Акция памяти жертв пожара в Кемерове на Пушкинской площади. Фото: Sergei Karpukhin / Reuters
Чудовищный пожар в кемеровском торговом центре «Зимняя вишня» потряс Россию. Именно сейчас — в терапевтических и не только целях — многие анализируют и проговаривают произошедшее. Чем реакция пользователей соцсетей на кемеровскую трагедию отличается от реакции на другие катастрофы, в чем значение самоорганизации людей после таких событий — обо всем этом Republic побеседовал с культурологом, доцентом МВШСЭН и РАНХиГС и академическим директором Научного бюро цифровых гуманитарных исследований CultLook Оксаной Мороз. В сфере интересов исследовательницы — культурные практики цифровой среды.
— Такое ощущение, что скорбь в соцсетях по погибшим в Кемерове длится дольше, чем обычно во время трагических событий.
— Интенсивность проявления эмоций сейчас явно сильнее — это связано с продолжительностью трагедии, с тем, что власть довольно долго приступала к обсуждению причин, следствий, к разработке каких-то мер. Пока этой реакции не было, разгневанные и одновременно испуганные люди в соцсетях в меру своих сил, способности к поиску информации и фактчекингу обсуждали положение вещей. Так что продолжительность обсуждения, иногда переходящего в истерику и панику, — следствие неинформированности граждан, запаздывания официальной реакции и, конечно, того, что жертвами стали дети.
Граждане, согласно официальной статистике, проголосовавшие в большинстве случаев за действующую власть, в обычных условиях редко идут на прямой и по-настоящему массовый конфликт с ее представителями, предпочитают позицию наблюдателей. Как показывает эта трагедия, активно выступать против, требовать справедливости (заметим — в данном случае скорее справедливости, чем законности!) люди начинают, когда страдает что-то фундаментально ценное, например здоровье детей — тех, кто в логике «традиционных ценностей» требует максимальной защиты и бережного обращения. Гибель детей — это крах не только обещаний, данных властью в прошлом, не только настоящего конкретных семей, но и будущего всего общества, которое не умеет заботиться о себе. И диссонанс между страхами граждан и людей власти особенно заметен в высказывании Путина о демографии («Мы говорим о демографии и теряем столько людей. Из-за чего? Из-за преступной халатности, из-за разгильдяйства»). То, что для власти оказывается потерей количественной, для граждан, конечно же, невосполнимая качественная утрата. Для государства дети, как бы цинично ни звучало, оказываются не просто невинными агнцами — таковыми их могут считать граждане, видящие в них жертв преступной небрежности, заложников системы. Для машины государства они основа строительства мощной державы. Между тем эта держава, отказавшись по факту от статуса социального государства, оценивает их значимость (как и значимость любых других людей) по старому доброму принципу «бабы еще нарожают».
Кроме того, налицо феномен сочетанной травмы. Только за последние несколько недель в СМИ появилось много историй, где пострадали дети (Волоколамск, детдом в Челябинской области), а виновные остались безнаказанными.
