут от церкви пользы. «Можно зайти в церковь – желательно в день праздника, а можно и не зайти, можно соблюдать пост, а можно и отказаться от него. Она хороша там, где она кажется удобной, как только она начинает чего-то требовать, отношение меняется», – рассуждает он. Такой консенсус общества и власти в отношении церкви позволяет последней «менять роли» РПЦ в зависимости от требований момента.

При этом у духовенства есть свои запросы как к государству, так и к людям, которые в соцопросах называют себя православными. «Цели церковного руководства происходят еще из XVII века. Тогда патриарх Никон называл себя великим государем, хотел стать соправителем царя, был идеологом внешней политики в отношении Украины и православных греков. Чем кончились эти стремления, мы помним», – говорит политолог. Главной точкой расхождения власти и РПЦ стало присоединение Крыма – именно после этого религиозных тем в информационном поле стало меньше.

Вне Крыма 

«Государство не понимает: все едины, все вместе, Крым наш, а патриарх не благословляет его присоединение», – заявляет Алексей Макаркин. Позиция РПЦ по Крыму действительно отличается от официальной и общепринятой: этой темы в повестке церкви нет, крымские епархии до сих пор находятся в составе Украинской церкви Московского патриархата. Поддержи патриарх присоединение республики – место в сюжетах бы для него нашлось, да еще и в прайм-тайм. Однако от крымского мейнстрима церковь ушла.

«У нее есть свои интересы – сохранение своей канонической территории, в которую входит и Украина, а значит, и поддержание отношений с ее властями. Точно так же патриархия повела себя по отношению с объявившими независимость от Грузии Абхазией и Южной Осетией: она не стала принимать под юрисдикцию абхазские приходы, хотя те просили об этом. Грузинская церковь же не признает самопровозглашенный Киевский патриархат», – приводит пример Алексей Макаркин. Религиовед Роман Лункин указывает, что в составе Украинской православной церкви Московского патриархата находится около половины всех приходов РПЦ: «Это позволяет ей быть крупнейшей православной церковью». Конфликт на юго-востоке Украины поставил патриарха Кирилла не в самое удобное положение. «Украинцы считают, что он не проявил активной позиции. Часть активистов стараются перевести приходы в Киевский патриархат, нередко при сопротивлении самих общин. Но и в официальном освещении событий в России церковь ушла на второй план – она не разделяет с государством все его «достижения, не позволяет использовать себя в нагнетании антиукраинской истерии», – подчеркивает Роман Лункин. Он обращает внимание на то, что некоторое время акценты риторики в отношении «русского мира» государства и церкви совпадали, но после заявлений президента о сакральной роли Херсонеса и «Крыме – Храмовой горе» они разошлись. «Патриарх Кирилл всегда подчеркивал, что единая купель крещения Руси – это Киев», – добавил эксперт.

История – не газопровод

Предстоятель церкви промолчал, но один из постоянных спикеров церкви, дьякон Андрей Кураев ответил на проповеднические нотки в послании президента очень жестко. Пассаж Владимира Путина о Крыме и Храмовой горе заканчивался словами «отныне и навсегда». «Лишь Бог из Своей Вечности может говорить «это – навсегда!». А в человеческой истории границы и союзы склонны меняться», – пишет Кураев и напоминает речь Бенито Муссолини («другого крайне популярного на ту минуту национального лидера»), с теми же «отныне и навсегда» и той же радостью от восстановления империи. Сравнения с Храмовой горой иудеев кажутся священнослужителю невозможными для христианина: «Уже нет Храма: любая точка пространства может быть освящена. «Где двое или трое собраны во имя Мое, там и Я есть… Поверь Мне, что наступает время, когда и не на горе сей, и не в Иерусалиме будете поклоняться Отцу. Но настанет время и настало уже, когда истинные поклонники будут поклоняться Отцу в духе и истине», – цитирует Евангелие дьякон. Сомневается он (и приводит исторические источники) в достоверности легенды о крещении князя Владимира в Херсонесе. Но и такими, по нынешним временам, крамольными сомнениями Андрей Кураев не ограничивается. «Оправдание территориальных перемен и военных действий (даже самые «вежливые» действия армии есть все же военные действия) мотивом «много веков назад это было нашей святыней» грозит сделать непредсказуемым политический диалог во всем мире. У очень многих народов памятные для них исторические места находятся за пределами их нынешних государственных границ», – заявляет он (а это уже не история и не теология, а политика). Можно ли еще жестче? Можно. «История – это не газопровод. Попытка провести историческую линию от Херсонеса до Москвы, тщательно обходя Киев, слишком уж фантастична», – предостерегает Андрей Кураев. И это ведь не оппозиционер-западник говорит, а священнослужитель, пусть и достаточно вольных воззрений в светских вопросах. И чем больше вольных трактовок в теологии, истории церкви, просто истории будет допускать Владимир Путин (чего стоят одни его слова, что православие в чем-то ближе к исламу, чем к католичеству), тем больше будет таких ответов священников.

