Кадр из фильма "Не смотрите наверх". Фото: Hyperobject Industries Bluegrass Films
Фильм Адама Маккея «Не смотрите наверх», вышедший на Netflix накануне Нового года, вызвал бурную реакцию в соцсетях по всему миру. В сатирическом фильме об астероиде, разрушающем Землю, одни увидели метафору сегодняшней пандемии, а другие — прямой месседж о недооценке климатической катастрофы. Про что еще это кино? В дискуссии участвовали главный редактор «Отдела культуры» Олег Зинцов, основатель Центра социального проектирования «Платформа» Алексей Фирсов, аспирантка Сорбонны Камила Мамадназарбекова, занимающаяся экологической проблематикой в области театральных исследований, и климатический активист Аршак Мачикян, который прославился тем, что 110 недель подряд выходил в России на одиночные пикеты, поддерживая движение Греты Тунберг Fridays for Future. Вела дискуссию главный редактор журнала «Деньги» и куратор «Отдела культуры» Ольга Проскурнина
Ольга Проскурнина: Меня очень удивило, что фильм «Не смотри наверх» так разделил людей вокруг меня — от очень резкого неприятия до полного принятия, средних оценок практически не было. Лично я каждую минуту фильма просто аплодировала создателям и то и дело повторяла: «Черт возьми, да это же просто документальный фильм! Как он может кому-то не нравиться и не убеждать?» А у вас, друзья, какие впечатления? И что вы думаете об этом эффекте поляризации?
Олег Зинцов: Это кино очень хорошо написано и снято. И, думаю, ты аплодировала потому, что видела, как классно сделана каждая сцена. А кому-то эта сделанность не нравится. Это расчетливое кино, и тех, кому хочется вдохновения и спонтанности, оно раздражает именно своим расчетом. К тому же там есть жирные пережимы — например, когда президент США в исполнении Мэрил Стрип выступает как Гитлер. Но в целом это кино сделано по всем классическим схемам. Возможно, чьи-то ожидания могут быть обмануты быстрой сменой жанра: ты начинаешь смотреть фильм об апокалипсисе, а потом выясняется, что это «Хвост виляет собакой». Но мне кажется, это большой плюс, и я не вижу ничего плохого в том, что это кино сделано четко и правильно.
Алексей Фирсов: В значительной степени критика в соцсетях была построена вокруг того, что фильм не смешной — вроде бы с претензией на иронию и насмешку, но смеха не возникает. Мне кажется, это происходит от того, что многие не видят разницы между комедией и сатирой, которая смешной быть совсем не обязана. Многие хорошие сатирические произведения не вызывают смеха — Оруэлл, например, или Рабле. И если относиться к этому фильму не как к комедии, а как к сатире, я согласен с Олегом, это такой классический, очень добротный фильм в жанре вскрытия общественных проблем. По существу проблем критики ведь было мало. Разве что кто-то из политологов пробурчал, что так дела не делаются, но это, опять же, безо всяких претензий на то, чтобы документально зафиксировать, как делаются дела.
ОЗ: А еще это идеальное кино времен ковида. Астероид — такая жирная метафора! И очень смешная.
АФ: Но вы реально смеялись, когда смотрели этот фильм?
ОЗ: Я смеялся много раз в течение фильма. Его гигантская ирония в том, что цель главного героя — доказать, что все крякнется, — в конце достигнута. Во многих сценах мы знаем факты, о которых не знают герои, и это создает то, что называется у сценаристов «скрытой иронией»,— и в диалогах, и в ситуациях. Ну, и есть просто какие-то удачные шутки. Например, когда в отеле героиня Кейт Бланшетт, популярная телеведущая, начинает целоваться с Ди Каприо и говорит: «Скажи мне, что мы все сдохнем», потому что ее это возбуждает.
