Вальдемар Бонзельс
Издательство книжного магазина «Циолковский»
Немецкого писателя Вальдемара Бонзельса (1880–1952) знают во всем мире прежде всего как автора «Приключений пчелки Майи» (1912). Точнее будет сказать, что знают не столько писателя, сколько мультсериал по его детской книжке, вышедший в 1975 году, уже после смерти Бонзельса, и вернувший из забвения эту яркую, но крайне неоднозначную фигуру. Вальдемар Бонзельс был не только ироничным и изящным литератором, но и убежденным антисемитом, что логично сблизило его с нацистами. При этом после их прихода к власти большинство книг Бонзельса были сожжены. Во время Второй мировой писатель занимался пропагандой, после войны ему запретили публиковаться в американской и британской зонах оккупации. Все это не вычеркнуть из истории, но сейчас перед нами книга, написанная еще молодым автором, — «В Индии» вышла в свет в 1916 году и стала, наряду с «Пчелкой Майей», визитной карточкой Бонзельса. Наверное, сегодня в ней можно углядеть «колониальную оптику», но вообще-то такие книжки запоем читаешь в юности — настоящие путешествия, приключения, опасности! В то же время «В Индии» позволяет оценить стилистический блеск Бонзельса, его иронию и острую наблюдательность, точное чувство дистанции по отношению к событиям и завороженность, временами создающую ощущение галлюцинации. Эти особенности видны уже в первой главе, где автор, его слуга и собака проводят ночь в старом доме, наполненном собственной жизнью, и зыбкая, на грани сна и яви, атмосфера рассказа внезапно взрывается жестокой сценой битвы между кошками и крысами — разносчиками свирепствующей неподалеку чумы. Фрагмент главы мы публикуем с любезного разрешения издательства книжного магазина «Циолковский», представившего первый за сто лет репринт книги на русском языке во время ярмарки Non/fiction.
О Панье, Элиасе и Змее
<…>
Вечер застал нас врасплох после первого дня, который мы провели в Каннаноре. Панья разрыл все ящики, чтобы найти свечи, и побросал все вещи куда попало, желая навести порядок. Москитные сетки для моей кровати оказались в самом большом ящике внизу, так как Панья при нашем отъезде снял их, понятно, прежде всего и запрятал на самое дно.
Когда Панья заснул, я долго ещё сидел на веранде моего нового жилища и ждал луны и прохлады. Из неподвижной завесы деревьев, кустов и растений сада ползли душные одуряющие запахи; всё цвело, и сладострастие жизни было разлито кругом, проникая в мою кровь. Могучее и безмолвное стремление к оплодотворению зажигало воздух, наполненный стрекотаньем кузнечиков и такой неподвижный, что пламя моей свечи только вздрагивало, но не мигало, как будто этого пресыщенного воздуха ему не хватало. Издали, из пальмовых зарослей за садом, доносились из какого-то храма звуки индийских духовых инструментов, к которым примешивалось монотонное звяканье жести. Прислушиваясь к сопровождавшему эту музыку пению, можно было заметить, как певшие жрецы постепенно пьянели.
Когда я закрыл на несколько минут глаза, эта музыка вызвала во мне одну картину из моего раннего детства. Я вспомнил, как однажды меня выманили из родительского сада на дорогу какие-то странные звуки, непохожие на все мне известные. Они шли издалека, оттуда, где липы вдоль шоссе, казалось, сближались у деревни, окутывая всё своими таинственными тенями. Я выбежал на солнце, оставив за собой калитку открытой и забыв про запрещение матери. Перед одним из крестьянских дворов я увидел двух печального вида мужчин, чернобородых и в длинных плащах, окружённых светловолосой толпой деревенских детей. Стоя под деревом, они при помощи каких-то серых мешков производили поразившие меня резкие звуки. Моё сердце переполнилось, восприняв первое и самое значительное впечатление моего детства. Я отчётливо помню, как у меня закружилась голова и я чуть не упал на землю. Теперь я понимаю, что с того часа в моей душе проснулось предощущение свойственного мне болезненного беспокойства, — это моя судьба впервые взглянула на меня и благословила.
И теперь, как и тогда, желания моего сердца подчиняются словно каким-то спасительным чарам, этим таящим в себе ненасытную жажду удовольствия звукам, заставляющим меня менять близкое и привычное на далёкое и чужое, дом — на дорогу, родину — на вселенную…
Когда я открыл глаза, большая коричневая ночная бабочка сидела на медной ручке подсвечника и смотрела, растерянно и беспомощно, на непонятный для неё свет. Через некоторое время она начала медленно поднимать и опускать крылья, а глаза её, полные испуга и неподвижной черноты, заблестели священным огнём. Воздух легко поддерживал её сильные крылья, тот самый воздух, который с таким трудом входил в мою грудь и так тяжело давил на неё. Я только теперь заметил, что веранда успела наполниться целой стаей крылатых ночных бродяг, собравшихся ко мне в гости. Все они таинственно появлялись из-за окружавшей меня и мой дом зелёной ограды. Должно быть, за ней взошла луна, потому что я уже различал в стене растений более светлые и более тёмные пятна, орнаменты веерообразных пальм и контуры огромных банановых листьев, торчавших как палицы спящих великанов или свисавших как разорванные шкуры каких-то животных. Неба я разглядеть не мог. Я погасил свечу, и мягкий волшебный сумрак тихо поднялся вокруг меня, словно весь мир был отделён от света каким-то зелёным стеклянным морем.
Из всего, что дано человеку, самое прекрасное — это его мысли. А те из них, которые рождены во мраке ночи и стремятся на своём земном пути к неугасимому свету, оживают во тьме, как бы проснувшись от тайного страха для более напряжённой работы. Ничто от них не скрыто: путь в будущее так же для них свободен, как и дорога в прошлое; они проникают в тайны угасших племён, в венчики цветов и в альков любимой женщины. Мелочи повседневной жизни, которыми они бывают заняты, не лишают их широты и силы, необходимых для постижения божества. Их торжество лежит в области беспредельного, их неосознанная цель — вечность. Чем они сильнее, тем более стремятся они к систематичности, этой сестре познания, и земная работа их — в том, чтобы устанавливать связь между давно ушедшими и ныне живущими душами.
Обложка книги «В Индии»
Издательство книжного магазина «Циолковский»
