Парад клоунов и мимов в Одессе, сентябрь 2021 года
Nina Lyashonok/ Keystone Press Agency/ Global Look Press
В одной из социальных сетей я прочитал пост одного на мой взгляд и вкус замечательного, ответственного и вместе с тем бесконечно готового к веселью современного поэта и к тому же очень доброго, тонкого и сердечного человека.
Я не называю его имени (многие его знают), не будучи уверенным в его на это согласии. Тем более что он сознательно отключил возможность комментариев к своему посту. А сам пост процитирую полностью, он совсем не большой.
Вот что там написано:
«Всё происходящее делает из меня какого-то «серьёзного поэта», каковым я не являюсь и быть не хочу. Моя поэзия родилась в 1990 году именно как альтернатива Мандельштаму, Цветаевой и всей этой нашей прекрасной и утомительной зверской серьёзности. Я поэт милой чепухи, поэт-клоун. Но и таковым теперь оставаться невозможно, это дуракаваляние на фоне войны, репрессий и всеобщего озверения отвратительно. Придётся, видимо, завязать с поэзией. Но всё остальное в жизни мне просто неинтересно. А с жизнью завязать боязно. Всё надеюсь на какое-то непонятное чудо, а его нет».
Этот пост немедленно напомнил мне о давнем, довольно долгом и, как это часто бывает, безрезультатном моем споре с одним знакомым врачом, очень хорошим врачом и очень думающим человеком с обширными гуманитарными знаниями и интересами.
В каком-то контексте он сказал мне, что его вкус и его представления об этике коробит тот факт, что в некоторые хосписы, — чаще в детские, но иногда и во взрослые, — приглашают клоунов, чтобы они развлекли и, главное, отвлекли от черных мыслей обреченных людей.
«Смерть, — сказал он, — это явление торжественное. Какие тут клоуны! Зачем клоуны! Еще бы в крематорий клоунов пригласили!»
«Кстати, это было бы неплохо», — промелькнуло в моей голове, но я, разумеется, из общих, как говорится, соображений не стал ему этого говорить, еще чего не хватало.
А вот про клоунов в хосписе я все же попытался поспорить. Но, повторяю, без особого успеха.
Вечная тема старинных споров и рефлексий: шекспировские балагуры-могильщики с черепами шутов на фоне надрыва, раздрая, лязга отравленных шпаг и целой горы нарядных, замерших в выигрышных позах трупов, площадные жонглеры, радующие людей своим вечным и простодушным искусством на фоне дымящихся от сверхурочной работы гильотин, анекдоты в камере смертников, пиры во время старых и новых чум или семилетних боен…
Почему люди радуются клоуну? Потому что он принимает на себя, на своего нелепого, но обаятельного, беззащитного, но и неуязвимого персонажа все то, что мы опасаемся невзначай обнаружить в зеркале. Особенно с утра, когда мы в наибольшей степени уязвимы для собственного взгляда.
Он и есть зеркало. Но кривое, смешное и потому — утешительное. «Ну нет, это не я! — с облегчением говорим мы, глядя на его симпатичные кривляния, — Разве ж у меня такой огромный красный нос? Такая растрепанная пакля вместо волос? Такие широченные и постоянно сваливающиеся штаны, такая ядовито-зеленая в оранжевый горошек драная шляпа? Разве ж у меня такой дурацкий пронзительный голос? Разве ж я так суетливо двигаюсь? Нет, нет! Слава богу, это не я! Рыжий, браво!»
Клоун — это не «дурак», как некоторым кажется. И не циничный зубоскал. Клоун — это рентгеновский снимок, показывающий нам нашу собственную глупость, нашу пошлость, наше бесчестие и наше бесчувствие.
Клоун выступает на цирковом манеже или на ярмарочной площади, или приходит в детский хоспис, чтобы поддержать остатки духа тех, для кого смех — последнее, но надежное обезболивающее средство.
Не думаю, что неожиданное появление и выступление клоуна в каком-нибудь харьковском или николаевском бомбоубежище кого-нибудь оскорбило бы. Уверен, что наоборот. Дети-то точно были бы довольны. А о ком нам еще думать в этом не формулируемом и не формализуемом кошмаре, как не о них.
Вот, что хотелось бы мне сказать своему приятелю и коллеге в ответ на его горестную исповедь. «Не надо, дружок, — сказал бы я ему, если бы он не отключил возможность комментирования. — Не надо «завязывать с поэзией». Да и не сможешь ты этого сделать, пока она, поэзия, сама с тобой не «завяжет». А уж про «завязывание с жизнью» я даже и комментировать не стану, а просто при личной встрече назову тебя дураком.
А вот на «непонятное чудо» ты правильно делаешь, что надеешься. И надеешься ты на него вопреки его как бы очевидной невозможности именно потому, что ты не просто поэт, а «поэт-клоун».
