Ночной вид Москвы из космоса
NASA
Николас Эберштадт, известный демограф и экономист, заведующий кафедрой политической экономии Американского института предпринимательства, 17 июня прочел лекцию в Москве о том, что будет с населением Земли в 2035 году. Перед лекцией профессор Эберштадт рассказал Slon о том, на что может быть похоже наше будущее, в чем состоят главные проблемы, которые придется решить России и миру в ближайшие 20 лет, и что будет, если нам не удастся их решить.
Николас Эберштадт
aei.org/
– Сегодня население Земли уже больше 7,2 млрд человек, хотя совсем недавно, в конце 1990-х годов, оно было на треть меньше. Растет не только численность, но и темп: мы размножаемся с ускорением. В исследовании ООН 2010 года есть три сценария развития событий: высокий, по которому к 2035 году нас будет около 9 млрд человек, средний – что-то около 8,5 млрд, и низкий – если нам посчастливится уложиться в цифру 8 млрд. Какой вариант вам кажется наиболее вероятным?
– Правдоподобнее сейчас выглядит средний сценарий, и этим летом ООН выпустит скорректированный прогноз. То есть некоторое время общая численность человечества продолжит расти, и только внезапное потрясение, катастрофа может остановить этот процесс. Вопрос, на который наука пока не имеет ответа: сколько детей будет принято заводить в будущем? У социологов никогда не было инструмента для таких предсказаний. Учитывая это, рассуждения о численности населения через 50 лет – из области научной фантастики, потому что невозможно предсказать, сколько детей будут заводить те, кто сами еще не родились. А вот прогнозы на 20 лет вперед имеют смысл, потому что с размерами семей в такой перспективе больше определенности. Также все будущие пенсионеры уже живут сегодня, как и все будущее работоспособное население уже родилось. Поэтому я и даю лекцию о рубеже 2035 года.
– И каковы, на ваш взгляд, самые важные тенденции в этом обозримом будущем?
– Это в первую очередь взрыв медицинских технологий и следующие за ним рост качества здоровья и продолжительности жизни. Второй тренд – это глобальное уменьшение размеров семей. Сегодня около половины человечества живет в обществах, где детей не хватает для поддержания устойчивой численности, и этот тренд постоянно усиливается. Таким образом, в ближайшие годы мы будем видеть, что население в некоторых областях планеты будет расти очень быстро, например в Африке к югу от Сахары, и там количество рабочей силы будет максимальным, а в других странах, напротив, население будет стареть, трудоспособного населения – не хватать.
– Вы говорите о развитых странах?
– Да, но не только. Странная, контринтуитивная закономерность состоит в том, что общество стареет не из-за роста продолжительности жизни, а из-за уменьшения семей. Так что речь не только о развитых странах, но и о тех, где маленькие семьи с одним-двумя детьми становятся нормой, – это Китай и другие страны Юго-Восточной Азии, некоторые страны в Латинской Америке и Карибском бассейне. Все это еще развивающиеся страны, но уже стремительно стареют.
– Это интересно, потому что есть такое клише, что на Ближнем Востоке, например, и в Средней Азии семьи очень многодетные. В будущем все изменится?
– Уже меняется. В среднем одна женщина в Иране двадцать пять лет назад рожала семерых детей за свою жизнь, сегодня – в среднем двоих. Это не исключение: все страны с самым стремительным падением рождаемости относятся к мусульманскому миру.
– И какова главная причина этого падения?
– Очевидно, дело не в социально-экономическом росте. Ключевая причина – это не рост благосостояния, образованности или контрацепции, а такой фактор, как желательное количество детей в семье, как его оценивают женщины. Во всем мире рождаемость больше всего коррелирует именно с этим представлением женщин об идеальном составе семьи. Другой вопрос, что именно определяет это представление. Ментальность в арабском мире в этом смысле меняется драматически. Англии и Франции понадобилось сто лет для того, чтобы прийти к такому снижению рождаемости, какое произошло в арабских странах за последние десять лет!
– В Китае, который вносит наибольший вклад в рост численности населения, есть законы, ограничивающие численность семей. Насколько эффективны такие меры?
– Это очень противоречивая и важная тема. Очевидно, это ужасное нарушение прав некоторых людей, однако сложнее сказать, насколько это помогает регулировать численность. В Китае она растет стремительнее, чем во многих странах, где нет подобных ограничений. В Гонконге и Тайване, например.
– В школе на уроках географии нас учили, что уровень образования обратно пропорционален рождаемости. Теперь, когда Китай становится все более и более богатой и образованной страной, это приводит к снижению рождаемости там? Или это исключение из школьного правила?
– Это не такая уж строгая зависимость, чтобы называть ее правилом. Известно, что выпускники университетов в Африке заводят больше детей, чем менее образованные европейцы. Культура все же важнее, тут нет железных законов.
– Каким образом может быть решена проблема старения населения и надвигающегося недостатка трудоспособных людей в обществе?
