«Я не смогла бы быть епископом, если бы каждый только и думал о моей гомосексуальности»

Ева Брунне родилась 7 марта 1954 года. Окончила Лундский университет по направлению «теология». В 1978 г. рукоположена в сан пастора диоцеза (административно-территориальная единица в католической, англиканской и некоторых других церквях, во главе которой стоит епископ) Лунда, затем служила пастором в трех других городах. В 2009 году в результате церковных выборов (413 голосами против 365) стала епископом Стокгольма. Это крупнейший диоцез в Швеции, более миллиона верующих (почти 10% населения страны). Ева — открытая лесбиянка.

Кабинет епископа расположен на одном из этажей довольно скромного офисного центра, администрация диоцеза — по атмосфере классический openspace — занимает часть этого этажа. В кабинете епископа более чем скромная обстановка: рабочий стол, два кресла, журнальный столик, портрет Мартина Лютера и деревянное распятие на одной из стен. Епископ миллиона шведских лютеран одета в джинсы и сидит в кресле, закинув ногу на ногу. Общается она открыто и доброжелательно, но слова подбирает тщательно — во-первых, английский не родной язык для нее, во-вторых, Евгений Коноплев предупредил, что он из православной России и задаст вопросы, которые могут показаться странными.

Основное вероисповедание в Швеции — лютеранство. Только в 2000 году решением парламента Церковь Швеции была отделена от государства. Зато еще в 1958 году шведский парламент принял закон, позволяющий женщинам рукополагаться в клир (в том числе быть пасторами и епископами). В 2005 г. Церковный Собор принял решение благословлять однополые браки (Русская православная церковь в ответ на это приостановила двусторонние отношения). В 2009 году церковь стала венчать однополые браки. С 2013 года архиепископ Церкви Швеции — женщина, Антье Якелен. Члены церкви (по данным на 2012 год) — около 6,4 млн человек (население Швеции — 10 млн человек).

— В следующем году вы будете отмечать десятилетний юбилей в качестве епископа Стокгольма. Когда вам было труднее на этом посту — в первые годы или сейчас, по прошествии десятилетия?

— Зависит от того, о чем говорить. Если об общении с журналистами, то труднее было в начале. Но потом ты долго работаешь, накапливаешь связи, знакомства, и все становится проще… С другой стороны, ты в эти годы делаешь что-то, говоришь какие-то вещи, все это далее приходится принимать во внимание и уже жить с этим или работать над этим. Поэтому, в целом, наверное, сейчас труднее, чем в начале. Ну и я уже на десять лет старше.

— Как вы понимаете, я не могу игнорировать вашу уникальную ситуацию. Мои друзья — а среди них есть люди разных взглядов — узнав, что я иду брать интервью у женщины-епископа, которая живет в открытом однополом браке, сразу же забывают о том, что епископ — женщина, и начинают спорить о вашей ориентации. По крайней мере, в России.

— «По крайней мере, в России». Но не в Швеции. Я не смогла бы быть епископом, если бы каждый только и думал о моей гомосексуальности. Как я уже сказала, в самом начале мне приходилось общаться с огромным количеством журналистов со всего мира, которые фокусировались только на том, что я лесбиянка. Вот в такой ситуации быть епископом трудно. Потому что это отнимает уйму времени — просто ответить на все эти вопросы.

Нужно понимать, что я на эту должность была не назначена кем-то, а выбрана — в результате демократического процесса. Наша церковь демократическая, и когда принимаются большие решения, их принимают люди — из диоцезов и конгрегаций. В 2009 году наша церковь демократическим путем приняла решение, что однополые пары могут вступать в церковный брак. Все епископы поддерживают это решение, но такие вопросы решаются не епископами.

— Не хотелось бы быть причисленным к тем, кто фиксируется только на этой теме. Но ведь из нее следует множество очевидных вопросов. Вот, например, самый простой. Как назначение вас епископом повлияло на взаимодействие шведской церкви с другими — более традиционалистскими — конфессиями? Неужели это никак не ударило по межцерковным отношениям?

