Оптимистическая трагедия, или Как нам обустроить Афганистан

Задача номер один для талибов — консолидировать государственную власть в стране, то есть поставить под свой военный, политический и административный контроль всю территорию Афганистана, включая и те отдаленные провинции, которые традиционно подчинялись Кабулу только номинально.

Это особенно трудно сделать именно пуштунам, которые, претендуя на роль государствообразующего этноса, тем не менее всегда упорно сопротивлялись любой сильной власти, исходящей из Кабула. С другой стороны, пуштуны составляют немногим больше 40% всего населения Афганистана, а потому любая политическая система, построенная на этническом пуштунском национализме, будет не только внутренне нестабильной, но и не вполне легитимной в глазах афганского этнического большинства.

Кроме того, пуштунская этнократия неизбежно спровоцирует скрытый или даже открытый конфликт с Пакистаном, поскольку будет прямо или косвенно питать пуштунский сепаратизм в этой стране (пуштуны являются второй по численности этнической группой в Пакистане после пенджабцев).

Формирование первого правительства Афганистана в сентябре 2021 года не подтвердило оптимистических ожиданий относительно репрезентативности новой власти. В правительстве не нашлось места для представителей старой власти — даже таких авторитетных, как бывший президент Хамид Карзай или бывший премьер-министр Абдулла Абдулла. Нет там и политических представителей крупных этнических групп или религиозных меньшинств.

Кабинет без умеренных

Возглавил правительство не считающийся умеренным Абдул Гани Барадар (более известный как мулла Барадар), а более радикальный Мохаммад Хасан Ахунд. Если первый вел переговоры о мире с американцами в Дохе, то второй, как утверждают, не только принял печально известное решение об уничтожении статуй Будды в афганском Бамиане в 2001 году, но и считается одним из создателей современной афганской версии «деобандизма» — одного из самых воинственных направлений исламского фундаментализма.

Мохаммад Хасан Ахунд. Фото: youtube.com

Тревожным сигналом стало назначение министром внутренних дел нового правительства едва ли не самого радикального из полевых командиров «Талибана» — Сиражуддина Хаккани, организатора многочисленных диверсионных и террористических операций, объявленного Госдепартаментом США одним из самых опасных международных террористов.

Но можно ли делать принципиальные выводы о стратегии «Талибана» и будущей форме его правления на основании состава первого правительства талибов? По всей видимости, нельзя. Нынешнее правительство — переходное, временное, и его задача состоит не столько в выстраивании долгосрочной стратегии развития, сколько в наведении элементарного порядка в стране.

Разобраться с конкурентами

Еще одно условие стабилизации обстановки — успешное подавление (или хотя бы нейтрализация) «Талибаном» находящихся в стране ячеек его политических конкурентов — как местных подразделений ИГИЛа* (так называемого ИГИЛ-Х — ИГИЛ-Хорасан), так и «Аль-Каиды»* (*обе организации запрещены в России).

В том, что касается ИГИЛ-Х, особых сомнений нет: «Талибан» — оппонент «Исламского государства» и неоднократно вступал с последним в ожесточенные боевые столкновения (хотя группировка Хаттани, по ряду данных, координировала некоторые свои операции с ИГИЛ-Х).

Нынешнее присутствие ИГИЛ-Х в Афганистане эксперты оценивают примерно в 1500–2400 боевиков, главным образом в провинциях Нангархар и Кунар на востоке страны. Активность группировки достигла своего максимума в 2018 году, затем заметно снизилась, в том числе из-за участившихся столкновений с «Талибаном».

Тем не менее организация способна проводить громкие теракты, вызывающие широкий политический резонанс (примером чему стали взрывы в Кабульском аэропорту во время эвакуации американских военнослужащих).

Ближайшими целями ИГИЛ-Х, по всей видимости, станут представители умеренного крыла в руководстве «Талибана»; поэтому борьба талибов с этой группировкой неизбежно будет продолжаться.

Можно даже предположить, что в этой борьбе они будут сотрудничать и с иностранными государствами, особенно если целями ИГИЛ-Х станут гражданские объекты — школы, больницы, аэропорты и пр.

Однако конечный успех зависит не столько от эффективности антитеррористических операций как таковых, сколько от способности «Талибана» превратиться из преимущественно пуштунского движения в афганское движение, поскольку ИГИЛ-Х, по всей вероятности, будет особенно активно рекрутировать новых боевиков из числа неафганских этнических групп.

