Александр Петриков специально для «Кашина»

⤢

Советский союз первой половины 1991 года — не лучшее место для жизни, но захватывающе интересное. Экономика коллапсирует, в январе в стране провели конфискационную денежную реформу с обменом купюр, в апреле (народное хозяйство еще плановое) правительство резко повысило цены в государственной торговле, но проблему дефицита это не решило, страна на грани голода. Бастуют шахтеры. Горбачев вводит танки в сепаратистскую Литву, в Латвии местной власти противостоит лояльный Москве ОМОН. В Карабахе война, в Узбекистане погромы, российская власть во главе с Борисом Ельциным заявляет о себе как об альтернативе Горбачеву, а силовики из его окружения готовят государственный переворот. Пять минут до распада страны, время крайне суровое.

Но даже на таком суровом фоне не остается незамеченным большой пожар в Ленинграде 23 февраля. Горит одноименная городу гостиница на Пироговской набережной. Предварительная версия — возгорание телевизора в одном из номеров (советские цветные телевизоры того поколения часто взрывались и горели). Огонь по всему фасаду, лестницы пожарных машин не достают до верхних этажей девятиэтажного здания, и постояльцы спускаются на улицу по связанным простыням, падают, разбиваются насмерть. В отеле живет вдова Высоцкого актриса Марина Влади, ее выводят с горящего этажа. В огне погибает журналист «Огонька» Марк Григорьев, и ходят слухи, что именно ради его убийства все и подстроено — у Григорьева пробита голова, но судмедэксперты считают, что череп мог лопнуть от высокой температуры в горящем номере. Всесоюзная сенсация, общенациональное потрясение, первые полосы газет, экстренные выпуски новостей. На крейсере «Аврора» в тот день должны были пройти торжества по случаю Дня советской армии, все отменили, конечно. Большое ЧП.

День пожара в Петербурге помнят до сих пор. 23 февраля, когда горел «Ленинград» — официальная городская памятная дата, день памяти пожарных всех поколений, памятные мероприятия проводятся и в наше время. Город помнит.

Шестнадцать человек погибло в гостинице «Ленинград». Девять пожарных, семеро штатских. Такими цифрами мериться нехорошо, но просто для понимания масштаба — когда в пожаре погибло 16 человек, это потрясло даже Советский союз 1991 года, когда сама жизнь в нем была непрерывным потрясением, а сейчас в Твери сгорел военный НИИ, там двадцать погибших (скорее даже двадцать три — пишут, что троих еще не нашли), но кто назовет случившееся общенациональным ЧП? Провинциальная хроника происшествий, не более.

Уместен ли вывод, что общество очерствело, а жизнь обесценилась — да черт его знает. Более существенным может быть, что именно в наше время официальные структуры и медиа научились подавать даже самую большую беду (вспомним «Зимнюю вишню») по частям, как в песне про прекрасную маркизу. Годы «хлопков» и «задымлений» даром не прошли, никто никогда не спешит подсчитывать погибших, да погибших в мире хлопков, в общем, и не бывает — есть пострадавшие, слово совсем не пугающее, особенно если количество пострадавших растет медленно, доходя до тревожных значений только к ночи, когда уже закончилась программа «Время», а с Тверью подсчет растянули на несколько суток — загорелось 21 апреля, о двадцати погибших объявили 27-го; неделя — более чем достаточный срок, чтобы забыть о пожаре вообще. В этот вторник хоронили одного из пострадавших, 82-летнего лауреата Государственной премии, профессора и полковника Валерия Кретинина. Кому знакома эта фамилия, кто слышал ее в новостях? Заслуживает ли титулованный конструктор из оборонной промышленности того, чтобы его трагическая смерть стала заметным информационным поводом? Видимо, нет.

Минимизирование негативных эмоций у массовой аудитории новостей, вот эти «хлопки» — уже довольно давняя государственная политика, почти публичная; о ней много писали, и журналистам даже удавалось выяснить, что «режим информационного благоприятствования» и «установка на занижение ущерба» призваны «делать акцент на хороших новостях», чтобы общество не паниковало. Сама эта терминология звучит сейчас как милое довоенное ретро — были времена, когда власть поклонялась рейтингам, готовилась к электоральным циклам, вела хитрую информационную политику, ориентированную на поддержание полусонного общественного состояния. Теперь все в прошлом. Идет война, на фронте счет погибшим уже на тысячи, а теперь первые похоронки получают уже родные солдат, погибших по российскую сторону границы. Новости типа «над Белгородом работает ПВО» звучат уже рутинно, не заставляют вздрагивать. Вздрагивать не заставляют, но на контекст влияют, и история со сгоревшим в Твери Центральным НИИ воздушно-космической обороны — часть этого контекста вне зависимости от того, насколько верна официальная версия с замыканием изношенной проводки. Когда во время войны оказывается уничтоженным военный объект, первая версия по умолчанию — военная. Да и не только военных объектов это касается. Горит торговый центр в сибирском Ишиме — он просто так горит, или подожгли? На даче губернатора Воробьева рядом с замком министра Шойгу был пожар — вдруг и он связан с войной? Загадочные смерти топ-финансистов из газовой отрасли с семьями — это чистый криминал, или опосредованно военная история? Столкновение двух вертолетов в Саратовской области — это просто столкновение, или?

Зловещий военный информационный фон естественным образом разрастается, пожирая все прежние, даже мирные сферы. Прежняя государственная политика сокрытия плохих новостей, когда-то ориентированная на рейтинги, теперь стала частью войны — нет разницы, какие именно потери скрывают, потери на пожаре или на войне — технология одна и та же, принцип один и тот же, «спецоперация» родная сестра «хлопка». Грань между смертью на войне и смертью во время войны неразличимо тонкая. Профессор Валерий Кретинин и солдат Никита Кошелев ложатся в одну и ту же землю в один и тот же день. Сокрытие, бывшее вчера политтехнологией, сегодня становится подлостью, а вопросы, оставленные без ответа, пополняют коллективный опыт не сытого равнодушия, а случившейся беды, равнодушие к которой уже неотличимо от соучастия. Общенациональная травма — она уже здесь, и чем дольше ее не замечать, тем более тяжелой она будет.