Не только на фронтах войны происходят беспредельные вещи — тыл нашего отечества разъедает себя изнутри. Могут ли люди, которые совершают военные преступления, претендовать на бесплатные места в вузах в то время, как с преподавателями этих вузов, высказывающимися против войны, не продлевают контракты? Каждый день профсоюз работников образования получает обращения от учителей, которых администрации школ притесняют из-за антивоенной позиции и отказа проводить «специальные уроки». Тикток и «ВКонтакте» заполнены роликами и изображениями детей, выстраиваемых в школах и детских садах в символы российской пропаганды. В числе последних нововведений — формирование патриотизма у школьников посредством пения гимна и поднятия флага России. Образование вне политики или все-таки у нее на вооружении? Какую матрицу в головы нового поколения россиян собирается загрузить государство?

Вооружившись семейным архивом и актуальными газетами, Александра Михайлова сложила коллажи, созвучные ощущению текущей ситуации, а также поговорила с людьми внутри системы образования, чтобы понять, что происходит с ними сейчас: удается ли им найти смысл в работе и какими получаются занятия в условиях цензуры и контроля, как педагоги бюджетных учреждений решают для себя этические дилеммы и что планируют делать дальше, а также — почему учителям (и родителям детей) важно знать свои права и отстаивать их.

Коллаж: Александра Михайлова

Даниил, педагог, общественный деятель, Ереван

Я почти 10 лет работал в школе в Петербурге. Закончил работать примерно 1,5 года назад, но незадолго до этого я стал проявлять некую активность в профсоюзе «Альянс учителей», и, когда ушел из школы, то это занятие стало моей основной деятельностью. Как профсоюз, мы занимаемся трудовыми правами, какими-то частными кейсами и общими проблемами образования. И последний месяц, когда началась война, естественно, почти все наше внимание уделяется тому, как, с одной стороны, государство обращается с образованием, со всеми этими уроками, флешмобами и так далее, а с другой стороны, мы занимаемся помощью преподавателям, которые не хотят этого делать. Мы их очень поддерживаем. Понятно, что они под большим давлением, и почти каждый день нам пишут письма о том, что учителя вынуждены уходить по собственному желанию — на них составляются разные протоколы и так далее. Учитывая стандарт качества этих людей — это достаточно принципиальные люди, которых нам в системе образования не хватает, — то, конечно, это потеря.

Я сам на протяжении очень долгих лет был политическим активистом в Петербурге, активно работал с ФБК и со штабом Навального в Петербурге, был муниципальным депутатом. И всегда это со скрипом принимала администрация школы, где я работал. Это был один из нескольких лучших физико-математических лицеев Петербурга. А летом 2020 года на меня было возбуждено уголовное дело по статье «неуважение к суду» за пост — и это стало формальным поводом уволить меня за «совершение аморального поступка».

Понятно, что больший резонанс и внимание СМИ привлекают истории, связанные с политикой, когда преследовали учителей или увольняли за участие в пикете или в чем-то подобном, но все же большинство наших кейсов — это сугубо трудовые споры из-за неграмотности или просто личного конфликта. Что касается участия в публичных мероприятиях, то, естественно, по Конституции участие в них может быть сугубо добровольным и любое принуждение к участию — неправомерно. И мы сталкиваемся с этим, когда речь идет о каких-то провластных акциях, например в поддержку годовщины присоединения Крыма или нынешних действий России в Украине, — принуждение к участию или принуждение к отказу в участии — это вообще-то 149-я уголовная статья. Понятно, что любые санкции в виде угроз в невозможности в дальнейшем поступить в вузы, чем часто угрожают школьникам, никакого отношения к закону не имеют и на практике в будущем не реализовываются, кроме, пожалуй, тех случаев, когда пытаются действительно отчислять студентов, как было в довольно нашумевшей истории с СПбГУ.