С «Аль-Каидой» дело обстоит значительно сложнее. Несколько успешных операций США по ликвидации ее лидеров в Афганистане и Пакистане, проведенных на протяжении последних 20 лет, не смогли устранить исходящую от нее угрозу.

Потеряв свою базовую инфраструктуру в Афганистане, созданную за годы первого правления (1996–2001) «Талибана», «Аль-Каида» смогла частично отыграть свое поражение, развернув широкую децентрализованную сеть своих ячеек во всей Южной Азии.

В частности, она сыграла большую роль в создании и развитии пакистанского «Талибана» («Техрик-е Талибан Пакистан», или ТТП), в также организовала региональную террористическую сеть «Аль-Каида на индийском субконтиненте» (АКИС), которая ныне присутствует практически во всех странах Южной Азии.

Часть афганских вооруженных группировок попеременно выступали под знаменами «Аль-Каиды» и «Талибана», меняя свою аффилиацию в зависимости от складывающейся военной обстановки и политической конъюнктуры.

Готов ли нынешний «Талибан» к нейтрализации ячеек «Аль-Каиды» на территории Афганистана или, наоборот, он возьмет эти ячейки под свое покровительство?

В ходе переговоров с американцами в Дохе в 2020 году лидеры движения последовательно избегали любых возможных обязательств со стороны своего будущего правительства на этот счет.

Ту же позицию «Талибан» подтвердил и уже после прихода к власти в Кабуле. Максимум, что обещали лидеры талибов международному сообществу, — не допустить, чтобы территория Афганистана использовалась для планирования и осуществления террористических актов или иных подрывных операций в отношении соседних государств.

Есть основания предполагать, что дальнейшее присутствие «Аль-Каиды» на территории Афганистана и условия такого присутствия станут важным козырем для торга между «Талибаном» и Западом.

Удержать технократов

Еще одна задача, стоящая перед талибами, — не допустить социально-экономического коллапса. Это не представляется возможным, если не удержать в стране и не предложить работу хотя бы части слоя управленцев-технократов, сложившегося за два десятилетия иностранной оккупации.

Условные 50–100 тысяч технократов не обязательно относятся к силовым ведомствам. При старом режиме они работали в городском управлении, в финансовой системе, в здравоохранении и образовании, в частном секторе и НКО.

Часть этих людей, скорее всего, так или иначе эмигрирует (или уже эмигрировала вместе с уходящими американцами), но часть может и остаться в Афганистане.

Естественно, все это не означает сохранения в неприкосновенности старых практик государственного управления. Система, созданная оккупационными властями, включала в себя повсеместную коррупцию и нецелевое использование финансовых ресурсов.

Слабость базовых государственных институтов, включая силовые структуры, клановость в кадровых решениях, непрекращающаяся подковерная борьба за власть и влияние, отсутствие прозрачности в принятии важнейших решений — все эти факторы, безусловно, ускорили падение режима Ашрафа Гани.

Но проблема ведь не только в них. У талибов вряд ли получится разработать и осуществить прагматическую стратегию социально-экономического развития страны, если они оставят в неприкосновенности свои наиболее консервативные религиозные установки — от них придется отступить, по крайней мере применительно к крупным городским центрам и в первую очередь к Кабулу.

Урок в школе, Мазари-Шариф, Афганистан. Фото: Kawa Basharat/Xinhua / Gobal Look Press

Гарантии прав собственности, независимая судебная власть, прозрачность принимаемых властью решений, меритократия в подборе кадров, открытость страны для иностранных партнеров — новая стратегия развития страны не может не предполагать всего этого.

Да, в исламском мире трудно найти примеры устойчивого баланса между религиозными установками и экономическими императивами; пока сложно сказать, насколько эта историческая задача окажется по плечу лидерам афганского «Талибана». Если они все же смогут ее решить, то создадут крайне важный исторический прецедент, который будет иметь большое значение далеко за пределами собственно Афганистана.

Укротить наркобизнес

«Талибан» неоднократно заявлял об отсутствии у него экспансионистских планов. Настает время подтвердить эти заявления от лица новой власти в Кабуле.

