Чтобы лучше понять свою страну, надо много путешествовать. Вот, например, дорожное движение в Камбодже: знаков почти нет, правил никто не соблюдает, все движутся на запредельной скорости, преимущество у того, кто больше и быстрее. По сравнению с Камбоджей в России законопослушные водители и отлично организованное дорожное движение. Но по официальным данным, в России на дорогах гибнет в полтора раза больший процент населения.

Водитель-камбоджиец, который половину нашего пути по стране ехал по встречке, отчаянно сигналя, объяснил: «У нас все знают, что правил нет». Все готовы к тому, что встречная машина вылетит на твою полосу. Мотоциклисты готовы к тому, что автомобиль их подрежет, пешеходы – к тому, что их не пропустят. Предупрежден – значит вооружен: я видел много раз, как машины и мотоциклы на дороге быстро смещались к обочине, когда на встречку без предварительных сигналов вылетал очередной «саньон» 80-х годов выпуска. 

В России наши ожидания от водителей и пешеходов завышены: мы едем на зеленый свет, не глядя вправо или влево; мы идем по переходу, не обращая внимания на машины; мы едем в левой полосе, не ожидая выхода встречной машины на таран. Поэтому мы совершенно не защищены от эксцесса – пьяного водителя, случайной ошибки, лопнувшего колеса. В итоге жертв больше, и наше ощущение от ситуации на дорогах, мягко говоря, негативное. 

Похожим образом относится к России существенная часть ее населения – современные либералы, к которым я причисляю и себя. Ожидания у нас крайне далеки от реальности. Мы ждем швейцарской демократии, скандинавской социальной системы и американской мощи и значимости в мире; немецкой экономической модели, но китайской скорости роста и развития. Мы хотим, чтобы элита в России была подобна британской (сплошь благородные лорды ездят на работу на велосипеде), а народ – японскому (все трудолюбивые, 24 часа в сутки кующие экономическое чудо). Нам нужно, чтобы власть была народной (чего у британцев нет) и сохранился «особый русский характер» (с чем у японцев не очень), чтобы мы были «многонациональными и мультирелигиозными», но «сплоченными и патриотичными».

Мы отказываемся принимать полууспехи и полуподвижки и ведем себя так, как будто идеальный мир должен был быть построен еще вчера. Мы отторгаем от себя «нейтральное» население, которое искренне не может понять, почему мы «ругаем все русское». (Разницу между «все плохое в русском» и «все русское» в исполнении либералов понять действительно сложно. Олимпиада тут отличный пример: мы ругаем Олимпиаду, потому что на ней «много украли» и «могли бы потратить деньги на больницы», но отлично ездим по МКАД, невзирая на ее завышенную в 10 раз себестоимость. При этом МКАД для обычного русского человека – это «московский шик», а Олимпиада – действительно праздник, редкое доказательство того, что Россия «может не хуже».) Мы не в состоянии ничего сделать, хуже того – мы, кажется, и не хотим ничего сделать – критика ради критики, требование идеального здесь и сейчас, стремление видеть только плохое и даже расстраиваться, если что-то хорошо, стали составляющими либерального взгляда в России.

Мы похожи на плохих родителей: кричат, ругаются, требуют заведомо невозможного, игнорируя желания ребенка. Происходит это, конечно, от любви, но у страны, как и у подростка, возникает ступор и жесткое отторжение ко всему, что ей говорят в такой унизительной форме. Страна, испытывая к своей либеральной интеллигенции и любовь, и ненависть, идет и голосует за «своих пацанов» с голым торсом на стерхе: они не ругают, а в буквальном смысле предлагают «выпить, покурить и Олимпиаду посмотреть», с ними чувствуешь себя частью великой нации, всех других – козлами, и хорошо понимаешь, что не ты сам виноват в своих проблемах, а враги. 

Любые разумные действия должны иметь цель. Критика ради критики слишком похожа на поливание грязью – здесь «патриотические» оппоненты правы. Часто провозглашаемая цель либералов – обеспечить сменяемость власти – не только не может быть достигнута сегодняшними методами тотальной критики и поддержки маргинальных действий, она вообще сегодня не может быть достигнута. Может быть, получится сменить одни персоны на другие. Но изменить власть сегодня невозможно – ее формы и методы не являются продуктом злой воли или глупости, они следствие экономической модели страны – архаичной, феодальной (только вместо земли – нефть), где у власти неизбежно окажется самый сильный представитель самой сильной феодальной группировки, которая подомнет под себя экономический ресурс и обеспечит свое правление на время, пока ресурс не исчерпается. 

При этом правящая группировка искренне выступает за стабильность и порядок – в их понимании. При ней не будет массовых репрессий, войн, катаклизмов. Точечные репрессии будут применяться только по отношению к прямым конкурентам (а на сегодня их почти не осталось) или для ослабления позиций тех же либералов, их отдаления от «народа». И в случае с «Пусси Райот», и с законом о запрете гей-пропаганды, и в суде над Навальным расчет был именно на реакцию либералов, позволявшую властям честно сказать: «Видите, кого они защищают!»

