Изображение, созданное с помощью нейросети Midjourney
Проза Виктора Пелевина стала выражением сомнений и страхов поколения 1990-х годов, пытавшегося сформулировать и выстроить новые жизненные стратегии на руинах распавшейся империи. Несмотря на многолетний читательский успех, тексты Пелевина долго не становились предметом серьезной литературоведческой рефлексии. Книга Софьи Хаги, профессора русской литературы на кафедре славянских языков и литературы Мичиганского университета, «Пелевин и несвобода. Поэтика, политика, метафизика», недавно вышедшая в издательстве «НЛО», призвана восполнить этот пробел. С разрешения издательства мы публикуем отрывок из главы «Языковые игры».
Своей динамичностью роман «Generation „П»» во многом обязан словесной игре: каламбурам, метафорам, парадоксам и афоризмам, экспериментам со смешением слов двух или нескольких языков. Слова и образы, передающие дух смутных времен в России рубежа веков, принадлежат к числу наиболее изобретательных находок Пелевина. Неудивительно, что фразы из «Generation „П»» стали крылатыми.
Кто, глядя на пышность и грузную материальность главного московского храма, не вспомнит: «Христос Спаситель. Солидный Господь для солидных господ»?
В рецензии на более поздний роман S.N.U.F.F. Ирина Роднянская заметила, что Пелевин — «эстет и выносит оценки существующему по эстетическому критерию, вслед за К. Леонтьевым и В. Набоковым». Я и согласна с такой характеристикой, и нет. Если условно разделить писателей на стилистов (как Набоков) и идеологов (как Достоевский) — а большинство авторов, конечно, соединяют в себе оба типа, — Пелевин ближе ко вторым. Иначе говоря, несмотря на внимание Пелевина к словесной форме и стремление всячески эту форму обыграть, его стилистические поиски обусловлены философским и идейным содержанием его произведений, а не наоборот.
В этой главе я рассматриваю словесную игру у Пелевина в контексте политической и философской проблематики «Generation „П»». Критики сразу же указали на обилие языковой игры в романе, но разошлись во мнениях относительно ее оценки. Если Лев Рубинштейн полагает, что многие пелевинские каламбуры «обречены на безудержное цитирование», то Андрей Немзер, давний критик Пелевина, характеризует стиль писателя как «волапюк серых переводов с английского», а Михаил Свердлов — как бессмысленное скопление одинаковых языковых приемов.
Не соглашусь с Немзером и другими критиками, считающими стилистику Пелевина просто легкомысленным жонглированием словами. На мой взгляд, словесные эксперименты «Generation „П»» — неотъемлемая часть поставленного романом культурного диагноза. Языковая игра отражает размышления автора об историческом и социальном тупике. Языковая политика — ключевой элемент пелевинской сатиры, направленной против упадка культуры и избыточного потребления. В «Generation „П»» духовное не унижается до полного отказа от него (как полагает Свердлов), будь то ради деконструкции или просто ради смеха, — скорее
автор высмеивает и обличает дивную новую Россию как пространство, где едва ли уцелели хотя бы крупицы духовного. Остался только отказ от него.
Трансформация русского языка в «Generation „П»» отражает изменения в постсоветской психике. Радикальные перемены воплощаются в новых рекламных и медийных штампах, компьютерном жаргоне и заимствованиях из английского. Поскольку техноконсюмеристский постмодернизм импортирован Россией с Запада, прежде всего из США, англо-американские выражения, мгновенно подхваченные русским языком, особенно наглядно иллюстрируют специфику нового мировоззрения. Пелевин создает собственный эквивалент примитивного языка Хаксли (и оруэлловского новояза). Его парономастические конструкции, характерные метафоры, своеобразное смешение метафизических и материальных категорий, транслингвистические неологизмы отражают хаос и упадок, царящие в постсоветском российском обществе и в глобальной техноконсюмеристской деревне в целом.
