Бичевание Христа. Вторая четверть XVIII века. Русский север (Вологда или Великий Устюг). Музей русской иконы. Москва
«Два источника, близких к Кремлю подтверждают, что никаких решений в отношении видео со сценами избиения в СИЗО в Чечне сыном Кадырова Адамом Никиты Журавеля не последует. «Все решения приняты месяц назад- ситуация передана в Следственный комитет. Адам Кадыров привлечен к ответственности быть не может — он не достиг совершеннолетия. Ответственность будет возложена на руководство СИЗО и охранников-вероятно, они получат административное предупреждение». Интерес общественности к инциденту в СИЗО спадет в ближайшие дни- нет необходимости снова обсуждать эту тему, считает источник».
Источники, близкие к, не ошибаются, — интерес общественности к ставшему знаменитым видео еще сохраняется, но он уже довольно вялый. Герой знаменитого видео рассылает через соцсети, запрещенные на территории РФ, открытки хулителям: «Можешь сплетничать, ненавидеть, завидовать и обсуждать меня. Но мы же оба понимаем, что при встрече ты будешь мне мило улыбаться…» Политологи спорят, что это было — изящный ход, предпринятый для того, чтобы заглушить разговоры о состоянии здоровья главы ЧР, способ достучаться до Кремля, демонстрация собственной силы. Оппозиционеры шумно возмущаются, и даже некоторые государственные люди возмущаются, но тихонько. А некоторые — наоборот, ищут и находят оправдания. Я даже сделал подборку цитат, но, подумав, решил от цитирования воздержаться: созерцание человеческой низости травмирует, а травм нам хватает и без того, правда?
Возмущаются и многие заметные Z-писатели в «Телеграме». Эти, как и положено профессиональным антифашистам, особенно напирают на этническую, скажем так, составляющую скандала. Тут без цитаты не обойтись, она нам чуть позже еще понадобится. Вот совершенно типичный пример рассуждений такого рода: «Человек русской культуры не будет избивать беззащитного, а если и упадает в своём культурном самостоянии, то, по крайней мере, будет стыдиться этого, не будет выставлять это свидетельство своей слабости напоказ».
А я, не желая вовсе ошеломить читателей, напомню одну важную вещь: вообще-то, ничего нового и ничего выдающегося нам не показали.
Не курорт
Главные слова про тюрьму услышал я еще в детстве, задолго до того, как прочел «Колымские рассказы», «Зону» и «Записки из мертвого дома». Однажды летом в поселке, где я проводил каникулы, появился новый человек. То есть он появился не летом, это я приехал на лето к бабушке и увидел его. Он снимал у наших соседей комнату, перебивался случайными заработками, носил какую-то драную черную телогрейку (даже в жару). И глаза у него были такие. Ну, ледяные, что ли. Как будто он видел что-то, чего человеку видеть не стоит. Хотя, между прочим, видел он то же, что видели еще миллионы наших с ним сограждан. То, что и сейчас видят несколько сот тысяч человек.
— Кто это? — спросил я бабушку. — Тюремщик, — ответила она и замолчала. Тюремщиками она называла тех, кто сидит, а не тех, кто стережет сидящих. Постепенно из обрывков разговоров взрослых я понял, что это — человек из Москвы, который зачем-то убил свою жену, отсидел десять лет (немыслимые десять лет, ровно на год больше, чем я к тому моменту прожил на свете), и теперь ему жить в Москве нельзя, а мне нельзя подходить к нему близко, потому что. Ну, потому что.
