Анатолий Карачинский: «Бизнес-климат складывается из ответственности политиков за экономику»

Анатолий Карачинский в первой сотне Forbes оказался в 2016 году, но в бизнес пришел еще в 1986-м. Его компания IBS поначалу подражала IBM, но постепенно нашла свое место на рынке. В интервью Slon Magazine Карачинский рассказывает, как стать IT-гигантом, не привлекая к себе внимания, кто не дал президенту Путину построить в России IT-отрасль по индийской модели и почему премьеру Медведеву не стоило встречаться с Марком Цукербергом.

– В этом году вы впервые попали в первую сотню списка Forbes с состоянием $0,9 млрд. Вас недооценили или переоценили?

– Это сложно посчитать, поэтому к позиции в списке я отношусь философски. Не могу сказать, что сильно обрадован самим фактом, что я туда попал, – почему-то предприниматели у нас не самые уважаемые члены общества. Часть бизнеса у нас публичная, ее легко оценивать, часть – непубличная. Вот когда все будет публичным, тогда цифры будут точными, а пока трудно сказать.

– Ваше имя упоминается в знаменитом панамском досье. Как это повлияло на ваш бизнес?

– Никак. Во-первых, мы, будучи публичной компанией с 2005 года, в ежегодном отчете раскрывали всю структуру группы, сначала на Франкфуртской бирже, а с 2013 года на Нью-Йоркской. Во-вторых, мы не нарушали никакие законы, создавая офшорную компанию в 1995 году по требованию наших западных инвесторов, так как они не были готовы инвестировать в российское юридическое лицо при той законодательной базе, которая существовала в 1995 году. Как я понимаю и сейчас, для частных (не публичных) лиц нет никаких юридических ограничений. В-третьих, мы, наверно, одна из немногих технологических компаний, кто с 1996 года аудируется крупнейшей западной аудиторской компанией Ernst & Young для предоставления нашим инвесторам (среди которых до нашего IPO в 2005 году были Citicorp, AIG, IFC). Поверьте, что эти инвесторы крайне чувствительны к любым нарушениям.

– Вы послушались призыва власти к выходу из офшоров и стали российской компанией. Как вам на родине?

– Странное ощущение. Нам, то есть бизнесу, действительно сказали закрыть офшорные компании – мы закрыли. Теперь IBS принадлежит мне и моему партнеру Сергею Мацоцкому как российским физическим лицам. Мы ушли с Франкфуртской биржи и задумались о российской. Начали разбираться в процедурах (при этом мы уже делали IPO несколько раз – на Франкфуртской и Нью-Йоркской бирже, так что хорошо понимаем процесс). Обнаружили, что быть публичной иностранной компанией на Московской бирже выгоднее, чем российской.

Консолидированная отчетность (отчетность перед акционерами и инвесторами в отличие от налоговой, которая всегда привязана к календарному году) у многих компаний в мире (особенно у технологических) сдвинута относительно календарного года. На то есть много причин – сезонность, эффективность планирования, забота о людях, стремление снизить расходы на аудит и еще много других, которые все вместе делают компанию более конкурентной. Конкретно для нас самые важные две причины – четвертый календарный квартал всегда очень тяжелый, на это время приходится почти половина выручки. Поскольку сотрудники много работают, часто включая и 31 декабря, в четвертом квартале мы не в состоянии заниматься серьезным планированием. А публичная компания – это компания, капитализация которой во многом зависит от прогнозов (их ты должен объявить в начале года) и качества их исполнения. И вторая причина – в нашей стране ни одна компания, включая лучшие, не знает своего бюджета на IT в первом квартале. А мы можем что-то планировать, только понимая эти цифры. Поэтому мы сдвигаем себе финансовый год по отчетности. И это общая история всего мира. Microsoft начинает отчитываться с 1 сентября, Apple – с 1 июля. Это очень удобно, и это очень полезно для капитализации. Сдвигать отчетный год возможно на любой бирже мира. Так вот, пока мы были на Франкфуртской бирже, Московская все время предлагала часть акций разместить на ней. Нам говорили: «Пожалуйста, отчитывайтесь как хотите, то есть так, как вы отчитываетесь во Франкфурте, мы предоставим вам такие же условия». На практике все оказалось иначе.