Камила Мамадназарбекова: У меня есть любимый философ Тимоти Мортон, он развивает концепцию шестого вымирания, в котором люди одновременно являются динозаврами и астероидом. Мне кажется, что фильм эту концепцию просто экранизирует! И конечно, было очень интересно смотреть, как Ди Каприо продолжает свою политическую работу по борьбе с глобальным потеплением. Он молодец: в 2016 году снял фильм Before the flood («Перед потопом»), который в гораздо более прямолинейной документальной форме, с научными фактами рассказывал, что мы все скоро умрем из-за глобального потепления. Согласие внутри сообщества ученых по этому поводу есть с конца 1980-х годов. А дальше появляются исследования, спонсированные добывающими компаниями, в которых утверждается: нет, все не так точно. Драматургически «Не смотри наверх» абсолютно повторяет эту историю. Before the flood, в котором рассказчик — сам Ди Каприо — приходит к президенту Обаме и говорит: «Вы лидер свободного мира. Что вы можете сделать с этой проблемой?» — он на ту же тему, но выстроен гораздо более патетически. А здесь разговору об апокалипсисе намеренно придается художественная форма, форма комедии.
https://www.youtube.com/watch?v=SL9aJcqrtnw
На каком языке мы сегодня можем говорить об уничтожении мира? Есть библейский жанр. Есть голливудский нарратив — фильмы-катастрофы, в которые мы уже не верим. Мы смотрим на зомби, пожирающих мир, и думаем: окей, это же фикшн! А здесь мы видим, что это не фикшн. Мы узнаем и события, и людей. У ведущей, которую играет Кейт Бланшетт, есть конкретный прототип — Гретхен Карлсон [с Fox News]. Президент, которого играет Мерил Стрип, — это вообще личная месть Трампу. Однажды, когда она его не поддержала, Трамп сказал что-то в духе «ой, ну, Мерил Стрип — это какая-то старая актриса, уже незначительная». Он обидел Мерил Стрип, а она в ответ создала выпуклый образ, в котором узнается этот деятель.
Жизнь, которая повторяет кино, — это тоже достаточно страшно. В ту же неделю, когда вышел фильм, во Франции нашли телерепортаж от октября 2021 года, в котором журналистка Саломэ Саке чуть не плачет в эфире передачи «28 минут» на телеканале Arte, рассказывая про выводы межправительственной комиссии IPCC о повышении среднегодовой температуры к концу века на 2,7 градусов и климатическом саммите в Глазго СOP26. Там, кстати, как говорят, собрались представители добывающих индустрий в пиджаках, ни о чем не договорились, так что катастрофический сценарий повышения среднегодовой температуры на 2,7 градуса уже реализуется, а если мы ничего не сделаем, то и на 4 градуса (но это вы лучше у Аршака спросите, он там был). Вы понимаете, что такое 4 градуса, что такое тепловой удар, когда температура воздуха 50 градусов, как было в этом году в Австралии? Это очень страшная, медленная смерть организма, когда постепенно отказывают все органы, как во время ковида. В общем, Саломэ Саке очень переживает, когда все это рассказывает, говорит, что «речь идет об апокалипсисе», что она не преувеличивает и что в ее словах нет ничего радикального, что это выводы ученых, что именно ее поколению (она родилась в 1995 году) придется испытать все это на себе, а ведущие пытаются перевести все в шутку: о, она классная, давайте позовем ее еще раз! Абсолютное совпадение со сценой из фильма — не сговариваясь, что называется, — свидетельствует о том, что это точное попадание в реальность.
ОП: Я очень хочу, чтобы высказался Аршак, потому что у его поколения есть достаточно простой язык для разговора о катастрофе: How dare you? — и все, разговор короткий.
