«Самая знаменитая фотография, пережившая Катастрофу» была частью рапорта генерал-лейтенанта Юргена Штропа, командовавшего операцией по ликвидации Варшавского гетто (май 1943). Подарочный альбом “Еврейского квартала в Варшаве больше не существует!”, богато иллюстрированный фотографиями, Штроп преподнес Гиммлеру.
Фото: US Memorial Holocaust Museum / Wiki
Как могут фотографии, сделанные палачами, играть такую огромную роль в сохранении памяти о жертвах массовых убийств?
Если бы надо было назвать изображение, которое в воображении современного культурного человека прочно ассоциируется с Холокостом, это, с большой вероятностью, была бы фотография маленького мальчика, стоящего с поднятыми вверх руками в Варшавском гетто, пишет Марианна Хирш, автор книги «Поколение постпамяти: письмо и визуальная культура после Холокоста» (только что вышла в Новом издательстве в образцовом переводе лауреата премии «Просветитель»-2021 Николая Эппле).
Известность этой фотографии, продолжает Хирш, «поистине потрясает: не будет преувеличением сказать, что мальчик из Варшавского гетто стал настоящим олицетворением Холокоста».
Но как быть с тем, что эта фотография — часть ужасного преступления? Ведь она сделана палачом и является неотъемлемой частью механизма уничтожения… Как могут подобные «преступные изображения» играть столь важную роль в культурном процессе мемориализации жертв?
Об этом — в отрывке из главы «Нацистские фотографии в искусстве после Холокоста», который мы публикуем с любезного разрешения издательств
Марианна Хирш (р. 1947) — американский историк и филолог, профессор Колумбийского университета. В 1992 году предложила термин «постпамять» (postmemory) который с тех пор широко используется в исследованиях, описывающих механизмы передачи травматического знания и опыта следующим поколениям.
Такие фотографии можно и нужно использовать.
Бывает и так, что самые злые намерения могут привести к чему-то хорошему.
Конечно, неожиданно для злодея.
Хотя бы стать предостережением.
Видеозаписи пыток заключенных в саратовской колонии тоже были сделаны для отчетности, а также для шантажа жертв. Именно палачи - командующий ликвидацией варшавского гетто или руководители и исполнители расстрелов в Бабьем Яре, а не жертвы, могли оставить такие фотосвидетельства геноцида. Жертвы здесь лишены субъектности, что прежде всего говорит о палачах, их ценностях и убеждениях, их отношению к соучастию в преступлениях как к рутинной работе. В этом основное отличие от работы фотографов - например, Себастьяна Сальгадо или Виктории Ивлевой, снимавших последствия геноцида в Руанде. Эти художники говорят от имени жертв.
Ну до чего же сумбурный текст. Идеально сумбурный, если перефразировать. Ни предбеспокоиться, ни постбеспокоиться, ни бредбеспокоиться теоретикам и теоречицам не стоит: историк знает и ценит свои источники, даже любит их, каким бы ни было их происхождение, которое он, разумеется, тоже учитывает.
Какая разница, как сделано фото, илюстрирующее Холокост?!
.
Я с глубоким уважением отношусь к этой теме [сам имею еврейские корни, был на экскурсиях в Освенциме, Варшавском гетто и т.д.], но это перебор.
.
Что делать, если других фото нет?? Никакие не использовать?
.
Да, фото с мальчиком - самое известное. Теперь его предлагают не использовать? Или "нарисовать" фото со стороны взгляда мальчика?
.
Видимо, я еще не настолько вырос в понимании темы Холокоста, чтобы негодовать от факта ракурса фото-свидетельств Катастрофы.
Интересное начало, особенно в разрезе разговоров о новой этике, что действительно, я по-крайней мере не натыкалась часто на эту мысль, насколько этично использовать подобные фотографии ( по-крайней мере без объяснений). Потому что вполне понятно, что при таких операциях пустить снимать могли только "своего", что отличает такие фотографии от военного журнализма, где часто документальное свойство фотографии используется для огласки скрываемого, то есть фотограф как будто этичен. Хотя я слышала немало историй, где журналисты и фотожурналисты говорили " я был молод и хотел быть знаменитым, поэтому поехал снимать войну, так как это самое востребованное". Есть ощущение, что при просмотре фотографий уничтожения я как будто отдаю дань камере, не задумываясь о фотографе, не пытаюсь даже думать, насколько "хорошая" по композиционным и другим законам передо мной фотографии, она настолько жуткая, что я не задумываюсь об эстетике. И вот этот феномен тиражированности, переходящий в символизм, и какие мысли и чувства вокруг него мне очень интересен. Если посоветуете об этом больше почитать буду благодарна. Потому что вторая часть - она поэтична, на мой взгляд, она в поле разговоров великих людей, мне было бы интересно почитать что-то более подкрепленное статистическими фактами.