Обнаружили, что быть публичной иностранной компанией на Московской бирже выгоднее, чем российской

Аудит в России должен быть закончен в апреле, а поскольку скапливается огромное количество компаний, он стоит баснословных денег. И теперь, когда мы здешняя компания, российская биржа нам говорит: «У нас можно отчитываться только по календарному году». Я говорю: «Подождите, то есть пока я был западной компанией и у меня все было в офшорах, на меня действовали другие правила?» Отвечают утвердительно: «Да, западным компаниям можно, а российским нельзя». Я говорю: «Классно». Иду к регулятору, там меня поддерживают, снова иду на биржу, биржа тоже поддерживает, но говорит: надо согласовать с Минфином. Пишут в Минфин. Начальник департамента проводит совещание – ничего не происходит. Ну не хочет он ничего менять. Почему – непонятно. Министерство написало бумагу с правилами в 2011 году и не хочет пошевелить пальцем, чтобы переписать ее так, чтобы компаниям было удобно, хотя не требуется даже изменения закона. Мне хочется спросить: «Как же так, ребята, вы же нас всех призываете стать российскими, мы и стали российскими. Так почему у меня теперь условия стать публичной компанией, условия привлечения денег хуже, чем у иностранных». Вот такой показательный кейс. Такая эффективность госуправления. Я мог бы вам такие истории рассказывать бесконечно. И вроде это мелочи, но именно из таких мелочей складывается бизнес-климат и, соответственно, конкурентоспособность наших компаний.

– Есть подозрение, что бизнес-климат складывается из политики.

– Нет, бизнес-климат складывается из ответственности политиков и чиновников за экономику. За нашу конкурентоспособность. За равные условия для всех. За развитие прежде всего частного бизнеса, который, мне кажется, уже давно доказал, что он значительно эффективнее любой госкомпании. И это очень плохо, что частный бизнес перестал верить в хорошее будущее. А я уверен, что надо создавать условия для развития прежде всего частного бизнеса, стимулировать создание глобальных компаний и, самое главное, вести диалог с бизнесом, прислушиваться к нему. А бизнес должен отстаивать свои интересы и уметь адаптироваться к любым условиям. И чтобы быть глобальной компанией, надо научиться делать бизнес в любой среде. Вот мы сейчас работаем в 76 странах. В каждой стране все по-разному.

– То есть вы хотите сказать, что бизнес ведет себя инфантильно, сам ставит себя в зависимую от государства позицию, а политика – это не алиби.

– У меня была отличная история в 1996 году. В ноябре 1991 года я ушел из компании «Интермикро», где мы занимались программным обеспечением редакционно-издательского бизнеса, делать компанию IBS. А в 1995-м написали стратегию на шесть лет и планировали, что станем публичной компанией в 2001 году и построим в России клон IBM – диверсифицированную технологическую компанию, которая работает в разных сегментах рынка. Знакомый инвестбанкир посоветовал: «У тебя должны быть акционеры с отличной репутацией, которым люди в мире будут верить и будут верить, что все в ваших отчетах – правда». Мы очень много работали с «Ситибанком» как с клиентом – он тогда только пришел в Россию. В какой-то момент, году в 95-м, «Ситибанк» создает в России Citigroup Private Russian Fund – фонд для инвестиций в российские компании. Руководство фонда встретилось с нами и предложило инвестировать в нашу компанию (это было осенью 1995 года). Сделали due diligence и еще что-то, а финальную точку сделки должен был поставить глава Citicorp Сэнди Вейл. Он прилетел в Москву в марте, а если вы помните, 1996 год – это год выборов. И мы начинаем понимать, что выберут Геннадия Зюганова. Накануне на форуме в Давосе (конец января 1996 года) к Зюганову выстроилась километровая очередь из западных компаний – просто чтобы пожать руку. На Западе все знают, что в нашей стране все всегда решает один человек. Сэнди Вейл приезжает в IBS, я делаю презентацию. Но я всю ночь мучился, должен ли я его предупредить, что у нас вот такое будущее. В конце концов решил, что скажу. Набрал воздуха: «У нас такая проблема, я почти на 99% уверен, что через два месяца мы, наверное, вернемся обратно в СССР. Не знаю, что будет, но я вас должен предупредить». И тут мой собеседник начинает хохотать: «Тронут вашей смелостью, но для нас это не имеет значения. “Ситибанку” 150 лет, мы работали в России еще при царском режиме, а сейчас мы работаем в 130 странах». Мораль простая – «Ситибанку» и вообще крупному бизнесу в общем-то все равно, при каком политическом строе инвестировать.