Аршак Макичян: Да, конечно же, в том, что говорит Кейт Дибиаски [по сюжету фильма — аспирантка героя Ди Каприо, открывшая смертоносный астероид], были какие-то отсылки к Грете Тунберг, хотя речь Греты [на заседании ООН по климатическим проблемам в 2019 году] была более научной. Мне в целом фильм понравился, но не понравилось то, что он очень американоцентричный. Все решает Америка, вся надежда на Америку — русские с китайцами что-то попробовали и ничего не получилось. Плюс к этому, мне кажется, если мы поднимаем этот вопрос, то должны и какие-то решения предлагать, а тут главные персонажи пытались что-то сделать, но у них ничего не вышло. Мне кажется, реальность все-таки не такая страшная. Мы вот занимаемся активизмом и уже добились огромных изменений: в мире появился зеленый курс. Учитывая, что климатический кризис все-таки более долгосрочная проблема, какая-то надежда есть.
Про реакцию российской аудитории еще очень важно поговорить. Я за ней следил — и довольно интересно, что люди не замечали в фильме аналогий с климатическим кризисом. Люди у нас не очень хорошо понимают, что происходит в этой области. Так что реакция российской публики тоже про многое говорит.
ОП: Да, многие из вас сказали, что это фильм постковидный, но для меня главный месседж — про глобальное потепление. По оценкам BP, разведанные запасы нефти и газа при нынешнем уровне потребления закончатся через 50 лет. Пятьдесят лет или полгода — это же в перспективе человеческой жизни, такие временные промежутки несложно себе представить. Но фильм, конечно, рассказывает про любую и каждую катастрофу, которая происходит прямо сейчас, — и про ковид, и про климат, и про современный капитализм. Его критика, в полном соответствии с законами жанра, очень жирными и красивыми мазками разбросана по всей картине — начиная с портерета антагониста-капиталиста, который с улыбкой эксплуатирует троих детей на презентации нового смартфона и вышвыривает этих детей за ненадобностью сразу после этой презентации. Отличная пародия на Маска, Безоса и Цукерберга одновременно.
ОЗ: И Джобса.
ОП: Да, конечно.
КМ: И еще немного на Бернара Арно, потому что он все-таки такой эстет, чувствительный к искусству, одновременно бизнесмен и такой визионер-философ. Как бы.
ОЗ: Еще один плюс этого кино — очень смешной антагонист.
Кадр из фильма «Не смотрите наверх». Фото: Hyperobject Industries Bluegrass Films
АФ: Я вот сделал такой мысленный эксперимент: представил, какой политической системе было бы под силу позитивно выйти из ситуации, которая описана в фильме. Прежде всего это должна быть система, которая не живет короткими электоральными циклами, как американская — в фильме очень много внимания посвящено борьбе за рейтинги на коротком горизонте. То есть система, которая может думать долгосрочно. Система, которая в минимальной степени зависит от избирателя. Система с жесткой централизацией, способная в максимально короткий срок мобилизовать ресурсы для решения проблемы. Система, в которой нет пассивной зависимости от капитала.
И тут мы парадоксальным образом приходим к аналогу российской системы. Получается, что в кризисный момент авторитарные режимы обладают бОльшим потенциалом для решения такой задачи. Если посмотреть на опыт человечества, то в ряде случаев более авторитарные страны в кризисных, мобилизационных ситуациях решали задачи более эффективно. Хотя это приводило к большим человеческим жертвам. Единственный ограничитель: смогли бы ученые в такой авторитарной системе так быстро пробиться на уровень президента? И вот здесь, наверное, сработало бы другое: иерархический фактор, многоуровневость, отсутствие прямых коммуникаций, фильтрация, восточная деспотия и так далее. Вот такой интересный тезис, как мне кажется.
ОП: Проблема в том, что нет в мире сегодня системы, о которой говорит Алексей. Как Россия, так и Китай зависят от капитала — и более того, этим самым капиталом великолепно коррумпированы.
ОЗ: Тогда это Северная Корея.
АФ: Наша последняя надежда.
КМ: Не только она. Какие там акторы? Начинается все с сообщества ученых, которым между собой надо договориться про астероид — летит он или нет. Это сообщество ученых встроено в государственный институт — NASA (которую по сюжету фильма возглавляет массажистка президента). Дальше идет государство в лице Мэрил Стрип, которое, по идее, и должно решать такую миссию, но занято переизбранием. Затем — бизнес надгосударственного масштаба.
