Нормализация тиранов. Зачем Вологде памятники Сталину и Ивану Грозному

Интерес российских властей к прошлому перманентно нарастал с середины 2000-х годов, вылившись в полноценную политику памяти. История стала ключевым ценностным языком российской власти, однако была сведена преимущественно к нарративу о 1000-летней единой истории российского государства, где главная гражданская добродетель — служение ему. Комбинирование военно-государственной героики романовской и советской империй — наиболее значимая сквозная линия работы властей с публичной историей на протяжении всех 2010-х годов. По мере того, как режим становился все более персоналистским, обострялось внимание к фигурам отдельных правителей.

Было бы поспешным говорить, что Сталин и Иван Грозный входили в репертуар излюбленных властителей Путина или его ближайших помощников на «историческом фронте». Ситуация была более сложной. Скорее прельщала возможность опереться на их достижения и дальше сказать а-ля: «Конечно, были тяжелые времена, но их достижения — вот что важно, а "сопутствующие" жертвы — это мелочи».

Отсюда проистекает и общая стратегия — нормализация этих правителей.

Со Сталиным изменения наиболее заметны. Если еще в 2012 году в Санкт-Петербурге появление автобуса с его портретом к 70-летию Сталинградской битвы вызвало скандал, то спустя 10 лет такие вещи стали обыденностью. «Левада-центр» также фиксировал: в 2012 году «с уважением» к Сталину относился 21% опрошенных, а в 2021–45%. Зато количество людей «с неприязнью» упало с 12 до 5%, «с ненавистью» — с 4 до 2%, а доля безразличных сократилась чуть-чуть — с 33 до 28%.

Вот такая нормализация, правда, в «режиме наибольшего благоприятствования». Провал инициативы по десталинизации начала 2010-х годов и рост державно-националистической и имперской риторики, видимо, и задали этот вектор.

Сталин был излюбленной фигурой КПРФ и части национал-патриотической общественности (тот же «Изборский клуб»), хотя власти не спешили сами очищать его мундир — можно ведь и замазаться. Для последнего всегда находились «инициативщики» или отдельные силовые структуры. Потому в 2010-е годы Путин неоднократно уходил от прямых вопросов о том, что он думает о Грозном и тем более о Сталине. В одном случае назвал сталинский режим уродливым, в другом поддержал его в споре с Лениным по вопросу права выхода советских республик из Союза, в третьем заметил, что сталинская попытка навязать странам Восточной Европы социалистическую модель до сих пор аукается России.

В общем, подход и Путина, и российских чиновников к Сталину был прост: избегать любых сложностей и быть за все хорошее против всего плохого. Индустриализация и победа в войне — это ценно, но это не значит, что репрессии — это хорошо. Просто эта тема должна звучать меньше, в лучшем случае сводиться к самим жертвам, но не вести к политическим дискуссиям о вине, ответственности или природе сталинской системы. То есть прославление новомученников усилиями РПЦ — хорошо, смешение темы репрессий и правозащитной деятельности как у «Мемориала» — плохо.

Потому ничего удивительного: мемориалы в Катыни и Медном перестраивались или меняли режим работы (ведь там лежат польские жертвы, что приобретает «нежелательное» политическое звучание — вроде как надо извиняться перед кем-то другим), а вот в Туле представители местного общества «Мемориал», наоборот, получили возможность в партнерстве РПЦ развивать активность вокруг Тесницкого полигона. «Главный» памятник жертвам политических репрессий в Москве власть установила сама: зачем нужно общество «Мемориал» или долгие дискуссии, ведущие к осмыслению и узнаванию истории? Вот вам груда бронзы, кому надо — приходите, кладите цветочки.

Нормализация Сталина шла за счет фиксации его в желательных контекстах. Например, международное величие. И вот в Ялте открывается памятник Ялтинской конференции, где совместно увековечены Рузвельт, Черчилль и Сталин. Или реставрационное отношение к культуре. В 2010 году на отреставрированной станции «Курская» вернули строки из сталинского гимна. В 2019 году восстановили его барельеф на станции «Сокольники».

Были и «курьезы». В 2017 году скульптор Церетели достал из запасников бюсты российских правителей и подарил их министру культуры Мединскому. Вопрос тут был не в качестве самих бюстов, а в имени их создателя и его высоком положении. Потому министр культуры решил превратить подарок в медийное событие и на заднем дворе подчиненного ему Российского военно-исторического общества выставил их в «Аллею правителей». Место там нашлось всем — и Сталину, и Ельцину. Любопытно, что оба «государя» подвергались нападениям со стороны «неравнодушной общественности».

Даром полученные однотипные бюсты, безмятежно стоящие в ряд между недостроенным музеем военной формы и уличным кафе, оказались блестящим выражением того, как власть была готова работать со «сложным» прошлым.

Конечно, если говорить не о масштабных официальных инициативах, а о действиях КПРФ и патриотической общественности, то ежегодно число памятников Сталину росло — прежде всего в Северной Осетии и Дагестане. Особенно после 2014 года. К началу 2022 года их количество перевалило за сотню. Такие инициативы вряд ли стоит отнести к политике памяти, задаваемой из Москвы, и видеть в них целенаправленную государственную линию. Но да, это яркий пример нормализации фигуры Сталина, которая, в свою очередь, производит нечувствительность к теме репрессий.

Образ Ивана Грозного претерпевал такие же изменения, правда, менее масштабные: ибо история эта очень далекая, а сам правитель не «обзавелся» аналогичной заряженной группой поддержки. Здесь скорее играли роль особенности исторической памяти в отдельных регионах, где по каким-то весомым причинам этот тиран оказывался знаковой фигурой.

Памятник Ивану Грозному в Петроверигском переулке, Москва

Anton Belitsky/Global Look Press