Андрей Сарабьянов: «Невозможно представить, чтобы Николай II критиковал “Черный квадрат”»

Помимо раздела с краткими пересказами заслуживающего внимания нон-фикшена, Slon Magazine запускает серию интервью о чтении с предпринимателями и деятелями культуры. Андрей Сарабьянов, один из крупнейших специалистов по русскому авангарду в мире, издатель и куратор выставки «До востребования» в Еврейском музее и центре толерантности, посвященной работам авангардистов из провинциальных музеев, рассказывает о своих отношениях с книгами, художниками и своими коллегами.

О судьбе русского авангарда

Сегодня трудно представить, что русские художники-авангардисты были для своего времени абсолютно маргинальным явлением. В свидетельствах современников, не принадлежавших к их кругу, о них просто ни слова нет. Максимум – газетные заголовки «Опять хулиганят футуристы». Журналисты любили писать, а читатели читать про их выходки: раскрашивание лиц, хулиганские диспуты, где они публично ругали Репина, и так далее. Это отчасти похоже на бурную реакцию на современное искусство, однако, пожалуй, затрагивало даже более узкий круг людей.

На авангардистов за пределами их тусовки обращал внимание только, пожалуй, Александр Бенуа, потому что он был художественным критиком и ему это по работе положено было делать, да Илья Репин, потому что они все время бедного Репина проклинали. А, например, у Андрея Белого вообще нет ни слова об авангардистах в трех томах своих воспоминаний о Серебряном веке.

Даже искусство «левого МОСХа» в советское время привлекало больше внимания, а Никита Хрущев громил формалистов в Манеже. Невозможно представить, чтобы Николай II пришел на выставку и критиковал «Черный квадрат». «Картина написана в знак борьбы против логики и мещанского вкуса», – написал Малевич на обороте одной из своих работ. Для него, конечно, мещанский вкус ассоциировался не в последнюю очередь с дворцами придворной аристократии.

Отчасти поэтому после разгрома в тридцатые годы и утверждения соцреализма русский авангард был забыт всеми почти на полвека. И не только в СССР, но и во всем мире: Гончарова и Ларионов, жившие в Париже и блиставшие в десятых-двадцатых, умерли фактически в неизвестности.

Вспоминать об авангарде начали только в пятидесятые-шестидесятые годы. Грек Георгий Костаки, работавший в канадском посольстве, начал собирать свою коллекцию в начале пятидесятых. В 1962 году вышло, наверно, первое в мире исследование по этой теме: книга англичанки Камиллы Грей «Великий эксперимент». Она, кстати, до сих пор не переведена на русский. Именно благодаря, с одной стороны, Костаки, который, будучи греческим подданным, в семидесятые смог выезжать с лекциями о русском искусстве в Европу и Америку, и, с другой – исследователям шестидесятых мир вспомнил о русском авангарде. Как ни удивительно, в этом важную роль сыграли чешские искусствоведы. По каким-то аппаратным причинам, несмотря на социалистический режим, у них эти исследования не порицались, как в СССР. У нас официальное искусствоведение просто ничего не говорило, не писало и не думало о русском авангарде вплоть до начала перестройки.

О чтении

Сейчас я читаю «Запечатленного ангела» Лескова. Это в общем-то никак не связано с моими профессиональными интересами, я просто очень люблю Лескова. Но неожиданным образом именно эта повесть для меня оказалась тесно связана с авангардом. Язык, которым она написана, – это такой придуманный и полный неологизмов и слов, взятых из глубокой провинции, диалект русского. До такой степени не похожий на литературный русский, что не всегда понятно, что имеется в виду в той или иной фразе. И ведь это очень авангардистский прием! Чем-то даже Хлебникова напоминает.

Параллельно (я читаю одновременно много книг, что, конечно, неправильно, но по-другому не получается) с большим удовольствием читаю книгу «Коллекционер», биографию Костаки авторства Василия Ракитина. Ракитин – искусствовед, который помогал Костаки формировать его коллекцию, водил его по родственникам художников и собирателям. Эта книжка представляет собой воспоминания самого Костаки, записанные на диктофон и снабженные комментариями составителя. Я очень люблю поэзию, причем в разбросе от Ломоносова до Пастернака. Сейчас мне как-то особенно близок поздний Мандельштам.

Честно говоря, современный фикшен мне тяжело читать. Со времен великой книги «Москва – Петушки» появилось не так много вещей, которые бы на меня произвели большое впечатление. Из современной литературы мне нравится разве что Дмитрий Глуховский: «Метро-2033» я не читал, а его рассказы мне нравятся.

Один из моих любимых писателей – итальянец Курцио Малапарте. Его биография удивительна: был членом национал-фашистской партии, затем изгнан из нее и сослан за антифашистские выступления. С 1943 года был военным корреспондентом при армии союзников. В юности он на меня произвел огромное впечатление. Он написал две гениальные книги – «Шкура» и «Капут». Я читал их лет сорок назад по-французски, а недавно их перевели на русский, притом хорошо перевели. Очень рекомендую.