Самый сложный вопрос здесь — решение территориальных проблем с соседним Пакистаном, а именно признание государственной границы по «линии Дюранда» и преодоление синдрома «разделенной нации».

Но стоит вспомнить, что лидеры «Талибана» время от времени предъявляли территориальные претензии и странам Центральной Азии, вплоть до декларативных притязаний на узбекские Бухару и Самарканд.

Более того, Афганистан при первом правлении «Талибана» стал первой и единственной страной в мире, официально признавшей независимость Чечни (Ичкерии) в 1990-х годах. Хотя сегодня в России уже не существует сепаратистских анклавов, вопрос отношения «Талибана» к сепаратистам на Ближнем Востоке, в Южной Азии и Северной Африке пока остается открытым.

Установление же конструктивных отношений с международным сообществом будет затруднено, если «Талибан» не добьется заметных успехов в борьбе с незаконным оборотом наркотиков. Их производство за 20 лет международной оккупации постоянно росло, достигнув к середине прошлого десятилетия почти 700 тонн героина и 7 тысяч тонн опиума в год. Экспорт опиатов из Афганистана также резко увеличился; в 2019 году доля страны в мировой торговле опиумом и героином достигла, по самым консервативным оценкам, 80%, а возможно, и более 90%.

Сбор мака. Кандагар. Фото: Ahmad Massoud / ZUMA / Global Look Press

Противники американского военного присутствия в Афганистане постоянно обвиняли США как минимум в преступном попустительстве афганскому наркобизнесу, а как максимум — в прямом соучастии в этом бизнесе. Общий экспорт наркотиков в стоимостном выражении сегодня в несколько раз превышает объем всей легальной внешней торговли Афганистана.

От этого «бизнеса» сегодня зависят целые районы Афганистана.

Никакие альтернативные сферы занятости сельского населения не могут и не смогут в обозримом будущем обеспечить сравнимые доходы: культивирование одного гектара опиумного мака приносит в среднем $16 тысяч в год, что примерно в 10 раз больше того, что может принести выращивание на этом гектаре зерновых культур, например, пшеницы.

В некоторых районах старые навыки ведения рентабельного легального сельского хозяйства оказались утраченными. А потому любая смена профиля выращиваемых сельхозкультур будет неизбежно сопряжена с падением доходов и снижением уровня жизни районов, занятых выращиванием мака.

С другой стороны, сегодня в Афганистане для сельхозпроизводства используются около 1,6 млн га земель, в то время как общий потенциал земель, пригодных для интенсивного сельского хозяйства, — примерно 8 млн га. Афганистан — одна из немногих стран в Азии, не испытывающая острого дефицита пресной воды (большинство афганских рек впадают в Инд на территории Пакистана, и последний неоднократно создавал различные препятствия для более активного забора Афганистаном своих водных ресурсов.

В любом случае борьбу с наркобизнесом нельзя считать заранее обреченной на поражение, даже при наличии сомнений в готовности «Талибана» поставить борьбу с наркобизнесом в число своих приоритетов. Как бы то ни было, эта борьба потребует настойчивых совместных усилий афганских властей и международного сообщества, причем последнее должно проявить намного больше последовательности и целеустремленности, чем в последние 20 лет.

Наказание смерти подобно

Вероятность осуществление оптимистического сценария развития событий в Афганистане в немалой мере зависит от наличия благоприятного внешнего окружения и от сохранения стабильной ситуации вокруг страны на протяжении длительного времени. Важно, чтобы базовые ожидания от новой власти в Кабуле не выходили за рамки разумного.

«Талибан» не может одномоментно фундаментально изменить свою природу. То есть, по сути, отказаться от тех принципов, которые и привели его к победе над старым режимом. Такие ожидания не только нереалистичны, но и опасны.

Даже если «Талибан» полностью отказался бы от идеологии исламского фундаментализма, это означало бы всего лишь то, что в недалеком будущем он был бы замещен как главная политическая сила в стране другим движением, сохранившим преданность этой идеологии.

Международное сообщество должно удержаться от соблазна «наказать» Талибан экономически, хотя поводов для такого «наказания», скорее всего, будет предостаточно — например, подходы «Талибана» к гендерным вопросам. Одна только приостановка экономической помощи Афганистану вполне способна спровоцировать гуманитарную катастрофу общенационального масштаба: иностранная помощь составляет около 43% ВНП страны и около 75% национального бюджета.