— Может быть, такое и было в начале, но мы работали над этим вопросом. Я вхожу в центральный комитет Всемирного совета церквей. Раз в два года мы встречаемся и работаем в течение десяти дней. Все эти дни я сижу рядом со священником Московского патриархата и я знаю, что он совершенно не поддерживает такое решение шведской церкви. Но мы разговариваем — мы же там работаем по 12 часов в день на протяжении этих десяти дней. И вот после того, как мы обсудим множество вещей, он уже видит меня как епископа и как человека, а не как гомосексуальную женщину… Вот так и нужно работать над этим. И это касается не только России. Например, у шведской церкви налажены очень хорошие дружеские отношения с лютеранским диоцезом в Танзании, при этом их церковь не поддерживает однополые браки. И вот когда я встречаю их епископа и их прихожан, когда мы общаемся и разговариваем — все иначе. И я думаю, так оно и работает везде. Пока не встретишься с человеком, труднее его понять.

— Но такое примирение все равно не снимает конфликта. Ведь для сторонников другого взгляда на религию главная проблема в том, что вы несете риск десакрализации традиции. Вот, например, в России церковь воспринимается как нечто священное.

— У нас церковь иного типа, чем православная церковь. Мы церковь, живущая в Реформации. Уже пятьсот лет. И это не мое решение, чтобы наша церковь была такой. Вы видите на стене портрет Мартина Лютера? Одним из его главных желаний было сказать, что церковь должна жить в Реформации и жить в своем времени. Нет, не делать все, что говорит общество, но все-таки жить в обществе. Общество меняется, люди меняются, и церкви следует меняться тоже. И поэтому наша церковь смогла принять такое решение, позволившее людям вступать в однополые браки. И, кстати, мы не единственная церковь, принявшая такое решение. Некоторые другие церкви, основанные на идеях Реформации, то есть лютеранские, тоже это сделали. Например, многие скандинавские церкви.

Отвечая на ваши слова, что православие — это священная традиция. В нашей церкви, конечно же, тоже есть сакральные вещи. И одна из таких сакральных вещей — это жить в Реформации. Это чуть ли не первый пункт для нашей церкви. И этой традиции уже пять веков.

При этом мы общаемся и дружим и с православной церковью, и с римской-католической церковью и с другими церквями. У нас есть взаимное уважение. Вот только вчера я встречалась с кардиналом диоцеза римской-католической церкви в Стокгольме. Мы очень хорошие друзья, в начале года у нас было совместное двухнедельное путешествие в Азию. А вчера мы вместе освящали молельную комнату в стокгольмской тюрьме. И так же доброжелательно и уважительно мы взаимодействуем и с православными священнослужителями, и с имамами.

— Разговор об изменениях (реформации) всегда идет рука об руку с разговором о традиции. Продолжу спрашивать от лица традиционалистов. Вчера я был в стокгольмской филармонии, той самой, где ежегодно вручают Нобелевскую премию. Все музыканты были в смокингах, все выглядит очень торжественно. Также в смокинги одеваются члены Нобелевского комитета и лауреаты премии. Вы не считаете, что какие-то вещи все-таки стоит сохранять традиционными?

— Конечно же, есть множество традиционных вещей. Когда я вчера совершала службу в соборе — вы это видели — и когда я делаю это по воскресеньям, я очень традиционна, так же как и мои одеяния — это исторические облачения. Надо сказать, что службы в шведской церкви очень традиционные, и когда лютеране из других церквей приезжают в Швецию и видят церковную службу, многих это даже удивляет.

Но сегодня будний день и через десять минут мне предстоит принимать участие в заседании комитета нашей церкви, где мы будем обсуждать вопросы бюджета на следующий год. Это демократический процесс, и там уже уместно быть одетой не так традиционно, как в соборе.

