Галерист Марат Гельман на пресс-показе выставки "Россия 2", 2005 год. Фото: Алексей Куденко/Коммерсантъ
В 1980-е Марат Гельман переквалифицировался из рабочего сцены московских театров в первого советского арт-дилера. В 1990-е был одним из главных кураторов российского современного искусства и учреждал Фонд эффективной политики вместе с Глебом Павловским. В 2000-е — устраивал масштабные выставки contemporary art в государственных музеях и руководил художественной революцией в Перми. В 2010-х отказался от сотрудничества с российской властью и осел в Черногории, где четыре года назад придумал форум русской культуры «СловоНово». А за два дня до Нового 2022 года обнаружил себя в списке иностранных агентов, составленном российским Минюстом. Об удивительных метаморфозах, которые происходят с искусством, политиком и его собственной жизнью, Гельман рассказал в интервью «Отделу культуры».
— Как протекает ваше иноагентство?
— Мы сдали первый финансовый отчет на 44 страницах за 30 и 31 декабря [2021 года]. Потому что я, получается, должен их раз в полгода сдавать — а в предыдущем полугодии как раз два дня было. И я уже подал заявку на создание организации (юридического лица для отчетности перед Минюстом. — Republic). Вся эта бюрократия — она, конечно, неприятная. Думаю, что для журналистов это сложнее — все-таки у меня столько лет был бизнес, поэтому эти отчеты меня не пугают. Хуже всего то, что этот статус [иностранного агента] является сигналом для разных людей и структур: теперь можно шельмовать. Какие-то проекты теперь могут сорваться или повиснуть. И, конечно, приходят мысли о том, что моя идея о жизни на две страны оказалась слишком утопической. А одновременно происходят странные женевские переговоры [о безопасности между правительственными делегациями России и США], которые тоже говорят о том, что противостояние страны и мира продолжится. И чем больше будет противостояние, тем больше подозрения будут вызывать такие персонажи, как я.
Я вот начал анализировать, в чем моя проблема с точки зрения российских властей. Думаю, в том, что пытаюсь не замечать те изменения, которые в стране произошли. Продолжаю говорить, как свободный человек, продолжаю действовать, как будто это моя страна — я в ней что-то проектирую, делаю выставки в государственных музеях. И это, видимо, не устраивает гораздо больше, чем какие-то мои антипутинские высказывания.
— Интересно, а ту часть вашей коллекции, которую вы недавно передали в Третьяковку, потребуют маркировать как созданную иноагентом?
— Не думаю, все-таки это требование касается медиа. Социальные сети — это медиа, а этикетки — нет. Но на эту тему многие шутили, ведь получилось, что Третьяковка сделала мою последнюю выставку [перед внесением в список иностранных агентов]. Кстати, до того я подарил еще 50 работ Русскому музею. Это первый российский музей, открывший у себя отдел новейших течений. Я делал с ними большой совместный проект «Искусство против географии». В 1990-е годы значительная часть художественной жизни в стране держалась на трех галереях, в том числе моей. Потом был пермский проект с созданием музея современного искусства ПЕРММ. Меня еще и поэтому уязвляет [статус иноагента], что какие-то люди в Минюсте или в Государственной думе составляли эти списки — а имеют ли они право вообще давать мне такие маркеры? Большой вопрос.
— Вы собираетесь оспаривать это звание?
— Собираюсь оспаривать. Не столько потому, что это может привести к чему-то, сколько для того, чтобы понять формальную аргументацию Минюста. Единственная возможность получить их аргументацию — это подать в суд. Было очень смешно, когда в суде выяснилось, что у «Медиазоны» (Минюст также принудительно внес издание в список иноагентов) их иностранное финансирование — это рекламные доходы через Google. Я так понимаю, что через систему Google доход получают все, кто публикует что-то на ютубе.
Поэтому мне тоже интересно, какие иностранные источники дохода у меня нашлись. Дело в том, что никаких других медиа, кроме социальных сетей, у меня нет. Ни российского, ни иностранного финансирования мои социальные сети не имеют. Два раза в жизни я размещал рекламу — еще в «Живом журнале» миллион лет назад, в 2004-м, 2006-м. То, что я в течение трех лет получаю гонорары здесь [в Черногории] — это очевидно. Но никакого отношения к России моя деятельность здесь не имела.