И здесь надо сделать особую оговорку о том, что в мире уже есть компании, финансовые возможности которых превосходят бюджеты и военную силу отдельных государств. Эти компании выбирают правительства, которые в отдельных государствах потом пролоббируют нужные им законы — в том числе в государствах довольно большого масштаба. И эти компании предлагают свои безумные решения проблемы — например, засыпать вулканическим пеплом облака, чтобы они не отражали солнечный свет. Или вот сейчас Михельсон строит великолепные заводы по сжижению природного газа, на которых будут датчики для улавливания углекислого газа в момент его производства. Эффективность всех этих технологий — примерно как предложение персонажа из фильма «Не смотри наверх», который хочет добывать руду из летящего астероида. Или вот, знаете, все согласны, что через 40 лет Венеция окажется под водой и с этим ничего нельзя поделать. Но город потратил более 10 млрд евро на систему Moses («Моисей»), которая поднимет Венецию со дна и не даст ей утонуть. У них ничего не получается, но они вкладывают туда все больше и больше денег, потому что мэр взял на себя политические обязательства. Получается такой капиталистический конгломерат — бизнес, сращенный с государством.
Мне кажется, в России есть зачарованность капиталом в силу исторического опыта. После революции и убийства царской семьи всех, у кого была инициатива, смекалка и предпринимательский талант, убили или изгнали — они все уехали на философском пароходе. И у нас в голове есть фигура буржуа-предпринимателя, который строит больницы и занимается благотворительностью. И люди у нас не видят противоречий между интересом, грубо говоря, общественным и частным интересом бизнеса. Потому что добрый буржуа должен строить больницы, создавать фонды и коллекционировать произведения искусства. А то, что он в случае беды улетит на своем звездолете на Марс, как герои этого фильма, или хотя бы уплывет на суперяхте в свой бункер в Новой Зеландии, нам это даже в голову не приходит.
Кадр из фильма «Не смотрите наверх». Фото: Hyperobject Industries Bluegrass Films
АФ: Мы можем сколько угодно ругать корпорации как источники экологического зла. Но надо все же отдать должное: технологии, которые могут с этой проблемой что-то сделать, могут разработать только корпорации — никакие правительства их не разрабатывают. И интеллектуальный потенциал корпораций значительно выше, чем интеллектуальный потенциал правительств. То есть история эта все-таки амбивалентная. Если сейчас взять компанию типа «Новотека» и пересадить ее руководство в Белый дом, это будет гораздо более эффективное правительство, чем то, которое мы имеем сегодня. Просто им нужно будет платить совсем другие деньги.
АМ: Когда мы говорим про климатический кризис, нужно понимать: нет какой-то одной таблетки, которая нас спасет от этих проблем. И когда мы обсуждаем этот фильм, мы обсуждаем проблемы американского общества. Занимаясь климатическим активизмом, я понимаю, что мы [в России] немного с другой планеты. Если взять ученых-климатологов в США, у каждого из них по несколько сотен тысяч фолловеров в Твиттере. А климатические активисты там собирают сотни тысяч людей на протестах. Они действительно влияют на общественное мнение. И вот в этой картине мира с точки зрения климатического кризиса России никакого внимания не уделяется.
КМ: Путин же давно признал, что климатический кризис есть, но Россия от него только выиграет. Потому что мы будем в Арктике добывать новую нефть и засеем там все пшеницей.
АМ: Мне кажется, то, что Путин признал — это очень мало. Если взять того же [телеведущего Дмитрия] Киселева, который говорит: «Тоталитарная секта Греты Тунберг… сейчас глобальное потепление, а потом глобальное похолодание, — все это циклические процессы», — все-таки в России другие реалии. Люди отказываются верить в реальность.
ОЗ: И в ковид у нас не верят тоже.