– Взрывной рост уровня здравоохранения в развитых странах ведет к увеличению не только продолжительности жизни, но и пенсионного возраста. Сейчас негласный договор в развитых странах таков, что если человек остается активным и здоровым до глубокой старости, то он тратит эту часть жизни на путешествия и развлечения. Я не могу придумать для этого ни логического, ни экономического обоснования. Если общественный договор изменится и активный пожилой возраст будет использоваться более эффективно, то это бы поспособствовало процветанию общества.
– Вряд ли такая идея будет популярной у населения.
– Ну, по-разному. В Греции действительно никто не хочет работать в старшем возрасте, а в Нидерландах или Швеции работать в старости – уже вполне окей.
– До какой именно старости?
– Следите за развитием событий! Сейчас речь идет о людях 65–70 лет, но чем дальше, тем больше будет двигаться эта граница. Если мы будем жить в среднем до 90 лет, почему бы не работать до 75?
– В Японии уже очень многие пересекают 90-летний рубеж.
– Именно, и там самый высокий пенсионный возраст. Однако там другая проблема, которой нет в большинстве развитых стран: у японцев аллергия на иммиграцию. Отсюда резкое падение рабочей силы в последние 25 лет.
– В России иммиграция – тоже вопрос болезненный, многие мои соотечественники реагируют на мигрантов со смесью фобии и аллергии. С точки зрения науки чем и насколько иммиграция может быть опасна для общества?
– В нашей стране есть миф, что Америка – это страна иммигрантов, так что у нас отношение к проблеме особое.
– Тем не менее инициатива Барака Обамы по упрощению натурализации нелегальных мигрантов получила очень острую и противоречивую реакцию.
– Намерения были, безусловно, гуманистическими. Вопрос в том, как это будет работать. Побочным эффектом президентского решения будет то, что этот вопрос поляризует общество. С реформы здравоохранения Obama-care, которая пыталась сделать медицину доступнее, мы помним, что решения, которые поддерживает лишь одна партия, не могут быть благополучными. То же здесь: вместо того, чтобы заручиться поддержкой демократов и республиканцев, он просто выпустил президентский указ. Очевидно, у такого решения будет много оппонентов.
– Хорошо, если говорить в целом, какими могут быть последствия иммиграции, не только для Америки?
– Тут весь вопрос в том, может ли общество ассимилировать приезжих, включить их в экономику и культуру. Почти в каждой развитой стране именно иммиграция отложила кризис, так как иммигранты работают, они молоды, они платят налоги и так далее. Однако если не получается ассимилировать, то это вызывает проблемы. Так что тут каждая страна должна посмотреть на себя в зеркало и спросить себя: достаточно ли я хороша для того, чтобы принимать иммигрантов.
Если посмотреть на мусульман, иммигрирующих в Европу, вы увидите, насколько разным может быть опыт ассимиляции. Индонезийцы в Голландии – очень хорошая история, никаких проблем. Марокканцы в Бельгии – куча проблем. В Британии очень интересно, потому что мусульмане из Индии ассимилировались отлично, из Бангладеш – тоже вполне, а Пакистанцы уже не так хорошо. Почему такая разница? Я не знаю. Но очевидно, это значит, что успех ассимиляции зависит не только от принимающей стороны.
– Российские противники иммиграции как раз говорят о том, как в Западной Европе арабские народы не ассимилируются, ходят в хиджабах, говорят на своем языке и множат преступность.
– Однако опыт Европы с мигрантами куда более благополучен, чем опыт России. В Америке, кстати, мы почти не тратим деньги на специальные программы по ассимиляции. Идея простая: приезжайте, учите язык и идите работать. Считается, что приезжие сами будут стараться влиться в жизнь общества. Оно, конечно, не всегда так, но тем не менее.
– Опыт в ассимиляции какой страны мог бы быть полезен для России?
– В России тоже весьма уникальная ситуация, учитывая по сути колониальный опыт Российской империи и затем Советского Союза, вероятно, было бы уместно сравнивать с Великобританией. Однако важную роль в британской истории успеха сыграл английский язык, на котором свободно говорит большинство приезжих. Популярность русского языка за пределами страны после коллапса СССР резко стала снижаться. И это, конечно, мешает приезжим без языка встраиваться в общество. Поэтому, конечно, очень важно развивать русский язык и среди приезжих, и в самих соседских государствах, из которых поток мигрантов особенно велик. Ну и, конечно, в Британии важную роль сыграли гражданское общество, права человека, демократия, культура – все это иммигранты с удовольствием впитывают.
– Если говорить о демографии, в некотором смысле в России особое положение: население стареет, как в развитых странах, а продолжительность жизни не растет и может начать сокращаться в кризис, как в развивающихся. Экономический кризис, в свою очередь, приводит, например, к тому, что накопительную часть пенсий замораживают не первый год. Учитывая старение населения и сокращение рождаемости, это значит, что моему поколению в среднем в старости будет не очень-то на что жить. Есть ли в мире другие примеры, когда государство испытывает одновременно проблемы и развитых, и развивающихся стран, и как их решают там?
