Джоанна Стингрей в Москве / фото автора
«Я думаю, что американцы и русские имеют гораздо больше общих черт, чем кто бы то ни было в мире, и уровень жизни в наших странах сегодня очень схож». Трудно не сдержать улыбки, слушая, как искренне юная американка Джоанна Стингрей – пожалуй, наиболее активный популяризатор русского рока на Западе – рассказывает аудитории советского телевидения (программы «Музыкальный ринг» 1987 года) об иллюзорности преград между США и СССР. На самом деле преград хватило, и Джоанна, приехавшая в Ленинград в начале 80-х и ставшая, по выражению Бориса Гребенщикова, «музой русского рока», не могла не видеть их на каждом шагу. Во второй части своих мемуаров «Стингрей в зазеркалье» (выходит в издательстве АСТ) автор вспоминает, как знакомила американских друзей с позднесоветской действительностью. Было весело, интересно. И немного жутко.
Я просто хочу, чтобы вы своими глазами увидели, что представляет собой моя жизнь в России.
Вот уже года два я неустанно повторяла эти слова своим друзьям Джеффри и Ди, мечтая познакомить их с найденным мною в кроличьей норе волшебным миром. В день после Рождества 1988 года они, наконец, приземлились в аэропорту Хельсинки вместе со мной и нашей подругой Деб.
В офисе автопрокатной компании Hertz красовался огромный плакат: «НИ ПРИ КАКИХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ ВЗЯТЫЕ ЗДЕСЬ НАПРОКАТ АВТОМОБИЛИ НЕ ДОЛЖНЫ ПЕРЕСЕКАТЬ ГРАНИЦУ С СССР». Мы вчетвером – я, Джеффри, Ди и Деб – втиснулись в машину вместе с кучей барахла, которое я везла с собой для нашей совместной с Юрием (Юрием Каспаряном, гитаристом группы «Кино» и первым мужем Джоанны. – Republic) жизни. Вещей, которые я собиралась втиснуть в нашу комнату в квартире родителей Юрия, хватило бы, наверное, чтобы забить ими весь Кремль.
– Готовы? – бодро спросила я с водительского сиденья.
– Поехали! – радостно закричали в ответ Ди и Деб.
– Хм, Джо, а это у тебя что такое, тренажер, что ли? – поинтересовался Джеффри.
С высоты почти под потолком салона он удивленно взирал на пристроенную у него между ногами черную конструкцию.
Я мчала по извилистым, обрамленным голубыми елями дорогам Финляндии, пока лес вдруг не превратился в кладбище спиленных деревьев с торчащими мокрыми пнями, а затем перешел в тундру. Во все стороны, насколько хватало взгляда, раскинулась однообразная снежная пустыня. На подъезде к пограничной будке, ощетинившейся торчащими из нее, как иглы из дикобраза, дулами автоматов Калашникова, друзья мои притихли.
Мы все вышли из машины и подошли к пропускному пункту. Взглянув на «медведя»-пограничника и встретившись с его холодным, враждебным взглядом, я ощутила знакомую тревогу, внутри зашевелился привычный страх.
– У вас нет автовизы. Вы не можете въехать на этом автомобиле, – сухо изрек он.
– Чего это вдруг?! – заверещала я в ответ, в то время как Джеффри и Ди лишь испуганно переводили взгляд с меня на автомобиль и обратно.
– Да вы знаете, кто я такая?! Вы обязаны меня впустить! – Я стала выгребать из сумки журналы – американские и советские со статьями обо мне, фотографии, на которых я вместе с «Кино» и с Борисом [Гребенщековым]. Часть из них посыпалась на снег под ноги пограничнику, часть я довольно бесцеремонно совала ему под нос.
Пограничники заморгали, выглядели они явно сбитыми с толку и даже слегка смущенными. Видно было, что они поняли: со мной лучше не связываться, но не могли пока сообразить, как бы это обустроить формально. Образ-то у меня был что надо, а вот протокол подкачал.