— Тогда спешу передать вам богословский вопрос, опять же не без доли провокативности. Что вы думаете о неизменности библейского текста? Две тысячи лет прошло, мораль и общественный договор сильно изменились. Вправе ли мы менять и древние тексты тоже, чтобы привести их в соответствие с изменившейся общественной моралью и новым пониманием допустимого и правильного?

— Я читаю Библию каждый день. Моя обязанность — проповедовать. При этом я проповедую людям, живущим сегодня. Что говорит Библия? Что говорит она именно сегодня? И это также был один из главных вопросов для Мартина Лютера. В его время люди не могли читать Библию самостоятельно, потому что написана она была не на том языке, который люди могли понимать. Поэтому он решился перевести ее на немецкий. Чтобы все могли изучать Библию самостоятельно.

С другой стороны, если бы мы не изучали Библию в наших проповедях, то нам бы и проповедники были не нужны. Можно было бы просто прочитать буквально, что говорит Библия. И тогда нам бы пришлось сказать женщинам: «Сидите тихо! [Keep quiet!]», потому что так сказано в Библии. Но мы так не делаем…

— Вот ровно об этом и вопрос! Библия так говорит, но общество изменилось…

— Но это же не повод отбросить Библию целиком. Это лишь повод читать Библию нашими глазами, с нашим опытом, в нашем контексте. Да, я знаю, что моя бабушка до 28 лет не могла голосовать. Но сейчас-то все могут ходить на выборы. И у нас будет очень много проблем, если мы будем считать, что раз в Библии что-то было сказано две тысячи лет назад, то это именно то, что нам следует делать сегодня. Я не думаю, что Иисус так бы к этому относился. Он ведь тоже многое поменял. Взять, например, эпизод, когда он общался с женщиной из другой религии и сказал ей: «Ты свободна». И это было определяющим в его подходе к общению с людьми, когда он даже порою провоцировал людей. Вот он встретил эту женщину, она была одна, с ней не было мужчины, и она была другой веры. И это — его разговор с ней, — я думаю, одна из наиболее провокативных вещей, которые он мог сделать. И нам рассказывают об этом в Новом Завете. И, видимо, нам следует двигаться в этом же направлении…

— Как вы думаете, римско-католическую церковь когда-нибудь могла бы возглавить женщина?

— Я думаю, такое возможно. Наверное, не при моей жизни, но когда-нибудь… Потому что римско-католическая церковь сейчас тоже находится в постоянном процессе изменений. И она тоже говорит, что традиции могут меняться. У нас, кстати, самые хорошие отношения с католиками. Пятисотлетие Реформации мы праздновали вместе, папа Франциск приезжал в Швецию два года назад, чтобы дать старт этим празднованиям.

— Что такое Бог для вас? Огромное количество людей относятся к вам с разной степенью неприятия и даже осуждения. Эти люди тоже называют себя христианами. Как вы думаете, вы верите в одного и того же Бога?

— Я думаю, Бог у нас всех один. Но живем с этим Богом мы все очень по-разному. Мы молимся этому Богу очень по-разному. И читаем Библию очень по-разному, в зависимости от контекста, в котором мы растем, взрослеем. Но я по-прежнему думаю, что у всех у нас Бог один.

— Осуждаете ли вы тех, кто осуждает вас?

— Я никого не сужу. У меня других дел хватает.

— В завершение беседы вопрос, который просили задать вам, так сказать, антифеминистки — есть такой тип женщин в традиционных обществах. Он звучит так: «Если счастье не в мужчинах и не от мужчин, то в чем же оно?»

— (долгая пауза) Я не понимаю вопрос… Правда…

— И это, пожалуй, вполне самодостаточный прекрасный ответ.

— В моей жизни много счастья. В общении с друзьями. В личной жизни. Его дарят мужчины, его дарят женщины. И моя жизнь и мое счастье не зависят от одного мужчины. Если бы это было так, я думаю, это была бы очень закрытая жизнь. И мне интересно, о чем думают люди, когда они задают такие вопросы.

— Надеюсь, наша беседа была не из тех, что мешают вам быть епископом.

— Нет, совершенно нет.