Что касается школьников и проведения специальных тематических уроков, то по закону содержание образования определяется учебными программами, и, естественно, все эти напичканные пропагандой концентрированные уроки — «Крымская весна», «Герой нашего времени», «Гибридная война», которые сейчас идут, ни в какие образовательные программы не входят. Поэтому, если ученик по какой-либо причине сам либо родители принимают решение о том, что его на этом уроке не будет, то пропуск такого урока не является нарушением права на получение образования, и никакой ответственности ни для ученика, ни для его родителей не предусмотрено. То же самое касается и учителей, которых обязывают эти уроки проводить — это не входит в их должностные обязанности, поэтому почти всегда такие распоряжения отдаются администрацией не в виде официальных приказов, которые можно было бы оспорить как незаконные, а в виде просто информационной рассылки по электронной почте от директора к учителю либо передаются просто устно. На самом деле юридически привлечь учителя к ответственности за непроведение такого урока либо за нарушение методички, которая выдается к такому уроку, практически невозможно. И учитель решает сам, как провести эти 45 минут с классом.

Но, к сожалению, всегда в распоряжении администрации есть 100 и один способ сделать жизнь учителя невыносимой — начать к чему-то придираться и заставить его уволиться.

Учителя, которые приходят к нам, — довольно особенные люди, они отличаются своими взглядами и являются какой-то репрезентативной выборкой по личным качествам — смелости, принципиальности. Многие из них говорят, что ученики все понимают и поддерживают их. Наверное, мне тоже бы хотелось иметь такой радужный взгляд на то, что эта пропаганда не работает. Но когда я смотрю какие-то конспекты или слайд-шоу презентации для детей 5-го класса, где им рассказывается про то, что, условно, в 90-е пришел Путин, поднял промышленность и у нас теперь все свое, то я понимаю, что легко обмануть пятиклассника. Наверное, он понимает, что он сам, его родители и окружение пользуются многими импортными товарами, но оставить у него в голове какую-то идею, что Путин хороший, что он помог и вытащил страну, тоже легко.

Меня просто ужаснуло и разозлило вот что: «Ротонда» опубликовала приказ по вузам о проведении 19 апреля уроков о современных неонацистах. Там была приложена методичка к уроку, из которой следовало, что она назначена для детей от 12 лет. Мы пока не видели приказа о том, чтобы в школах такое требовалось проводить, но там к этому уроку есть домашнее задание — написать пост в соцсетях с критикой в адрес неонацистов. Поэтому мы написали в Рособрнадзор письмо с просьбой провести проверку, потому что это тоже нарушение закона об образовании и Конституции — принуждение к выражению мнения. Но у меня есть ощущение, что это не может продолжаться очень долго, потому что это какая-то зашкаливающая степень безумия.

У нас есть несколько примеров, которые меня как-то утешили: нам писали несколько родителей, которые не приемлют происходящее. Они обращались и к учителю, и директору школы, писали письма. В Петербурге, в частности, была такая история — писали в достаточно мирном ключе, что «приоритет в воспитании ребенка принадлежит семье, что по данным событиям есть большой раскол и противоречивая информация в медиа и соцсетях, что общество нервозное, поэтому мы просим не трогать наших детей, вопросы геополитики и любые разговоры с ребенком об этом — оставить семье». Писали это очень миролюбивым, спокойным образом без угроз, жалоб и так далее. И в этих случаях школа соглашалась, вплоть до того, что в целых классах этот вопрос снимался и отменялся. Учителям точно не хочется этим заниматься, директорам некоторым, наверное, тоже. Но главное, что администрации школ сильно боятся внимания недовольной этими уроками части общества. Все боятся, что они окажутся скандальной точкой, что про их школу напишет какое-нибудь издание или составят на школу коллективное письмо, боятся, что учителя или дети запишут на диктофон.

Поэтому, когда они встречают такое негромкое, но четко выраженное сопротивление, то они, по крайней мере, в некоторых случаях, точно делают шаг назад.

У меня была очень принципиальная позиция не уезжать, но, к сожалению, за последние 2,5 года у меня дома было пять обысков. Причем это всегда было по прописке, где я уже не жил, но живет моя мама — уже не очень молодой человек. И было несколько административных арестов, поэтому две недели назад моя семья меня практически выпихнула из страны. И сейчас я нахожусь в Армении. Я продолжаю и продолжу свое дело, но при этом чувствую некоторую ущербность. Когда мы ругали правительство, пока я работал в школе, то я нес большие риски, чем другие учителя в нашей организации, так как был публичным лицом. Потом, когда меня из школы уволили, я говорил такие вещи, которые, возможно, не могли говорить учителя, которые еще работают. У многих большие риски — семьи, дети и все то, чего у меня пока нет, — большой ответственности перед другими людьми. Но я был в стране и все эти риски принимал, а сейчас, получается, что мы живем с таким оппозиционным критическим голосом и выступаем организацией, лидер которой находится за границей, а наши учителя и воспитатели работают в России — в больших и маленьких городах, в деревнях, и подвержены рискам, от которых я теперь практически избавлен. И морально мне от этого не очень хорошо, и объективно это не очень правильно, но что делать.