На рынке. Провинция Кундуз, Афганистан. Сентябрь 2021. Фото: Oliver Weiken / DPA / Global Look Press

В гуманитарной помощи в Афганистане сегодня остро нуждаются не менее 18 млн человек, или примерно половина населения страны; от хронического недоедания страдают до половины афганских детей в возрасте до 5 лет.

Некоторые международные организации прогнозируют наступление гуманитарного кризиса уже до конца 2021 года. Даже если посчитать такие прогнозы избыточно пессимистическими, нельзя отрицать очевидного: продовольственная ситуация в Афганистане остается крайне напряженной. Нарастание социально-экономических проблем в стране негативно повлияет на политические позиции «Талибана», открыв дорогу для еще более радикальных фундаменталистских проектов. Результаты попыток «наказать» Талибан, скорее всего, окажутся противоположны ожидаемым — хотя бы потому, что неминуемо ослабят прагматиков в руководстве движения.

Оптимистический сценарий для Афганистана тем более невозможен, если условный «коллективный Запад» обрушит на страну разнообразные экономические санкции по типу тех, которые сейчас Соединенные Штаты применяют в отношении Ирана.

Одним из первых шагов, сделанных в отношении новой афганской власти со стороны США, стало замораживание афганских активов в американских банках на сумму около $9 млрд и приостановка финансовой помощи этой стране. Международный валютный фонд (МВФ) приостановил выделение Афганистану очередного транша специальных прав заимствования на 2022 год в объеме $460 млн.

Международный банк реконструкции и развития также приостановил реализацию проектов в Афганистане (за последние два десятилетия их общий бюджет составил $5,5 млрд). Перспектива новых мер экономического давления США на Афганистан оказывает сдерживающее воздействие и на других игроков, включая Китай.

С другой стороны, приход «Талибана» к власти в Кабуле не является основанием для отмены экономических санкций ООН в отношении талибов. Как быть? Наиболее перспективный вариант — совместная работа членов СБ ООН по определению параметров исключений из соответствующих санкционных списков. Если в июле 2021 года Россия и США смогли договориться по резолюции 2585 СБ ООН о продлении трансграничного механизма доставки гуманитарной помощи в Сирию, то нет оснований полагать, что Москва и Вашингтон (а также и Пекин) не смогут договориться по списку исключений из санкционного режима ООН в отношении «Талибана».

Неосвоенная ресурсная база

В случае стабилизации социально-политического положения в стране и позитивной динамики экономического развития Афганистана плюсы не заставят себя ждать.

Географически Афганистан был и остается естественным мостом между Центральной и Южной Азией. Пока на карте евразийских интеграционных проектов эта страна предстает в виде большого белого пятна. А значит, возможности по-настоящему широкого континентального сотрудничества остаются ограниченными.

При определенных обстоятельствах Афганистан способен оказаться решающим фактором, который определит исход исторической конкуренции двух альтернативных проектов объединения Евразии — «Индо-Пацифики» (концепция, придуманная Индией и Японией и продвигаемая США) и «Сообщества единой судьбы» (китайская концепция) — в пользу последнего.

Так или иначе, Афганистан остается одной из последних почти не освоенных крупных ресурсных баз в самом центре Евразии. Его ближайшие соседи в обозримой перспективе будут в наибольшей степени заинтересованы в освоении этой базы.

Растущие азиатские экономики гарантируют востребованность афганского сырья и энергоресурсов на десятилетия вперед. Можно предсказать реализацию масштабных трансграничных энергетических проектов в центре Евразии, в том числе и с использованием значительных гидроэнергетических ресурсов страны, а также возобновляемых источников энергии.

В перспективе Афганистан вполне мог бы также стать крупным экспортером отдельных видов сельскохозяйственной продукции в страны Южной и Восточной Азии.

Участие Афганистана придаст новый импульс планам создания евразийских транспортных коридоров как по оси «Восток-Запад», так и по оси «Север-Юг». Например, Китай при прежней власти в Кабуле очень осторожно относился к многочисленным проектам развития транспортной инфраструктуры Ваханского коридора, узкой полоски земли вдоль долин рек Пяндж, Памир и Вахан на стыке четырех государств — Китая, Таджикистана, Афганистана и Пакистана.

