Афиша фильма Луиса Бунюэля «Призрак свободы»
imdb.com
Хоронили cудью Верховного cуда Рут Бейдер Гинзбург. Все последние годы она своим долголетием как бы охраняла место в Верховном суде от ненавидимого либералами президента. Поэтому она была для либеральной части американского общества чем-то вроде святой охранительницы. Ее так и называли: «либеральная икона». Она не досидела на этом месте совсем немного. До новых выборов оставалось чуть больше месяца.
Ее смерть потрясла страну. Покрытый национальным флагом гроб с останками судьи был установлен в здании Верховного суда на черном постаменте. По углам гроба вытянулся по стойке смирно почетный караул в военной форме и в черных ковидных масках на лицах. По одному к гробу подходили прощающиеся. В черных масках все как один. Траурная церемония шла медленно и торжественно, как и всегда проходят официальные государственные похороны. Только черные маски и пол в шахматную черно-белую клетку придавали происходящему оттенок какой-то инфернальной карнавальности.
Но вдруг случилось что-то странное. Высокий, крепкого телосложения афроамериканец в дорогом, хорошо сшитом черном костюме подошел к гробу довольно близко, опустился на колени, затем как бы прилег на живот, пять раз бойко отжался, в резком прыжке вскочил на ноги и отошел от гроба. Церемония продолжилась как ни в чем не бывало.
Объяснение нашлось довольно быстро. Это был спортивный тренер Гинзбург, который решил таким образом почтить ее память. Отжимание было любимым спортивным упражнением судьи, по слухам она отжималась чуть ли не до самой смерти, а умерла она в 87 лет. Многие смеялись, но большинство умилилось.
А я пришел в восторг: эта сцена была как будто от начала до конца снята Бунюэлем. Или даже так: если бы эта сцена была снята Бунюэлем, она наверняка стала бы хрестоматийной. Как гроб с хозяином, стоящий при входе в дорогой ресторан, как епископ, ставший садовником, как гости, сидящие на унитазах, как взгляд страуса. Да, как взгляд страуса. Впрочем, обо всем по-порядку.
Хорошо сидим
У каждого внимательного зрителя Бунюэля непременно случаются в жизни такие ситуации, когда ему, зрителю, кажется, что он оказался внутри фильма Бунюэля. А в человеческой истории регулярно случаются такие периоды, когда вся окружающая реальность вдруг на глазах превращается в кино, снятое Бунюэлем. В этом главным образом и состоит гениальность Бунюэля. Мне кажется, что сейчас мы переживаем как раз один из таких исторических моментов.
В «Призраке свободы», может быть, не самом моем любимом, но зато самом декларативном фильме Бунюэля, есть такая сцена: гости, приглашенные на званный обед, оголив задницы, занимают свои места на унитазах, расставленных вокруг обеденного стола вместо стульев. Стол пуст за исключением пепельниц и каких-то бумажных проспектов. Гости чинно сидят на унитазах и увлеченно обсуждают количество говна, которое человечество выделяет за день (тысячи, миллионы тонн!). «Мама, я хочу кушать!» — обращается к хозяйке сидящая с гостями за столом маленькая девочка. «Софи, это неприлично — говорить о таких вещах за столом!» — злобным шепотом отвечает ей мать.
«Извините. Я ненадолго отлучусь», — говорит один из гостей, поднимаясь и надевая брюки. Служанка показывает ему дверцу в крошечное помещение, в котором только стул и выдвижной столик. За столиком что-то вроде небольшого шкафчика в стене. Гость открывает дверцу. Там жареная курица и бутылка вина. Гость принимается с аппетитом есть и пить.
Кадр из фильма Луиса Бунюэля «Призрак свободы»
imdb.com
Смешно ли это? Конечно, очень смешно. Но есть в этой сцене что-то очень тревожащее, что-то такое, что не могло бы появиться в комедийных скетчах Monthy Python или SNL. Дело в том, что происходящее абсолютно логично. На месте этих гостей могли бы быть и мы. Ведь только в силу каких-то исторических случайностей мы едим вместе с другими людьми, а испражняемся в одиночестве. А все могло бы быть ровно наоборот. А может быть, когда-нибудь и будет наоборот.
«Всю мою жизнь, — пишет Бунюэль в автобиографии, — я мучился вопросами: почему что-то происходит так, а не иначе? Чем это объяснить? Это стремление понять, заполнить пробелы только делает жизнь еще более банальной. Если бы только мы могли найти в себе смелость предоставить нашу судьбу случаю, принять фундаментальную тайну жизни, тогда мы смогли бы приблизиться к такому счастью, которое дается только с невинностью».
Все это звучит несколько туманно, но мне кажется, вот что он хотел сказать: то, что человек называет собственной жизнью, — это просто случайное стечение обстоятельств. Как если бы кто-то бесконечно бросал игральные кости, и все бесконечное число выпавших комбинаций привело к тому, что мы есть. И если мы с вами в чем-то свободны, то это в возможности осознать случайность тех условностей, или условность тех случайностей, которые определяют наше существование в каждый конкретный момент. Разумеется, это все какая-то призрачная свобода, но альтернативой ей являются только реальные цепи.
В самом начале «Призрака свободы» солдаты наполеоновской армии, захватившие Толедо в 1808 году, ведут на расстрел бойцов испанского сопротивления. Стоя у стены в ожидании расстрела, те кричат: «Долой свободу! Да здравствуют цепи!» Потом их убивают. С призраком свободы бесполезно бороться. Он все равно победит. И весь фильм — иллюстрация к этому тезису.
«А что, так можно было?»