Все было бы ничего, если бы нынешние пацаны были вечны. Статус-кво, если вдуматься, не так уж плох. Мы могли бы вечно ругаться на действительность; нынешняя власть – вечно править; народ, в целом довольный притоком нефтедолларов и бесконечно далекий и от проблем бизнеса, и от абстрактных демократических ценностей, – вечно безмолвствовать. Но статус-кво держится (и, надо сказать, все хуже и хуже) на огромных деньгах от продажи углеводородов за рубеж. Более 50% бюджета формируется прямо или косвенно доходами из трубы, а еще примерно 25% – это НДС, львиная доля которого идет с импортных товаров, закупаемых за счет средств, вырученных от продажи углеводородов – экспорт последних составляет 20% ВВП. Эта зависимость только нарастает, как нарастают и расходы бюджета, связанные с продолжающейся монополизацией и ростом государственных социальных обязательств. И когда цена на нефть упадет (а она упадет, счет идет на годы), сегодняшние лидеры не только не удержат власть – они даже не будут пытаться: власть без обогащения не является для них ценностью, а обогащаться будет неоткуда. 

Кто будет властителем дум в стране с дефицитом бюджета 7–10% ВВП, с растаявшими за 1–2 года золотовалютными резервами, с гигантским, больше, чем в СССР, процентом госслужащих, огромными социальными обязательствами, непропорциональными расходами на институты подавления, высоким уровнем агрессии в обществе, потерянным классом предпринимателей и вконец испорченными отношениями с развитыми странами? Большинство поддержит не либералов, раздражающих «обычных граждан» своим нигилизмом и подчеркнутой любовью к созданию зон дискомфорта даже за счет здравого смысла. Придет время красно-коричневых: именно они ведут себя наиболее трезво, понимая, как привлечь на свою сторону народ.

Именно их ожидания и от нынешней власти, с которой они легко и умело сотрудничают, и от народа, с которым они умеют заигрывать, полностью соответствуют реальности. Именно их уровень цинизма позволяет строить диалог в манере настоящего лидера: громко кричать то, о чем слушатели говорят шепотом, даже если это самые низменные и грязные побуждения и желания. Именно им нужна власть ради власти, и они готовы за нее бороться, даже если страна утонет в крови. Что будет потом, тоже более или менее понятно – как правило, красно-коричневые приходят к власти последними, после них наступает вселенский потоп.

Это означает катастрофу, сравнимую с революцией 1917 года. Это и есть реальность, которой либералы не хотят признавать. Задача не дать красно-коричневым получить власть, которая сама сегодня идет к ним в руки, должна стать для либералов первой и единственной. Надо использовать оставшееся время, чтобы активно завоевывать симпатии населения страны по отношению к своей платформе – верховенству закона, правам человека, рыночной экономике, демократическому правлению, построенному по функциональному, а не сакральному принципу. 

При этом ни на минуту не забывать про реальность: жители России, как и всего мира, хотят чувствовать себя гордыми за страну и за себя; они, как и жители всего мира, хотят красивых зрелищ и спортивных состязаний; они хотят ассоциировать себя с себе подобными и знать ответ на вопрос, кто – враг (пусть даже ответ будет несколько упрощен). Наконец, они хотят простых ответов на вопросы: что делать, что хорошо, а что плохо? Жители России сегодня более консервативны, чем американцы, – это нельзя не учитывать. Но ксенофобия и консерватизм проходят от осознания собственного достоинства. Надо дать людям это ощущение, а потом требовать толерантности, а не наоборот. 

Возможно, вести такую работу сложнее и скучнее, чем критиковать неуклюжие власти, ничего не предлагая взамен. Возможно, не так просто жестко разделить внутри себя справедливое восхищение США, как образцом внутреннего демократического устройства, и трезвую оценку международной позиции США в отношении России, которая принимает все более гротескные и далекие от эффективности и принципов демократии формы. Тяжело перестать ловиться на удочку власти, бросаясь защищать маргиналов от вымышленных угроз, тем самым отдаляя себя и от реальных проблем, и от основной массы общества. 

И тем не менее другого выхода у страны нет. Если и есть шанс, что в будущем она пойдет за либералами, то только за теми, кто предложит решить реальные проблемы людей (беззаконие, коррупцию, умирающие здравоохранение и образование, проблему детей-сирот и пр.) параллельно с решением их психологических проблем – ощущения потери национального и государственного достоинства, корней, общности, идеи будущего, атрибутов совместной гордости и радости, ощущения конкурентной общности («мы против них»).

Мне кажется, граждане России намного больше готовы к принятию либеральной идеологии, чем кажется. Может быть, именно от этого недоверия народу, неуважения к нему мы и замыкаемся в себе, формируя у народа образ пятой колонны, а не защитников интересов нации. Если мы хотим, чтобы Россия пережила ближайшее падение цен на нефть, либералам надо найти в истории России предметы для гордости (желательно альтернативные Ивану Грозному) и предложить избирателям свою версию великой истории России, научиться говорить «наша Олимпиада» и болеть за наших спортсменов, признать вторжение в храм хулиганством (это очень тяжело, учитывая, что у нас с «хулиганками» одна система ценностей, они намного более «свои», чем благопристойные «патриоты», и тем не менее), согласиться с тем, что США действуют в своих интересах и часто в ущерб интересам граждан России (что совершенно нормально, мы так же действуем, если надо), перестать призывать бедствия на российскую голову по принципу «чем хуже, тем лучше». С этой точки можно начинать работу по привлечению на свою сторону будущих избирателей (или – вооруженных защитников демократии, если до того дойдет). 

В противном случае итог для либеральной идеи в России будет не лучше, чем для водителя в Камбодже, который решит ездить по правилам, не учитывая того, как ездят другие. Не пройдет и десяти лет, как выжившим останется только (в Нью-Йорке, Тель-Авиве или Харбине) беседовать о «России, которую мы потеряли». Эффектно, но не эффективно.