Леонардо ди Каприо в фильме «Не смотрите наверх». Фото: Hyperobject Industries Bluegrass Films
АФ: Мы как-то быстро перескочили на климат, но все же я бы различал здесь два момента. Первый — это реакция общества на быстрые угрозы «черных лебедей». Вот климат — это в общем-то не «черный лебедь». Эта проблема уже отрефлексирована, здесь есть какой-то временной запас. А второй момент — это проблемы, требующие быстрых решений, как тот же летящий на Землю астероид. Эта гипотетическая ситуация, может быть, ближе к эпидемии, чем к изменению климата. Конечно, в фильме есть и пересечения с вопросами глобального потепления, и дискуссия по этим вопросам не лишняя. Просто, мне кажется, мы слишком ушли в климатическую сферу.
ОЗ: Поэтому «Не смотрите наверх» и воспринимается как фильм про ковидное время. Это метафора того, что мы переживаем сейчас. Это такая шутка на злобу дня. Поэтому она так хорошо и работает, что люди видят в ней отражение своей жизни. А климат — это более долгая история. И она не воспринимается как мгновенная угроза.
КМ: А мне кажется, что проблема глобального потепления в перспективе ближайших 30 лет напрасно воспринимается как долгосрочная. Фильм как раз про то, что если мы прямо сейчас что-то не предпримем, то очень плохо будет всем. И о том, как медиа работают в этой ситуации. На самом деле эпидемия — это часть климатической проблемы. Почему возникла эта эпидемия? Откуда она взялась? Это давление экологического кризиса, которое мы уже несколько лет на себе ощущаем.
ОЗ: Камила, если бы фильм был об этом, его бы никто не смотрел. Сатира работает с острыми, сиюминутными вещами. Здесь нет такой глубокой подоплеки, какую ты подкладываешь.
АМ: Я извиняюсь, конечно, но про это говорил сам режиссер и люди, которые снимали этот фильм. И на премьеру фильма в США позвали климатических активистов — моих друзей. Я и говорю, что в российской реальности, где пропаганда контролирует практически все медийные ресурсы, мы не можем понять климатический кризис. Сегодняшние выбросы [углекислого газа] влияют на то, что произойдет 20 лет спустя. Поэтому многие люди не понимают, что климатический кризис — это проблема сегодняшнего дня. И если прямо сейчас не начать довольно резко снижать выбросы, то будущего не будет. И когда ты начинаешь осознавать на каком-то более глубоком уровне климатический кризис, для тебя уже не важно, через полгода наступит катастрофа или через 30 лет. Особенно когда ты молод. Потому что ты не можешь планировать свою жизнь. Как в такой ситуации заводить семью и детей? Зачем копить на квартиру? Все эти проблемы перестают быть важными. Мне не хочется тут нагнетать, потому что я сам говорю, что нам нужны какие-то решения, оптимизм, какая-то надежда, но все же очевидно, что никаких решений климатической проблемы практически еще нет — выбросы до сих пор повышаются на глобальном уровне. А из-за климатического кризиса подобных пандемий может стать еще больше. Про эту связь тоже говорили в англоязычном интернете и писали статьи на различных ресурсах. В России вот этой дискуссии нет, поэтому нам довольно сложно понять этот фильм и вообще всю ситуацию — мы живем в параллельной вселенной, мы живем в России.
АФ: В России, конечно, пропаганда и контроль СМИ, но я вас уверяю, что тема климата никак не относится к усилиям пропагандистов из администрации президента или откуда бы то ни было. Это вопрос реального интереса, кликабельности этих событий в России. Не в том дело, что у нас тут пропаганда, а в том, что люди не захвачены этой повесткой. А почему они не захвачены? Вот бы с чем стоило разобраться.
