«НОРМАЛЬНЫЙ ВРАЧ НЕ ПОЙДЕТ В ТЮРЬМУ РАБОТАТЬ» | ТЕАТР БЫСТРОГО РЕАГИРОВАНИЯ | ЛИЯ АХЕДЖАКОВА: ЭТО ФАШИЗМ В Театре.DOC поставили пьесу о гибели Сергея Магнитского. Это спектакль-суд над теми, кто виноват в смерти юриста: он был оставлен без медицинской помощи умирать в «Матросской тишине». Основа постановки Михаила Угарова – документальная: письма и дневники Магнитского, интервью его матери «Эху Москвы», доклады общественных наблюдателей. Сергей Магнитский умирал один час и восемнадцать минут. Отсюда название спектакля – «1.18». Врачей рядом не было – только так называемая «группа усиления» – 8 человек, которые приковали Магнитского наручниками, усилив тем самым и без того невыносимую боль. У него был панкреонекроз. Единственного медработника – фельдшера по имени Саша – попросили «погулять». Театр.DOC, который призван давать объективную картину реальности, на сей раз занял позицию обвинителя. Он называет имена виновных. Он требует наказания. По силе воздействия на зрителя театр приближается к сводкам новостей: это про нас, это здесь и сейчас происходит с нами. Невиданная для нашего театра гражданская активность. Суд над судьями.
«Нормальный врач не пойдет в тюрьму работать»
Спектакль построен как цепочка монологов людей, которых театр считает беспрекословно виновными: Следователь Олег Сильченко, который вел дело Магнитского и отказывал ему в медицинском обследовании и лечении. Врач из «Матросской тишины» Александра Гаусс. Она осмотрела больного, обнаружила симптомы острого панкреатита, вызвала 8 человек, которые надели на больного наручники и заперли его в боксе. Сама удалилась. Вернулась, чтобы констатировать смерть. Безымянная девушка из кареты скорой помощи, которая везла Магнитского из Бутырки в «Матросскую тишину». За время поездки девушка, сидевшая рядом с водителем, ни разу не обернулась на пациента. Единственное ее действие – она сделала радио погромче. Фельдшер Саша. Тот самый, который пошел погулять в коридоре, пока умирал Магнитский. Судья Елена Сташина. Не приняла неверно заполненную справку, доказывающую необходимость лечения. Магнитскому было отказано в медицинской помощи за 4 дня до смерти. Вот, собственно, все герои нашего времени. Они (вернее, актеры, их играющие), оправдываются перед зрителями при ярком свете. Он равномерно освещает зал и сцену. Сам Магнитский представлен письмами и дневниками – их зачитывают актеры театра и Борис Хлебников. Ни с кем из обвиняемых театру связаться не удалось, а потому оправдательные монологи пришлось придумывать, пользуясь рассказами тех, кто с этими людьми общался. Возможно, именно так бы они и защищались. Риторика маленького человека, исполняющего приказ: я всего лишь винтик в системе, что вы от меня хотите? Риторика ненависти к богатым: это они разворовали мою страну и вывезли ее «за свой рубеж». «Нормальный врач не пойдет в тюрьму работать. А если пойдет, то будет только аспирин назначать и смерть констатировать». «Я не человек, я судья, а судьи – исполнители государственной воли». «Судья не должен предоставлять кипяток подсудимому. Это не входит в его обязанности». Режиссер представил, что следователь Алексей Криворчуко, который отказывал в стакане горячей воды подсудимому, попал на тот свет. И там его одолевает неудержимое желание выпить кипятку. Конечно же, ему отказывают. Пропорциональный ответ сил небесных. Это единственная сцена, которая режет слух. Мне кажется, в спектакле собраны факты настолько страшные, что фантазирование вокруг них снижает силу воздействия документа. И, конечно, было бы интересно услышать, как бы на самом деле защищались те, кто виноват в этой трагедии. Театр ослеплен ненавистью, ненавистью ослеплен зал – в таких обстоятельствах мы видим лишь половину правды. Но и этого достаточно, ведь все чаще нам не показывают и ее четверти.
Театр быстрого реагирования
Однако – насколько правомерно со стороны театра выступать обвинителем конкретных людей и сочинять за них оправдательные речи? Ведь (если отрешиться от эмоциональной составляющей спектакля) получается, что всякий, кого театр сочтет неприличным человеком, окажется на его сцене в весьма неприглядном виде. И будет произносить оправдательные монологи, которые хуже самообвинения. Замечательный месседж театра: да, на месте Магнитского может оказаться каждый, но и те, кто совершают преступления под прикрытием должностей и приказов сверху, могут стать героями будущих постановок. Как относиться к спектаклю о Магнитском: это факт общественной или художественной жизни? Не превышены ли здесь полномочия «учреждения культуры»? Не слишком ли активно искусство вмешивается в жизнь? Не нужно ли театру дождаться (и сколько ему ждать) пока событие станет достоянием истории и на него можно будет взглянуть с холодной объективностью? На мой взгляд, очень важно, что на нашем театральном поле есть такой театр быстрого реагирования. Ведь на нашей сцене, кажется, навечно, поселились миллионы чеховских сестер, шекспировских королей и очень древних греков. Проблема единства времени и места действия решается большинством деятелей нашего театра так: время действия – вечность, место действия – Вселенная. В таких условиях почти невозможно разглядеть трагедии и драмы, которыми наполнена сегодняшняя жизнь. И потому, чтобы выправить курс корабля, нашему искусству необходимы такие радикальные художественные жесты, как спектакль Михаила Угарова. (Таким же радикальным жестом была постановка Угарова «Сентябрь.DOC» о событиях в Беслане). Безусловно, этот жест не только художественный. Доказательство тому – звенящая тишина после окончания спектакля и нерешительность зрителей: можно ли в ответ на это аплодировать? В данном случае театр настолько смыкается с жизнью, что перестает быть зрелищем, требующим благодарных оваций. Скорее – мрачных раздумий. И дискуссий – вроде той, что развернулась после спектакля.
Лия Ахеджакова: это фашизм
Неудивительно, что столь неожиданный и непривычный удар искусства публика приняла с восхищением. Но, например, Лии Ахеджаковой не хватило страстного осуждения виновных. Она говорила, что спектакль этот – о равнодушии, а сейчас наступает фашизм. Ведь очевидно сладострастие, с которым исполняются садистские приказы. «Это фашизм, а не равнодушное исполнение своих обязанностей. Я требую от этой темы крика, вопля. Спокойный тон разговора не соотносится с моим гневом». Мне же, напротив, кажется, что форма подачи материала выбрана точно: актерское самолюбование, вопль-крик, художественные изыски могли бы заслонить кровоточащую тему. Если такая тема станет поводом для демонстрации актерского и режиссерского мастерства – театр обвинят в спекуляции. В поле зрения театра не попала политическая и финансовая оставляющая дела Магнитского. И в этом театр остается театром, а не правозащитной организацией, комитетом по расследованию финансовых преступлений или следственным органом. Театр занимается исследованием психологического измерения истории Магнитского, обвиняя тех, кого считает преступниками, и отдавая дань памяти погибшему человеку.