Эти военные действия очень непопулярные. Мы можем какой-то цифре верить или чувствовать какую-то цифру, пускай даже она будет большой — эта цифра поддержки спецоперации. Но когда идет такое военное преступление, то тут даже какая-то небольшая часть общества, которая против этого, если она мобилизуется, то может стать супервлиятельной и опасной для авторитарного режима. Поэтому им очень важно было по максимуму задавить голоса тех, кто против, и по максимуму включить пропаганду. Потому что, с одной стороны, старшеклассников сложно обмануть, а 5–6-7-миклассников обмануть легко. А, с другой стороны, школы и вузы стали использовать как такие площадки по генерации медиаконтента. Все эти видеоролики, где дети читают стихотворения про березку, но у них буковка Z нашита из георгиевской ленты, все эти флешмобы и так далее — стало легко на площадках госучреждений генерировать огромное количество пропагандистского материала для «ВКонтакте», чтобы создавать иллюзию широкой народной поддержки. И они уже не остановятся.

Коллаж: Александра Михайлова

Марина, преподаватель высшего учебного заведения, Санкт-Петербург

Вот уже год, как я пришла преподавать в этот университет. И мне знакомая, которая работает на другом факультете, сразу порекомендовала закрыть все соцсети, если они еще открыты. Поскольку раньше я работала в вузе, где неофициально существует актив студентов, которые мониторят соцсети преподавателей и студентов на предмет любых высказываний, то я оказалась к этому готова. И совсем недавно мне подтвердили, что упоминания нашего университета и имен сотрудников действительно мониторятся: включается поиск и все просматривается. У каких-то коллег уже возникали из-за этого сложности. И, с одной стороны, мне хочется здесь работать, я знаю, что и ради чего я делаю, с другой, есть какое-то этическое сопротивление — как я могу это делать, зная, в каком контексте и на какой работе я это делаю? Оставаясь здесь, я становлюсь лицом всего происходящего.

Я преподаю на кафедре филологии, и студенты мне доверяют, у нас сложились очень хорошие отношения. Моя позиция и педагогический стиль — в том, что я не столько преподаватель, сколько наставник или ментор. Мы со студентами вместе — я не просто пришла, отчитала лекцию и ушла.

А сейчас какая-то абсурдная ситуация. Когда я читаю лекцию по английскому Просвещению, я задаюсь вопросом — ради чего? В последнее время я не могу придать смысл тому, что делаю. И примерно такое же ощущение у меня было прошлой весной, когда были акции и митинги, потому что все, что связано с ними, было чудовищно и неприятно, а ты должен выйти и прочитать студентам лекцию про французский экзистенциализм в литературе, который весь построен на категории выбора, ангажированности, бунта, абсурда и осознания своей сущности. И вот я тогда, наверное, в первый раз в контексте своего литературоведческого труда поняла, что самой себе не могу все происходящее объяснить и не могу продолжать читать лекции как ни в чем не бывало.

Как сказала моя студентка, цитируя панк-оперу «Медея»: «Вы позволили себе быть рабами, а нас лицемерно учите свободе».

И вот это создает для меня сейчас такую ментальную площадку, ландшафт, в котором я не могу себя куда-то поместить, мне очень сложно.

А цифры отъезда, не только глобально по России, но и среди моего ближнего окружения, ставят передо мной еще одну морально-этическую дилемму. Но я не хочу это решение принимать в панике и не очень хочу уезжать лишь бы куда. Я в принципе не хочу уезжать, хочу делать то, что я делаю здесь, и продвигать науку в понятиях академической свободы, самоуважения и достоинства. В какой-то момент я в ней, конечно, окончательно разочаруюсь, и это уже происходит постепенно. Это не обязательно даже связано с текущими политическими, геополитическими процессами. Внутри России к «академии» эти вопросы у меня были всегда. Но нет, я здесь, и, надеюсь, все будет хорошо. Менять работодателя для меня — тоже не вариант, потому что такое ощущение, что любая академическая среда очень похожа друг на друга. И если раньше были вузы, которые по ощущению и по рассказам были более или менее, то сейчас все одно. Для меня было достижением в этой «пищевой цепочке» по приглашению прийти в наш вуз. В Санкт-Петербурге в моей специальности, наверное, нет больше места, где я бы чувствовала, что чего-то достигла.

