Пару лет назад я опубликовал в Republic текст о том, как Россия эволюционировала от условного советского 1984 года к советскому же 1983-му – то есть выбрала не горбачевский, а андроповский путь. За прошедшее время признаков развития андроповского варианта во внутренней политике становилось все больше, но во внешней не все так просто. На фоне новой версии холодной войны вместо завершающей точки – демонстративного разрыва с Западом – идет подготовка российско-американского саммита.
Советские прецеденты показывают, что диалог с Западом сопровождается внутренней либерализацией. И, наоборот, если закручивают гайки внутри страны, то одновременно конфликтуют с Западом. При Андропове добивали диссидентское движение, уходили с переговоров в Женеве, полностью игнорировали (даже без формально-вежливого ответа) скромную просьбу бывшего австрийского канцлера Бруно Крайского, вступившегося за диссидента Юрия Орлова, и сбили южнокорейский самолет. При Горбачеве диссидентов выпустили и после некоторых перипетий (драматические переговоры в Рейкьявике) в 1987 году вырулили на договоренности с США. Впрочем, управляемая либерализация быстро превратилась в бурную демократизацию.
Можно сказать, что Россия в последнее время находилась в своего рода «долгом 1984 году» (не по Оруэллу, а по аналогии с советской историей). Когда в экономике стагнация, время заоблачных нефтяных цен прошло, а в обществе нарастают усталость и скепсис. Из этого «долгого 1984-го» можно было пойти либо назад – «к Андропову», либо вперед – «к Горбачеву». Однако горбачевский вариант для нынешней властной суперэлиты невозможен – он воспринимается как провальный, приведший к поражению в холодной войне (хотя оно на самом деле было предопределено предыдущей политикой) и распаду СССР. В результате развитие пошло по сценарию «назад в 1983-й».
Лучше, чем у Андропова
Разумеется, в одну реку нельзя войти дважды – поэтому входят в параллельную. Андроповский 1983 год имел место в стране с руководящей и направляющей ролью КПСС – сейчас нет ни партии, ни неразрывно связанной с ней жесткой идеологии, отступление от которой на шаг влево или вправо могло стоить карьеры (а на пару шагов – партбилета). Нынешняя система носит куда более гибкий характер.
Рыночная экономика способствует тому, что, несмотря на отсутствие видимого экономического роста с 2013 года, в магазинах нет «советского» дефицита продуктов – а исчезновение импорта в результате контрсанкций заметил лишь истончающийся средний класс. Горестные переживания об исчезновении русской деревни не учитывают того, что перевод на рыночные отношения агропромышленных предприятий сделал их более эффективными и позволил отказаться как от зернового импорта советского времени, так и от постсоветского ввоза «ножек Буша» (да и сами контрсанкции стали жестким вариантом протекционистской политики, о котором российские производители не мечтали даже в самых сладких снах). В целом российская экономика куда более устойчива, чем позднесоветская – она построена на более рациональных основаниях, не отягощена массой долгостроев, в ней почти невозможно представить себе новую технику, закупленную за валюту и ржавеющую из-за невостребованности на заводском дворе.