Исправительная колония №6 УФСИН России по Оренбургской области.
Фото: Юрий Тутов / ТАСС
Рассказ осужденного Ильдара Дадина о пытках в ИК-7 УФСИН по Карелии вновь привлек внимание общественности к теме тюремного произвола в России.
Последний раз подобное происходило в 2013 году, когда Надежда Толоконникова из группы Pussy Riot в деталях описала рабский труд женщин в мордовской колонии №14. Тогда ФСИН по итогам служебной проверки не выявила нарушений, но определенные изменения в работе осужденных на производстве все же произошли.
Символично, что в обоих случаях использовался формат «письма из зоны». В этом плане с советских времен ничего не поменялось – вспомним записки о жизни советских заключенных Александра Солженицына («Архипелаг ГУЛАГ»), Варлама Шаламова («Колымские рассказы»), Сергея Довлатова («Зона. Записки надзирателя»).
В России около миллиона человек имеют прямое отношение к уголовно-исполнительной системе – те, кто отбывает наказание (более 650 тысяч), и те, кто их охраняет (300 тысяч). Тем не менее российское общество старается не думать о том, что творится по ту сторону решетки. СМИ также с неохотой размещают информацию о тюремном произволе, который практически ежедневно фиксируется в разных уголках РФ. Как поет одна из известных рок-групп, «так проще, так легче».
Поэтому при появлении нового крупного информационного повода, когда приходится подключаться ведущим игрокам (пресс-секретарь президента, СКР, прокуратура), общество как будто делает вид, что впервые узнает о царящих в пенитенциарной системе условиях.
Хотя никаких открытий нет и быть не может. Наряду с «Великой прекрасной Россией» есть параллельная «Другая Россия» – ФСИН. Со своим населением, бюджетом (266 млрд рублей в год), производством, спецподразделениями. Государство в государстве, где нередко унижают и пытают людей.
Дубинки, электрошокеры, овчарки
Сейчас в производстве правозащитной организации «Зона права» находится с десяток дел о пытках осужденных – в Краснодарском крае, Башкирии, Липецкой области, Калмыкии и т.д. Тенденция такова, что если нет трупа, то максимум, что грозит виновному сотруднику колонии, – наказание, не связанное с реальным лишением свободы.