Неправильные святые

По мнению Алексея Макаркина, власть начала подозрительно относиться к церкви еще со времен Молитвенного стояния у храма Христа Спасителя: «Оказалось, что духовенство может самостоятельно собрать многотысячную акцию под общественно-церковными лозунгами».

Место для религии, а значит, и для церкви в русском мире духовных скреп государство, судя по всему, отводит: это воспитание патриотических чувств, новой веры. «Духовные скрепы – это прежде всего патриотизм. Святой – прежде всего успешный воин или, по крайней мере, человек, отдавший жизнь за Родину, послуживший ей», – рассуждает Алексей Макаркин. Идеальными святыми здесь выглядят Александр Невский, Дмитрий Донской, недавно канонизированный адмирал Федор Ушаков. «Эти образы использовала и советская власть», – напоминает политолог. Святые воины вполне вписываются в картину мира, носитель которой в шутку заявляет остальному миру «не смешите мои "Искандеры"», только они стоят на другом серьезном полюсе. Некоторым святым в «русском мире» и на Храмовой горе не место, например Борису и Глебу. «Надо бороться за себя, за страну, а отдали без борьбы… Это не может быть для нас примером – легли и ждали, когда их убьют», – еще в 2009 году заявил Владимир Путин, увидев изображения князей в галерее Ильи Глазунова. Художник предпочел с такой точкой зрения согласиться. Не место и некоторым базовым принципам христианства – на пресс-конференции 2012 года Владимир Путин прямо заявил: «Я плохой христианин, когда бьют по одной щеке, надо подставить другую, я к этому морально не готов». Действительно, новой патриотической идеологии многое в христианской церкви мешает – ветхозаветное «око за око» куда ближе и действеннее правой и левой щеки и «прости им». Церковь тоже прощает не всякое, но иконы Бориса и Глеба из храмов не пропали, да и мало кто из священников вольно трактует Евангелие и позволяет себе выбирать заповеди. 

К чему ближе новый государственный взгляд на религию и церковь, когда одно в ней нравится, другое категорически не принимается, а вместо третьего подставляются постулаты другой веры? К секте – база вроде бы остается, но искажается по вкусу или потребностям. Святые воины, святые прохановские танки, атомное православие, священник из Луганской народной республики с позывным «Сталин», отец Иван Охлобыстин, главное событие – Великая Отечественная. Новое сакральное место – Крым. Наверное, можно было бы обойтись без всей этой мистики в идеологии, жил же без нее СССР. С другой стороны, жил, да не дожил, построение коммунизма не стало высшей целью – слишком приземленной оказалась задача. Хотели жить хорошо, а не вышло. Значит, надо ставить внеземные и нерациональные цели – искать святой Грааль, охранять Храмовую гору, делать святые танки и ракеты, построить параллельную псевдоцерковь. Глава государства не только царь, но еще и первосвященник – проповедь в прямом эфире мы уже услышали. На пути к этим стремлениям (если, конечно, они не забудутся — власть постоянством в убеждениях не отличается) может стать пока объединяющий фактор – утилитарное отношение к религии. Поставить свечу в крымской сакральной церкви на горе, конечно, неплохо, искупаться в море после этого – тоже, с остальным будет посложнее.

Автор – корреспондент издательского дома «КоммерсантЪ»