vk.com / Паблик "Военно-патриотическое воспитание молодежи"
Это конспект доклада «Имитация как идеология», который обозреватель The Economist Аркадий Островский прочитал на конференции «Страна и мир: российские реалии-2023», организованной медиа-проектом «Страна и мир». Это второй доклад из этого цикла, а первый, прочитанный Екатериной Шульман, можно найти здесь.
Примерно с 2007 года в моих разговорах с редакторами и читателями стал звучать вопрос: «А что, Путин и люди из его окружения, — они верят во все то, что говорят?» Но еще начиная с Мюнхенской речи, Крыма, войны, первых больших текстов про идеологию Владимира Путина мне казалось, что это не так работает. На самом деле вопрос, верит человек во что-то, или не верит, изначально бессмысленен. Люди не обязательно говорят то, во что они верят. Но чаще всего они верят в то, что говорят. Многие верят в то, во что им удобно верить в данный момент, и уверены в своей правоте, а вовсе не думают о том, как бы ловчее всех обмануть. Думаю, примерно это мы наблюдаем и с Владимиром Путиным.
Распространено мнение, что идеологические режимы куда страшнее неидеологических. Отсюда попытки найти идеологию, которая бы объясняла агрессивную войну России с Украиной. Но мне кажется, что именно конец идеологии, отсутствие идеологии как некоей стройной системы позволило Путину начать и вести эту войну.
Аркадий Островский, обозреватель The Economist
Почему я стал всерьез думать про идеологию, и особенно про идеологию фашизма? В первые дни и недели войны все мы наблюдали возникновение эстетики, которая очень напоминала фашистскую: появление всех этих заглавных букв латинского алфавита и характерных стилизованных текстов, вроде текста Тимофея Сергейцева. Эти тексты показались мне интересными именно своей стилизованностью: был очевиден контраст между отсутствием массовой поддержки войны в поведении людей и эстетизацией (имитацией) фашизма.
На этом фоне сразу возник довольно большой корпус текстов о том, является ли это фашистским режимом. Понятно, что все зависит от определения фашизма и идеологии вообще. Моя идея была в том, что можно долго спорить о дефиниции идеологии фашизма как учения, программы, но есть беспроигрышный типологический подход: если нечто выглядит как утка, плавает как утка и крякает как утка, то, вероятно, это и есть утка.
Меня заинтересовало, почему война, которая была объявлена под лозунгами борьбы с нацизмом, использовала не столько советскую эстетику, сколько знакомую нам по массовой культуре и советскому кино 1970-х эстетику фашизации.