Кейт Бланшет и Тайлер Перри в фильме «Не смотрите наверх». Фото: Hyperobject Industries Bluegrass Films
КМ: Мне кажется, что в отношении этого фильма имеет смысл обсудить, как в России и в англоязычном мире воспринимаются медиа. Фильм же, в том числе, и про то, что проблема, которую мы считали долгосрочной, оказалась краткосрочной. И дальше у нас есть государство, которое ее не решает, потому что у него есть более срочные приоритеты, и есть медиа, которое размывает серьезность проблемы и предпочитает говорить о личной жизни звезд. В фильме есть великолепная сцена, когда госсекретарь в исполнении Джоны Хилла на митинге правых (как бы антиваксеров) говорит: есть вы, бедные пролетарии, есть мы, the cool rich, а есть «они». И фильм на самом деле об этой социальной структуре. О том, как белые элиты предали классы, находящиеся внизу социальной пирамиды. И о том, как бедные люди стараются имитировать богатых в своем поведении, в своем потреблении информации, стараются вести себя как the cool rich. А какие-то ученые, городская интеллигенция пристают к ним с этой кометой или со своими проблемами климатическими.
Вообще, в российском контексте климатическая повестка воспринимается как проблема каких-то белых богатых людей, у которых слишком много денег, чтобы покупать себе молоко по 2,5 евро, полученное от счастливой коровы. Или даже не от коровы, а из миндального ореха. Это придурь людей, которые слишком хорошо живут. Вот так воспринимается в России проблема изменения климата.
ОЗ: Независимо от твоего отношения к экологии или от политической системы, в которой ты существуешь: почему этот фильм посмотрели все, и в разных странах на него была одинаково заметная реакция? Потому что там есть очень жирная метафора, которая понятна всем. Эта метафора очевидно связана с ситуацией, которую мы переживаем, и с тем, как на нее реагируют медиа и правительства. Поэтому этот фильм популярен. Если бы этого не было, если бы это был фильм об экологии и критике капитализма, он бы так и остался локальным и нишевым продуктом. Должна быть понятная всем история — и она здесь есть.
АФ: Мне кажется, вы здесь правы вот в чем. Фильм, как и любая сильная метафора, обрастает бесконечным количеством трактовок, притягивая к себе наиболее удачные и наиболее актуальные для конкретной страны или культуры образы. Вполне возможно, что в американском контексте к этому сюжету будет сильнее притягиваться климатическая проблема. А в России — тема дистанции между властью и актуальными запросами людей. А в какой-то другой стране, может быть, выстрелит ковидная тема. Независимо от того, что мог сказать сам режиссер, однозначной интерпретации нет; и мы хорошо понимаем, что объяснения произведения искусства их создателями — это далеко не всегда самые глубокие объяснения. Вот так я бы так смотрел на этот фильм, который создал провокацию, притянувшую совершенно разные смысловые коннотации в разных культурах.
КМ: Скажу только, что замедленная реакция на эпидемию и безответственность были в разных странах и правительствах. Во Франции поначалу был дефицит масок, и министр здравоохранения говорил, что они не очень-то и нужны — теперь его судят с огромным скандалом. В Америке — отсутствие доступного всем публичного здравоохранения. То есть все-таки эпидемия, которая обнажает социальные проблемы в каждой стране, достаточно хорошо ложится в эту метафору.
ОЗ: Эпидемия сама по себе стала метафорой для описания всех существующих общественных систем и показала их слабые места во всем мире.
ОП: Хотела бы под занавес нашей дискуссии рассказать о том, как я поверила в серьезность глобального потепления. Лет 20 назад мне попался на глаза доклад Всемирного фонда дикой природы. И там буквально с картинками Босха рассказывалось о том, что один из видимых эффектов глобального потепления — это появление новых заболеваний, новых эпидемий и даже пандемий. Для научного сообщества связь пандемий с глобальным потеплением была очевидна еще в начале двухтысячных, если не раньше. Так что для меня в этом смысле фильм убедителен и как рассказ о ковиде, и как рассказ о климатической катастрофе. Ну, и вообще про то, как устроено современное общество. Думаю, мы не сильно заспойлерили фильм, и кто его еще не смотрел — пусть посмотрят. Может быть, кто-то что-то хочет добавить еще?
