Поворот к Турции: визг радости против языка ненависти

Перемена отношения к целой стране зависит от одного звонка Владимира Путина – это не новость, это данность. Мы помним, например, как изменилась государственная риторика после одной фразы Путина: «Нужно установить с французами прямой контакт и работать с ними как с союзниками». Поражает во всем этом даже не скорость, с которой происходит перемена официального тона, а то, что за семь месяцев, прошедшие после разрыва отношений с Турцией, было сказано такое количество нелицеприятных слов о соседней стране, что, казалось бы, назад хода нет. Многочисленные спикеры, радио- и телеведущие и эксперты, которые используются именно для эскалации напряженности, говорят так, как будто после них хоть потоп, как будто ситуация при их жизни точно не изменится. Однако жизнь показывает, что перемены случаются даже в такой консервативной области, как международные отношения, чаще чем раз в год.

В такие моменты как бы обнажаются фундаментальные противоречия между картиной мира этих людей (Россия окружена врагами, и так было всегда) и реальностью современного мира. В котором термин «враг» по отношению к какой бы то ни было стране в принципе неприменим. Слово «враг» применимо к международному терроризму, но по этому вопросу в мире как раз консенсус. Что же касается отношений между странами, то случается всякое, и трагическое в том числе – но, пусть даже через десятилетия, все равно все у всех в той или иной форме просят прощения, прощают сами и начинают разговаривать потому что по-другому нельзя.

Мгновенность, с которой в России одна риторика сменяется на противоположную, наталкивает на одно соображение: что весь нынешний hate speech воспринимается сегодня уже как формальность, условность. Это как осколок советской двойной морали: на парткоме нужно клеймить «загнивающий капитализм», а потом покупать у спекулянтов американские джинсы. Когда началась большая пропаганда, в феврале-марте 2014 года, невозможно было даже представить, что что-то в ней могло быть формальностью; напротив, весь ее эффект строился на том, что тут только настоящие чувства, новая, так сказать, искренность. Возмущение, негодование – это все, казалось, невозможно подделать. Представить себе два года назад, что негодование – это просто инструмент, который можно в любой момент отключить, – значит вообще разувериться в том, что на свете существует что-либо всерьез.