Пластмассовый "памятник бабушке" в Санкт-Петербурге. Фото: телеграм-канал @paperpaper_ru
Широкой общественности Алексей Малобродский стал известен после скандала вокруг «Гоголь-центра» — он был заключен под арест по тому же делу, что и Кирилл Серебренников. Алексея обвиняли в якобы хищении государственной субсидии, выделенной «Седьмой студии» на постановку спектакля «Сон в летнюю ночь». На самом деле следствие добивалось от Малобродского показаний против Серебренникова, но никаких показаний он не дал. Алексей провел в СИЗО одиннадцать месяцев. В 2017 году Ассоциация театральных критиков признала Алексея Малобродского человеком года — «За честь и достоинство». В 2020 году суд приговорил Малобродского к двум годам условно с запретом в этот период работать в государственных структурах.
— Когда началась война с Украиной, то первым на события отреагировали театры. Уволилась из Центра им. Мейерхольда Елена Ковальская, потом оттуда же уволили Дмитрия Волкострелова. В Большом театре начались катаклизмы — уехал Алексей Ратманский, отменили спектакль, отказались участвовать в постановках зарубежные артисты. Уехал Миндаугас Карбаускас, уволили Римаса Туминаса. У вас есть объяснение — почему именно театр стал первой ласточкой?
— Я давно наблюдаю жизнь российского театра и в какой-то степени участвую в ней. И я лично знаком с большинством участников событий, о которых вы говорите. И вот мне кажется, что это объясняется какой-то особой чуткостью людей, которые делают такое странное искусство, как театр, их особой встроенностью в наш общественный контекст. При этом мы знаем, что реакция театральных людей не однозначна — кто-то выступил категорически против, кто-то наоборот — поспешил заявить прямо или косвенно о своей лояльности. Есть огромная третья колонна, которая пытается уйти из публичного поля, балансировать между этими двумя позициями и не принимать никаких решений.
— Последняя — самая большая категория.
— Безусловно. При этом театр в силу своей природы — такое весьма институализированное искусство, связанное не только с производством образных и смысловых решений, но и с хозяйственно-имущественным комплексом, с какими-никакими, но все-таки в масштабах страны — существенными — бюджетами. И, кроме прочего, по традиции, в течение всего времени существования русского, советского, потом постсоветского театра, несмотря на присутствие кино и интернета, внимание властей предержащих к театру всегда оставалось крайне высоким. Они каким-то специальным чутьем всегда остро чувствовали и продолжают остро чувствовать влияние театра на умы и эмоции зрителей. И несмотря на то, что аудитория театра в последние десятилетия естественным образом с развитием различных медиа сильно сужается, частота попадания этих смыслов пропорционально становится все более интенсивной.
Поэтому, с одной стороны, такие поступки, как поступок Ковальской и еще ряда моих коллег, товарищей, с одной стороны, говорит об обостренном состоянии их совести и об их гражданском темпераменте. С другой стороны, понятно, что власть через органы управления культурой пытается купировать развитие подобных настроений и пресекать подобные поступки. Они слишком часто становятся публичными. И пусть в отсутствие практически любого не цензурированного медийного пространства информация об этих поступках остается недоступной для большинства людей, но та небольшая страта людей, в которых это попадает, по-видимому, очень важна для власти, чтобы можно это было игнорировать.
— Вот странно — раньше идеологическим орудием традиционно считался кинематограф, а сейчас на первое место по этой части неожиданно выдвинулся театр. По крайней мере по количеству заметных поступков театральных деятелей и по тому повышенному вниманию, которое уделяет театру власть. Все более или менее значительные политические скандалы в последнее время связаны с театром.
— На самом деле здесь нет противоречия, потому что зачистка кинематографа происходит очень эффективно и более радикальными средствами. Кино в гораздо большей степени, чем театр, зависит от бюджетов. Поэтому кино давно и надежно регулируемо. Любые не государственные субсидии на кино и прежде были проблематичными, потому что податели этих средств в той или иной степени либо аффилированы с государством, либо зависимы от него. А в последние месяцы их поддержка вовсе оказалась невозможной. Низкобюджетное кино, которое создается полулюбительскими средствами, чуть ли не смартфонами, — оно ведь тоже нуждается в каналах распространения, а эти каналы успешно блокируются. Телевидения доступного нет. То есть независимое кино легко глушится деньгами. А с театром сложнее — театральные люди в большей степени не предсказуемы для власти… Кино — это на 90% производство, зависящее от различных ресурсов, прежде всего — от денег, техники и перспективы дальнейшего проката.
— Ну и наверное, надо иметь в виду, что театр вообще более живое искусство, и театральные люди поэтому сами по себе, вероятно, более если не живые, то…
— Более пластичное, я бы сказал…
— Более пластичное, да. Театр может меняться во времени, в пространстве. Кино ты уже снял — и, собственно, все. Или написал картину, сваял скульптуру — конец работе, произведение готова. А театр — это живые люди, которые создают произведение каждый раз.
— Да, да, четкая фиксация менее обязательна.
— А как вы думаете, чиновники, которые все это дело отслеживают, запрещают, цензурируют, — у них какое-то инстинктивное осознание опасности, как у чеховского Беликова — «как бы чего не вышло»? Он ведь не мог сформулировать, почему катающаяся на велосипеде Варенька — это опасно. Просто нутром понимал. А как у чиновников?