ОЗ: В конце все умрут!
КМ: Мы не успели обсудить то, как проблема меняющегося физического мира прямо сейчас размывает институты демократии. Проблема климатического изменения не только в том, что мы все умрем от теплового удара или наводнения, а в том, что северная демократия не выдержит, не сумеет сохранить свои социальные структуры. Даже если речь идет не о северной демократии, а о российском правительстве. Все общественные институты, в которых мы родились и живем, не выдержат этого меняющегося мира, в котором людям станет нечего пить, нечего есть и нечего терять. В какой-то момент фильма, когда ученые пробуют выступить на улице с политикой прямого действия и у них получается вызвать уличный мятеж, почти что BLM, их тут же обвиняют в терроризме. Там есть связь между катастрофой и разрушением социальных институтов — то, что разрушение социальных институтов произойдет раньше, чем нас всех накроет апокалипсис. Что мы можем делать сейчас — это наш главный вопрос. Спросим у Леонардо Ди Каприо!
Леонардо ди Каприо и Дженнифер Лоуренс в фильме «Не смотрите наверх». Фото: Hyperobject Industries Bluegrass Films
АМ: Согласен, да. Но совсем недавно Леонардо Ди Каприо сфотографировали на какой-то ужасно дорогой яхте Безоса. И мне кажется, в этом и заключается лицемерие этого фильма — как и всего американского искусства. А основная проблема этого фильма — в том, что он не предлагает решений.
ОЗ: Это не задача сатиры.
АМ: Возможно, им и не важно предлагать решение, потому что фильм был успешен, и они и так довольно много денег заработали на нем. Но мне кажется, поскольку на нас действительно надвигается комета, нам нужен не успешный фильм, а какой-то другой формат.
О3: Успешный фильм хорош тем, что он на пальцах объясняет очень многим людям, что происходит. Его обвиняют в отсутствии глубины — а по-моему, здесь это скорее плюс: так можно достучаться до гораздо большего количества людей и в совершенно разных общественных системах, как мы тут уже говорили. Поэтому мне кажется, что свою функцию этот фильм очень хорошо отработал — и у него, как и у любой сатиры, нет задачи предлагать решение. Задача сатиры — указать на проблему.
В фильме есть, кстати, даже автопародии — например, персонаж Кейт Бланшетт. И в целом это кино совсем не кажется мне каким-то лицемерным продуктом. Люди, которые его делали, вполне осознавали свои цели и задачи. И четкость их работы на всех уровнях, от сценария до воплощения, восхищает. Вообще, у этого режиссера, Адама Маккея, получаются хорошие фильмы именно на схожие темы — о предсказании катастрофы. Помните, у него был фильм The Big Short про группу аналитиков, которые предсказали ипотечный кризис 2008 года? Он тоже был очень смешной и злой. Но он был более печальным по интонации: несмотря на то, что конца света не произошло, все герои были показаны как люди, в общем, довольно несчастные, хотя они и заработали свои деньги. Так что лицемерия в «Не смотрите наверх» нет, фильм сделан честно.
АФ. Я бы под занавес обратил внимание вот на что. Наверное, мировой культуре не хватает рефлексии на тему, как поведет себя человечество, институты и люди индивидуально в случае прямой, быстрой угрозы. Почему мы воспринимаем астероид как метафору? Может, он когда-то окажется и не метафорой. Мы же в хрупкой системе живем на самом деле. Климат климатом, ни в коем случае не хотел бы обесценить это направление, но, действительно, голливудский кинематограф не справляется с этим уровнем рефлексии, о котором мы говорим, — все сразу уходит в экшн, в индивидуальный героизм. Вот и я бы посмотрел на этот фильм как на возможность создать такое направление или усилить направление этой мысли в эстетике. И этим он тоже интересен — помимо очень актуальных, конкретных задач, которые мы сейчас вытащили.-
