Борис Джонсон. Фото: @BorisJohnson / twitter
Когда 20 декабря Великобритания объявила об обнаружении нового штамма коронавируса, ее европейские соседи откликнулись немедленной остановкой транспортного сообщения. Близилось Рождество. Французы и немцы, которые работают или учатся по другую сторону Ла Манша, не смогли встретить праздники в семье; вереницы грузовых машин застряли на границе; десятки тысяч личных планов оказались подвергнуты вынужденному пересмотру. Конечно, всему виной вновь злополучный вирус, перевернувший течение всего 2020 года. Но очень уж происходящее было похоже на спонтанную генеральную репетицию Брекзита, причем в его самой беспорядочной версии, несмотря на четыре года переговоров. Хаос на границах должен был воодушевить или напугать уставшие делегации, которым предстояло до 31 декабря или заключить новое торговое соглашение, или отказаться от него. Последний вариант означал бы переход к взаимодействию по нормам ВТО, словно не было 48 лет членства Великобритании в ЕС.
Странным образом, чем более стороны декларировали стремление сохранить тесные отношения, тем труднее шли переговоры. Казалось бы, как можно поставить под сомнение огромный беспошлинный товарооборот из-за споров о рыбной ловле? Но референдум 2016 года изначально окружил будущее соглашение таким набором противоречивых условий, что поиск компромисса постоянно ставил одну из сторон перед необходимостью отказаться от принципиальных позиций, а это политически не представлялось возможным. И все же драматургия столь сложных и длительных переговоров, наполненных взаимными упреками и претензиями, предполагает обычно счастливую развязку в последний момент. В канун Рождества, 24 декабря Брюссель и Лондон объявили о достижении согласия.
На первый взгляд, не приходится удивляться, что здравый смысл возобладал. Очевидно, что экономически обе стороны были объективно заинтересованы в сохранении режима свободной торговли. Им, в этой части, ничего не нужно было менять или придумывать. Однако результаты референдума требовали от британцев восстановления юридического, фискального и социального суверенитета, в то время как европейцы резонно замечали, что свободная торговля требует условий равноправной конкуренции, контроля за их соблюдением, а также арбитра, способного разрешать споры. Таким образом, если бы Лондон согласился с предложением Брюсселя «оставить все как есть», то Брекзит оказался бы обманом, и британский избиратель обнаружил бы верховенство европейского права, от которого хотел избавиться. Уступчивость Брюсселя, наоборот, привела бы к ощущению, что Лондон сохранил все преимущества пребывания в ЕС, отказавшись от обязательств, и теперь это пример для подражания.
Эта основная линия разногласий осложнялась, к тому же, рядом второстепенных и посторонних сюжетов, которые внезапно обрели самостоятельную политическую важность.
