Александр Петриков специально для «Кашина»

⤢

Про Владимира Путина и Александра Сокурова самое главное — понимать, что их отношения несопоставимо более давние и более прочные, чем с семьей Кадыровых. Уж по поводу покойного муфтия, канонизированого до ленинского состояния в современной Чечне, нет вообще никаких сомнений, что Владимир Путин при жизни едва ли считал его за человека и как-то отделял от остальной массы тех чеченцев, которых испугала перспектива войны на уничтожение с Россией, и которые согласились за деньги и геройские звезды идти в услужение к федералам; возможно, Путину и предоставился бы повод зауважать Ахмата-хаджи, но тот погиб почти двадцать лет назад, оставшись призрачной тенью даже в памяти тех, кто его вербовал, и для нынешнего поколения путинских силовиков во главе с первым лицом Российской Федерации реальный замиритель Чечни — Кадыров-младший, чьи заслуги перед Путиным могут быть сколь угодно бесспорными, но уж ровней себе этого, каким он к нему однажды пришел, полудикого подростка в спортивном (по официальной версии — джинсовом) костюме, Путин считать не сможет никогда. Кадыров для него — заведомо меньшая величина, которую никто ни о чем не спрашивает, и которую терпят ровно потому, что других предводителей для формально покоренного народа у федерального центра нет. «Если не Кадыров, то кто», — очевидно, именно по этой формуле Владимир Путин и живет, и именно она спасает Рамзана Кадырова от тех неприятностей, которые обрушились бы на любого другого губернатора, если бы он вел себя, как ведет Кадыров.

А Сокуров — ну просто представьте. Петербург девяностых, город, который почти официально называют бандитским, и город, который при всем своем величии переживает второй по сложности и драматичности в своей истории страшный период, сравнимый только с блокадой. Запротоколированная Невзоровым трагедия, когда на помойках гниют покойники, на захоронение которых у родни не хватает денег, по обочинам бредут к станкам рабочие, не рассчитывающие на общественный транспорт, лопаются неработающие батареи в квартирах и целые ветки метрополитена, и хозяевами по великому городу бродят криминальные авторитеты — и в этом страшном городе вопреки всей логике его умирания и всему здравому смыслу жил тогда и творил самый великий, самый титулованный, признанный всем миром кинорежиссер, второй Тарковский, бесспорный гений и классик, фигура, одним своим существованием в одиночку оправдывавшая само существование того Петербурга. Отставной кагэбэшник, которому тогда выпало вице-мэрствовать в великом городе, снизу вверх смотрел на мастера, чья добрая воля, если говорить патетически, не позволяла Богу окончательно отвернуться от бывшего Ленинграда, отдав его доедать кладбищенским червям и крысам.

Каким бы монументальным годы спустя ни стал Владимир Путин, ему так и не удалось преодолеть тот трепет, который тридцать или двадцать пять лет назад он испытывал к великому режиссеру. Любая их встреча, которую мы видели — это то же снизу вверх, что и в девяностые. Отвалив гению казенных миллионов на «Фауста», Путин при всех робко («Смените гнев на милость»!!!) спрашивал Сокурова, можно ли хотя бы переозвучить немецкоязычный фильм по-русски — Сокуров отвечал, что нельзя, и Путин вздыхал — ну нельзя так нельзя. Когда в петербургский фонд Сокурова пришли силовики, нескольких часов хватило, чтобы эти хозяева жизни впервые за годы своей практики, когда они, как нож в масло, вторгались вообще куда угодно — вылетели без права оглядываться, и ошеломленные наблюдатели гадали, самому ли Путину дозвонился Сокуров, или есть какой-то второй телефон, звонка по которому достаточно, чтобы присмирить МВД и ФСБ. Сейчас представляется бесспорным, что телефон только один, и Путин, отрываясь от своих самых важных дел, выныривая из бассейна, бежал к аппарату, вода стекала на паркет, а он, вытягиваясь по стойке смирно, обещал дорогому Александру Николаевичу, что обыски никогда не повторятся, а виновные будут наказаны.

Такие вводные условия, говоря откровенно, слегка обесценивают саму публичную беседу Сокурова с Путиным (показательно, кстати, что почти те же самые слова Сокуров говорил Путину и два года назад, и тоже было громко, но назавтра все забылось) — не имеет значения, глупость он сморозил или сказал что-то серьезное, Путин не видит за собой права отвечать мастеру даже на уровне своего любимого «в рамках закона», — Сокуров, не подумав, публично навесил на себя бесспорный состав (в путинской России за предложение «отпустить» какие-то регионы вообще-то сажают в тюрьму), и Пескову потом пришлось, теряя лицо, прямо говорить, что Сокуров не будет арестован, потому что Путин к нему относится по-доброму; как говорится, что вы знаете о правовом нигилизме.

Но потерять лицо пришлось и Путину, традиционно уверенному в себе, а тут почему-то вынужденному повторять стыдную для его уровня пропагандистскую чепуху про 666 народов, НАТО и «вы что, хотите, как в Югославии» — едва ли не впервые мы увидели Путина, понимающего, что оппонент прав, и не способного ответить оппоненту хотя бы на его уровне. Дальше, наверное, и в самом деле придется пить чай тет-а-тет и объяснять, что, Александр Николаевич, даже если вы и правы, сейчас не время говорить об этом вслух, и вот вам денег на новое кино, а на следующую встречу с СПЧ можете не приходить, зачем вам это. Дальше будут потрачены еще какие-то усилия и деньги, чтобы успокоить, вероятно, и в самом деле сильно задетые чеченские элиты, и все останется по-прежнему. Строго говоря, это «по-прежнему» в наше время единственная понятная цель, ради которой российское государство готово совершать какие-то усилия, а Александр Сокуров — чуть ли не последний человек, чьи слова для государства что-то значат. Но когда он один, когда ко всем остальным применяется презумпция нелояльности, предательства, иноагентства, чего угодно еще — тогда и тот счастливчик, который право быть услышанным завоевал тридцать лет назад, теряется где-то среди остальных. Правда либо есть, либо нет. Право на нее не может быть эксклюзивным, даже если оно даровано самим Путиным.