Вместо традиционного сюжета в «Призраке свободы» задействовано что-то вроде детского калейдоскопа, который кто-то (не мы) держит перед нашими глазами. Мы заглядываем в глазок и видим картинку, завораживающую внутренней симметрией. Чем больше мы в эту картинку вглядываемся, тем сильнее нам кажется, что в ней есть какой-то смысл. Мы как будто привыкаем к новым правилам. Но в этот момент совершенно случайное обстоятельство заставляет калейдоскоп чуть-чуть перевернуться, и мы видим совершенно другую картинку.
Про наполеоновских солдат написано в книге, которую вслух читает няня в парке. Пока она ее читает, ее подопечная знакомится с педофилом, который дарит ей пачку открыток. Девочка приходит домой и показывает открытки родителям. На открытках изображены разные архитектурные памятники. Родители сначала возмущаются, а потом приходят в состояние сильного полового возбуждения. Ночью отец не может заснуть, потому что мимо его кровати то пробегает петух, то торжественно проходит страус, а то и вообще на машине приезжает почтальон, чтобы отдать ему какое-то письмо. Отец идет к доктору, жалуется на свое состояние и протягивает ему письмо, чтобы доказать, что то, что он видел ночью, — не сон и не бред. Доктор хочет прочитать письмо, но в этот момента к нему подходит медсестра, которая просит срочно отпустить ее с работы к умирающему отцу. Медсестра едет в машине и по дороге встречает — да неважно, кого. Во всем этом не больше смысла, чем во всей нашей жизни. Но и не меньше.
Кадр из фильма Луиса Бунюэля «Призрак свободы»
imdb.com
В последние несколько лет в различных комментариях к происходящему мне все чаще встречается одно и то же выражение, которое, кажется, уже стало мемом: «А что, так можно было?» Причем на этот вопрос всегда находится один и тот же адекватный ответ в виде другого вопроса: «А что такого?» Вот человек перед гробом вместо того, чтобы тихо преклонить голову, упал, пять раз отжался и с достоинством отошел. «А что, так можно было?» — спрашиваем мы. «А что такого?» — отвечают все медиа на свете и освещают происшедшее с умиленным энтузиазмом.
На наших глазах все время происходит нормализация чего-то такого, что до сих пор казалось нам совершенно ненормальным, а те инстанции, которые отвечают за нормальность, объясняют, что все так и было. Происходит расширение границ свободы. Только она расширяется не совсем в том смысле, в каком мы себе это представляли. Нас охватывает странное беспокойство: а вдруг свобода расширилась за счет чего-то еще, и в какой-то момент нас всех заставят отжиматься перед гробом дорогих нам людей.
Неискушенный обыватель раздраженно говорит в таких случаях: «Все это какой-то сюр», имея в виду классический сюрреализм. Однако Бунюэль, наверное, единственный из сюрреалистов, чье присутствие в нашей жизни мы так часто ощущаем. Вряд ли кому-то приходится часто сталкиваться с чем-то, навязчиво напоминающим картины Дали или стихи Бретона, а Бунюэль — вот он, во вчерашних теленовостях.
Обеспокоенный страус
При этом не так просто определить, какие такие особые качества она, эта реальность, вдруг приобретает, чтобы превратиться в бунюэлевский фильм. Основоположники движения, дабы объяснить его основные принципы, любили ссылаться на цитату из Лотреамона о прелести «встречи швейной машинки и зонтика на операционном столе», но в методе Бунюэля эстетика совмещения несовместимого — совсем не самое главное. Он про другое.
Встреча швейной машинке и зонтика прекрасна, но она искусственна. Для того, чтобы они встретились, непременно нужен кто-то, кто организует эту встречу. И мы никогда не узнаем, что подумали об этой встрече ее участники. Потому что швейной машинке и зонтику абсолютно все равно.
Между тем, с точки зрения гостей, сидящих на унитазах, происходящее абсолютно нормально. Как, например, абсолютно нормально поведение епископа, ставшего садовником. А что такого? Может быть, сотни епископов уже стали садовниками, как еще в прошлом веке стал садовником последний китайский император. Может быть, это и есть свобода?
Название фильма «Призрак свободы» пародирует начало «Коммунистического манифеста». Коммунизм бродил по Европе в виде призрака. Когда он материализовался, мало не показалось никому. Призрак свободы бродит по миру.
Кадр из фильма Луиса Бунюэля «Призрак свободы»
imdb.com
Фильм заканчивается тем, что два префекта полиции, занимающие место одного префекта полиции (почему так, долго объяснять) руководят подавлением каких-то массовых волнений. Место их дислокации — зоопарк. Оттуда они отдают приказ стрелять на поражение. Самих волнений мы не видим. Только слышим, как восставшие кричат: «Да здравствуют цепи!» И слышим, как в них стреляют.
Зато мы видим множество разных диких животных, которые испуганно мечутся по своим клеткам. А потом — только голову страуса, раскачивающуюся на тонкой шее. Крупным планом. Страус смотрит на нас, на зрителей. Он сильно обеспокоен. Он ни хрена не понимает.
Мы спрашиваем: «А что, так можно было?» Нам отвечают: «А что такого?» И вдруг задумываемся: «А правда, что такого?» И тут нам почему-то становится очень смешно. Нет, это не смех свободного человека. Но и не смех отчаяния. Призрак свободы бродил по миру. Но мы не верим в призраков. Мы пытались понять правила игры, но поняли, что у этой игры нет правил. Мы победили.-
Что еще почитать:
«Конформист» сегодня. Изуродованный полвека назад советскими цензорами фильм Бернардо Бертолуччи снова стал пугающе актуальным
«Ребенок Розмари»: Джон Леннон и другие жертвы. Знаменитый мистический хоррор удивительно созвучен нашему времени
Убийство МакГаффина. «Психо» Хичкока: знаем ли мы, что на самом деле случилось в одной из самых страшных сцен в истории кино
