Владимир Путин, Игорь Сечин и Сергей Чемезов
Станислав Красильников / ТАСС
Нет особой нужды вооружаться политическим микроскопом, чтобы разглядеть очевидное: существенные перемены в облике русской власти. Плотность отставок и назначений стала значительно превышать среднестатистический для обычно консервативного в вопросах кадровой политики режима уровень. Скорые на выводы эксперты заговорили о том, что Путин активно меняет свое окружение. Не осталось незамеченным и то, что с переменой окружения стала меняться и сама природа власти: она приобрела привычный для России резко персонифицированный профиль. Я уже имел возможность отметить, что все это происходит не спонтанно и что таким образом политическая система России адаптируется к экономическому кризису как к социальной константе.
Есть, однако, аспект проблемы, на который обращается значительно меньшее внимание, чем он того заслуживает. Одновременно с изменением природы власти, – то есть по мере того, как политическая власть плавно деградирует в механизм личной власти «национального лидера», – происходит изменение ее структуры. Причем это изменение носит парадоксальный характер. Казалось бы, принимая во внимание обозначенный вектор изменения природы власти, тенденция должна состоять в упрощении и примитивизации ее структуры, однако на деле происходит ее существенное усложнение. Возможно, внутри этого парадокса как раз и заложено то противоречие, которому в будущем суждено сыграть революционную роль в судьбе посткоммунистического государства и общества в России.
