«Склоки наверху свидетельствуют о том, что система разрушается». Политолог Борис Кагарлицкий: перерастет ли «СВО» в гражданскую войну и назрела ли в России новая революция?

Текущая внешняя политика путинского режима заставила в России многих размежеваться, начиная от родственников, друзей, коллег и заканчивая целыми политическими движениями. Среди них — и левые. Должен ли левый, марксист, поддерживать российскую агрессию против Украины? Вопрос непростой. С одной стороны, Путин обвиняет в создании Украины именно Ленина, с другой стороны —Россия несет в Украину восстановление памятников Ленина и других символов советской эпохи. Складывается впечатление, что российские левые — это верные путинцы. Но как же тогда мировая революция, классовая борьба, борьба с империализмом — и прочая левая повестка? В этих противоречиях в интервью Republic помогал разобраться кандидат политических наук, историк, главред канала «Рабкор», мыслитель левого толка Борис Кагарлицкий (по его просьбе уточняем, что он признан иноагентом по решению Минюста РФ).

«Когда от нас требуют всегда употреблять феминитивы, это не имеет никакого отношения к политике»

— У вас недавно вышла книга «Долгое отступление». Что нового читатель может узнать в ней о левом движении?

— Это продолжение книги «Между классом и дискурсом. Левые интеллектуалы на страже капитализма». Та книга была посвящена интеллектуальным дискуссиям западных левых и, возможно, для российских читателей была не очень интересна, хотя вроде бы имела успех. А в данном случае мне приходится говорить более обобщенно.

Во-первых, в каком состоянии сегодня находится левое движение — в разных его ипостасях, начиная от социал-демократов и заканчивая левыми радикалами. А во-вторых, я прохожусь по основным дискуссиям, начиная от «исторического» блока — дискуссий, которые велись еще в первой половине XX века, и до сего времени. Также я попытался сделать эту книгу такой, чтобы читатели, не владеющие всей тематикой, могли бы получить основательное представление о том, из-за чего левые мыслители и идеологи спорили, вокруг чего объединялись, из-за чего раскалывались — и продолжают это делать до настоящего момента. В этом смысле человеку, который не очень владеет всей проблематикой левых, социалистических, коммунистических движений, полезно прочитать эту книгу и получить суммарное представление.

Кроме того, я даю обзорный список литературы, которым можно будет воспользоваться, чтобы читать дальше и больше. Так что я бы сказал, что у этой книги есть также и образовательный потенциал. И здесь она дополняет мою другую книгу, «Марксизм: не рекомендовано для обучения», которая была написана еще в 90-е годы. Но та книга затрагивала только некоторые осевые дискуссии, которые есть в марксистской традиции и в социологии, опирающейся на Маркса. А в новой книге я пытаюсь сосредоточиться на вопросах политической теории и политических практик. Здесь для меня важно показать связь между теоретической дискуссией и политической практикой.

Борис Кагарлицкий

— Насколько я понимаю, вы констатируете, что левое движение сегодня испытывает кризис и пребывает в некотором дремлющем состоянии, что отражено и в названии книги — «отступление». Однако если спросить у правых, консерваторов, традиционалистов, даже некоторых классических либералов насчет левых, то они скажут, что левые везде все заполонили, захватили сферу культуры, наступил «культурный марксизм», который им всем уже надоел своим абсурдом: чернокожие актеры играют традиционно белых персонажей в голливудских фильмах, феминистки категорически требуют употреблять феминитивы, и все в таком духе. Что скажете на этот счет: левый отличается от левака, а диктатура пролетариата — от диктатуры меньшинств или просто такова эволюция левых взглядов?

— Начнем с того, что политика — это про власть, все остальное — от лукавого, попытка замотать содержание политической борьбы. Власть — это не только государственное управление, но и отношения между людьми, о чем хорошо написал Мишель Фуко, это возможность контроля чьего-либо поведения. В конечном счете власть — это реализация проекта социальных изменений в интересах определенных общественных сил и социальных классов.

В этом смысле о каких-то успехах левых за последние 30–40 лет говорить не приходится. Даже там, где левые формально приходят к власти и формируют правительство, как, например, в странах Латинской Америки, никаких структурных и институциональных изменений не происходит. В лучшем случае происходит перераспределение ресурсов в пользу обездоленных групп населения. Но это никак не меняет природу общества и не делает данные группы менее угнетенными и обездоленными. Да, отчасти это компенсирует их угнетение и обездоленность, но не меняет положение дел в принципе.

В этом смысле левые оказываются, по сути дела, ненужными. Зачем голосовать за партии, призывающие все изменить, если они принципиально ничего не будут менять?

Теперь что касается словесной эквилибристики. Действительно, в каких-то либертарианских или правых кругах «левыми» называют всех тех, кто не является жестким консерватором и традиционалистом. В этом смысле либералы, центристы, даже значительная часть самих правых выглядят «левыми» просто потому, что они не придерживаются системы традиционных ценностей, характерных для XIX века. Все, кто предлагает новые практики, подходы или даже лексику, в их представлении — левые. Условно говоря, какие-нибудь американские сенаторы, которые проводят жесткую рыночную антисоциальную политику, но при этом употребляют феминитивы и иногда говорят красивые слова о правах ЛГБТ-сообщества, это с их точки зрения левые.

Но если вы посмотрите любые исторические и энциклопедические справочники, то вы увидите, что вопрос левых и правых заключается в системе базовых ценностей и классовых интересов. Левые — интернационалисты, выступают за солидарность, за участие трудящихся в принятии решений, за обобществление собственности, социальные права и классовые интересы наемного работника. А правые защищают существующий классовый социальный порядок, иерархию, традицию, то есть против всяких изменений, и защищают тех, кому принадлежит крупная собственность и реальная экономическая власть.

Поэтому разговоры о том, нравится нам гей-сообщество или нет, вообще не имеют никакого отношения к политике. И здесь я ничего против не имею любых сексуальных ориентаций, права любых сексуальных меньшинств должны быть защищены, как и права других людей: на счастье, личную жизнь, карьеру, культуру и так далее.

Или, когда от нас требуют всегда употреблять феминитивы, это тоже не имеет никакого отношения к политике. Подобная практика лишь портит язык, ломает его логику, которая сложилась естественным образом. Если мы увидим, что общество радикально меняется и нам требуются новые слова, то практика речи сама найдет эти новые слова. Например, слово «айтишник» никто специально не изобретал, не требовал его обязательно употреблять, оно возникло само по себе по мере необходимости. А когда требуют употреблять феминитивы, то это говорит о том, что люди пытаются осуществить насилие над языком. И что важно, такое насилие находится в противоречии с базовыми ценностями левого движения, потому что создает те самые отношения иерархии, власти, принуждения, которые нам навязываются. И подчеркну, это ничего общего не имеет с эмансипацией и интересами женщин. Нам слова навязывают не потому, что в итоге женщины будут более свободными, а потому, что это утверждение власти определенной политической группы, ее способности принудить других отказаться от собственного языка.

Так же как и принуждение говорить «афроамериканец» вместо «негр» никак не обеспечивает равные возможности для всех жителей США, независимо от цвета кожи, в плане работы, образования, здравоохранения и так далее.

Подробнее об этом читайте в моей книге «Между классом и дискурсом». Проблема угнетения есть. Но только коверкание языка не только ее не решает, оно препятствует ее решению, создавая ложные дискуссионные темы, которые заменяют реально значимые вопросы, от которых как раз и зависит подлинная, а не виртуальная эмансипация.