В Ваханском коридоре. Фото: Tom Hartley / Wikipedia

В Пекине опасались в том числе активизации действий американских спецслужб на своих западных рубежах. Теперь такие опасения неактуальны. Устойчивая стабилизация обстановки в Афганистане позволит Ваханскому коридору восстановить свое положение естественного связующего звена между Китаем и Западной Азией.

Индийский ракурс

Решение «проблемы Афганистана» — это еще и шанс дать новый импульс отношениям между Индией и Пакистаном, а также — между Индией и Китаем. Индия на протяжении длительного времени уклонялась от активных контактов с «Талибаном», рассматривая это движение как орудие в умелых руках Исламабада. В Исламабаде же победа «Талибана» тоже очень часто воспринимается через призму двусторонних пакистанско-индийских отношений — как фиаско якобы существовавших в Дели планов открыть «второй фронт» против Пакистана на его северных границах.

На протяжении последних 20 лет Индия активно расширяла свое экономическое, политическое и гуманитарное присутствие в Афганистане, что интерпретировалось пакистанской стороной как попытки подорвать пакистанско-афганские отношения и провоцировать дезинтеграционные процессы внутри самого Пакистана.

Победа «Талибана», считают в Пакистане, способна положить конец попыткам Дели нанести максимально возможный ущерб своему соседу.

Но если отбросить геополитические соображения, то главные цели Дели и Исламабада в отношении Афганистана совпадают.

Обе страны заинтересованы в недопущении новой гражданской войны и восстановлении политической стабильности в афганском государстве. Обе страны хотели бы видеть устойчивое поступательное развитие афганской экономики и быть участниками взаимовыгодных экономических отношений с Кабулом.

Дели и Исламабад нуждаются в Афганистане как в транспортном коридоре, соединяющим Южную Азию с Центральной Азией, с Россией и Китаем.

Обе страны хотели бы, чтобы с территории Афганистана не планировались и не осуществлялись террористические акты, направленные против Индии или Пакистана.

Этот список совпадающих интересов двух ведущих стран южно-азиатского субконтинента можно продолжить.

Найти общий знаменатель в отношении Афганистана Индии и Пакистану будет нелегко. Особо сложные задачи вырисовываются перед Индией. Нынешний кризис в Афганистане, к которому Индия оказалась менее подготовленной, чем другие ведущие региональные игроки, должен стимулировать поиски новых направлений и новых приоритетов в индийской внешней политике, в частности — поиски путей нормализации отношений с соседним Пакистаном.

Если Исламабаду и Дели удастся договориться по Афганистану, то им будет легче договариваться и по другим вопросам, включая самые болезненные территориальные проблемы.

У порога нового мира

Решение проблемы Афганистана также может означать политическую реабилитацию исламских режимов в глазах тех, кто сегодня относится к ним с большим подозрением. Открытая или латентная исламофобия остается широко распространенной в современном мире в целом и в Евразии в частности.

В число «исламистских» нередко зачисляют любые страны, где ислам играет активную роль в политической жизни. Вопрос об отношениях с политическим исламом так или иначе стоит перед всеми ведущими державами Евразии. В наиболее острой форме он присутствует в современной Индии, которую многие обвиняют в усилении исламофобии в контексте победы «Талибана» в Афганистане.

Но и Москва традиционно предпочитала иметь дело со светскими режимами, пусть даже и авторитарными, а не с исламскими движениями, пусть даже и умеренными (хотя, конечно, из этого общего правила в некоторых случаях делались исключения — например, для ХАМАС).

При этом реальную светскость «светских» режимов подчас бывает трудно оценить, равно как и «фундаментализм» исламских движений (о чем свидетельствует опыт конфликтных ситуаций в Сирии, Ливии и других странах).

Очевидно, что такая позиция Москвы неизбежно сужает поле для маневра и сокращает набор потенциальных союзников и партнеров в исламском мире — от Туниса и Ливии до Ирака и Йемена.

В любом случае политический ислам нельзя считать уходящим проявлением архаики в современном секуляризированном мире. Количество исламистских режимов в мире растет, а не сокращается. Не будем забывать и о том, что ислам уже в этом столетии, по всей видимости, станет самой распространенной религией на планете, обойдя по популярности христианство. Все мы будем жить в преимущественно исламском мире. И к этому надо готовиться заранее.