– К слову, о строе. Вы, кажется, начинали бизнес глубоко в СССР – с журнала Burda Moden, который стали издавать в Москве буквально под прикрытием Раисы Горбачевой.

– Да, я довольно старый предприниматель, пришел в частный бизнес в 1986 году – ушел из государственной организации – вычислительного центра НИИ железнодорожного транспорта. Мама хваталась за сердце: «А как же пенсия?» Я говорил: «Да хрен с ней, с этой пенсией». Меня переманила маленькая австрийская компания ProSystem, которая решила в 1986 году, что будет продавать персональные компьютеры. В этой компании работал мой одногруппник, поляк, после окончания он уехал обратно в Польшу, у них там случилась «Солидарность», и в 1982 году он перебрался в Австрию. У компании были большие связи в СССР, она была поставщиком Внешпосылторга (сеть магазинов «Березка», которые торговали за валюту). И они меня купили тем, что пообещали поставить мне компьютер дома.

– Вы должны были сделать редакционную систему для Burda?

– Да, Ганс Хофер, руководитель компании, очень дружил с тогдашними министром внешней торговли и главой Государственного комитета по науке и технике (ГКНТ). И когда пришел Михаил Горбачев, его жена, Раиса Максимовна, решила, что она обязана сделать что-то для советских женщин. Они как-то договорились с «Бурда моден», что создадут совместное предприятие и начнут печатать журнал на русском языке, но тут выяснилось, что сделать сами немцы это не могут. У них стояла тогда одна из первых популярных редакционно-издательских систем – Ventura Publisher, в которой не было русского языка. ProSystem попросили доделать систему, чтобы она могла работать с русским. Это и был мой первый проект. У меня потом еще лет пять в машине всегда лежала пачка «Бурда моден». Если останавливал гаишник, я открывал окно, протягивал ему «Бурду» и спрашивал: «Вашей жене не надо?» И он говорил: «Извините, пожалуйста».

Почему-то вторым нашим клиентом стала газета МВД «Щит и меч». Пришел полковник МВД, главный редактор, и сказал: «У меня есть 60 тысяч инвалютных рублей (примерно 100 тысяч долларов), и я хочу купить для нашей газеты “Щит и меч” редакционно-издательскую систему». А потом был «Коммерсантъ» и еще много всего. Через два года меня стало раздражать, что из-за ограничений для западной компании я не могу нанять программистов. А к нам уже приходили серьезные клиенты – атомная промышленность, Минрадиопром. Я сказал Хоферу, что ухожу, он пошел к главе ГКНТ и предложил ему сделать с нами совместное предприятие. И они сделали – СП назвали «Интермикро». Мы очень быстро стали большой и уважаемой компанией, занимались серьезными проектами в любых областях: атомной, издательской, в области САПР и много чего еще. На рынке тогда было три крупных компании и никакой конкуренции.

– А потом вы познакомились с экс-журналисткой Эстер Дайсон, а она вас познакомила с Boеing.

– Нет, «Боинг» был позже на 10 лет. А Эстер и правда очень интересная женщина. Она когда-то работала в The New York Times, писала об IT, в начале 1980-х ушла, сделала журнал «Релиз 1.0» и, главное, очень важную конференцию «PC Forum» (и вела ее 25 лет) в Аризоне, там собирались все люди из IT-отрасли из всех стран. Она приглашала лучших и самых интересных. И весь год тратила на то, чтобы найти их, познакомиться и уговорить выступить. На вопрос, почему в Аризоне, она объясняла, что если конференцию делать в Нью-Йорке, то Билл Гейтс придет на 15 минут, выступит и уедет, а в Аризону ему надо лететь, и он задержится дня на два – у всех будет возможность с ним поговорить. У Эстер – российские корни (дореволюционные), и когда была перестройка, она решила, что ее миссия – помочь русским предпринимателям построить успешные технологические компании, дальше все начали ее знакомить со всеми, передавали из рук в руки. Она выучила русский язык, а потом чуть не улетела в космос – прошла обучение в космическом городке. В 1991-м она за свои деньги начала возить русских на конференцию; когда я впервые побывал там, обалдел: здесь Гейтс ходит, и Ларри Эллисоон, и Стив Джобс. В 1988 или 1989 году мы подписали эксклюзивный контракт с Apple. Мы долго ее уговаривали прийти в Советский Союз. Собственно, мы ее сюда и привели. «Интермикро», мне кажется, до середины 90-х была основным партнером Apple.

– Частная компания у вас тоже появилась, как я поняла, в 91-м?