— Слушайте, фонд «Династия» покойного Дмитрия Борисовича Зимина был признан иностранным агентом на основании тех денег, которые самому Зимину принадлежали и лежали на его счете в иностранном банке.
— Ну да. Я это к тому, что формальные основания они могут тасовать или интерпретировать как угодно, но интересно понять логику. И здесь у меня несколько гипотез.
Я не знаю, кто был инициатором этого решения. Но меня в России достаточно долго не было, а тут, значит, я начал появляться, работать, что-то делать. И те же самые люди, которые тогда [во времена работы в Перми] меня из страны выдавливали, решили: зачем это Гельман вернулся — надо его обратно в Черногорию отправить. Вторая версия — после политиков и медиа взялись за культуру. Мол, скажи спасибо, что тебя не травили, как Диму Быкова, не посадили, как Кирилла Серебренникова, а предупредили мирным способом. Если сигнал поймешь, то, может быть, даже скажешь нам спасибо. Третья версия — это все-таки форум «СловоНово», который уязвлял многих, потому что нам удалось показать, что за пределами России сегодня не какие-то случайные осколки русской культуры, а значительная ее часть. Литература — это Сорокин, Пелевин, Шишкин, Акунин, все первые имена. Искусство — Кабаков, Комар и Меламид, Врубель, Эрик Булатов. Мы не говорим о том, что все они живут за пределами России как политические оппозиционеры. Они уехали, потому что у них были выставки или что-то еще…
— Потому что мир был открыт.
— Мир был открыт, да. Раньше на это можно было не обращать внимания. Но сейчас, когда страна начинает изолироваться, очень важно показать, что русская культура за пределами путинской юрисдикции присутствует достаточно значительно. И еще это означает, что все-таки Россия — это Европа, и никакой другой хорошей перспективы для России, кроме как стать важной частью Европы, нет. А это может не нравиться и расцениваться как деятельность против основной линии, которая заключается в том, что Россия — это особый мир и отдельная цивилизация. Вот такие гипотезы, и какая из них верная — или все вместе, или по очереди — я не знаю.
— Интересно, как маркер иностранного агента разъединяет общество, просто рассекает как нож. Мы вот сейчас в Republic перезапускаем подкаст «Товарищ иностранец», нам для него нужен новый джингл. И молодой композитор, много работающий для кино, после моих слов о том, что подкаст делает СМИ-иноагент, говорит: «Извините, я не буду с вами иметь дело», и бросает трубку. А у вас как? В России что-то незавершенное осталось или все проекты уже здесь, в Черногории?
— У меня [в России] много проектов, но пока в основном приходят сигналы поддержки. Как будто у меня еще один день рождения! Или поздравляют, или по плечу хлопают: «Мы вместе». С Третьяковкой, по крайней мере, у нас все продолжается, готовим новый проект. Но сложности, безусловно, будут — не у меня, а у моих партнеров. Вот сейчас одна государственная структура, с которой я работаю, лихорадочно пытается понять, что делать. Я все-таки окружен людьми, для которых иноагентство не является проблемой. А вот единомышленники в государственных учреждениях переживают даже больше меня. Сочувствую, что они попали в сложную ситуацию. Семья сегодня гораздо более активно выступает за то, чтобы распрощаться с Москвой. Но мне очень жалко прощаться. Может быть, и придется, но с большим сожалением.
— Понятно, что модернизация в России закончилась в начале 2010-х. Тем не менее есть свежий кейс с ГЭС-2, когда буквально через реку от Кремля открывается центр современного искусства и Путин приходит на его открытие. Правда, после открытия остается небольшой осадочек от ухода Терезы Мавики, которая сделала и запустила ГЭС-2.
Как вы думаете, современное искусство при нынешнем политическом режиме на каких правах будет существовать? Всё геттоизируется? Или этим людям с видом на ГЭС-2 она зачем-то нужна?