В начале своей карьеры я работала в школе и очень хорошо помню тот момент, когда ушла. Он тоже был связан с давлением на выборах. Плюс школа — это такая властная структура, где ты и администрация находитесь в позиции силы, а ученики и родители — по другую сторону, и вы противопоставлены друг другу. И воевали мы как будто не за детей, а против. Тогда я ушла. В последнее время мое глубокое разочарование приводит меня к мысли, что нужно уходить вообще из науки и заняться чем-то совершенно другим. Что я обрету больший смысл и буду пригодна больше, чем в моей теперешней ситуации. Сегодня поймала себя на мысли, что жаль, что в пандемию не закончила, например, курсы кинологов. Но в такие моменты я вспоминаю, что есть мои студенты, есть магистрантки, с которыми мы пишем работы и занимаемся теми авторами, которые всегда были на периферии, — изучаем женские тексты, женскую поэзию, разбиваем европоцентризм, условно говоря, занимаемся другой литературой, и это важно для меня.

В новом контексте читать лекцию по теории антиутопии — это, знаете, как мизанабим, принцип матрешки, такой рекурсивный прием. Ты внутри антиутопии рассказываешь об антиутопии. Приходится студентам объяснять, что я не перекраиваю программу, что у нас по списку идет театр абсурда и мы сейчас должны заняться эстетикой и поэтикой театра Ионеско. И вот ты им рассказываешь о пьесе «Урок», «Жертва долга» или «Лысая певица» — и все, что ты говоришь, если будет вырвано из контекста лекции, может звучать очень подозрительно. Семестр мы начали с «Бойни №5», с осмысления Второй мировой войны, и это часть программы. А следующая лекция — по феномену 1968 года, и я должна им буду рассказать, как студенты Сорбонны участвовали в протестах, а Робер Мерль написал потом роман «За стеклом», с тем же уточнением, что мы не выходим за рамки программы. Просто контекст разговора изменился.

В какой-то степени мой предмет — это возможность дать студентам слово, если они не могут открыто высказать позицию, если это угрожает им отчислением.

Невозможно прочитать лекцию, не поговорив или даже не подумав о том, что происходит. В этом смысле литература XVIII века, XVII века, времена Шекспира — все получает современное звучание сейчас, и в этом класс, потому что как увлечь студентов литературой Средневековья или Возрождения? Все очень звенит сейчас, и тот же немецкий или английский романтизм начинает сейчас разворачиваться перед нашими глазами.

А самое смешное, что мои студенты — это журналисты. И сейчас, и прошлой весной я читала журналистам, и я даже боюсь и не хочу задавать им вопросы, но я вижу по их работам, по их ответам, что они-то как раз хотят говорить о происходящем, и даже там, где это не совсем необходимо, они проводят параллели, они их видят! Очень жаль, что все это с ними сейчас происходит.

Еще я ждала, что мы от кафедры соберемся, или будет внеочередное заседание, или что нам напишут что-нибудь ободряющее — или наоборот. У меня постоянные колебания от этой тишины — нас 16 человек преподавателей, и я не знаю, что каждый из них думает. Было бы, наверное, легче, если бы мы проговорили это. С другой стороны, собраться и обнаружить, что часть из этих людей другой точки зрения — тоже трудно. Сейчас я думаю, что нужно найти в этой тишине что-то положительное, потому что это дает такой нейтралитет общий, а дальше каждый из нас делает что-то в своей беседе со студентами, и проводит какие-то свои параллели, и находит свои смыслы в происходящем. Но, конечно, мне не хватает какого-то академического сообщества. Когда я увидела открытое письмо шекспироведов, то подумала, что вот оно — комьюнити, сообщество людей, которые занимаются одним автором. Я знаю, что у нас в вузе есть два письма — за и против, с разными подписями, с разным количеством. Но, наверное, это должно спуститься до какого-то более локального уровня, одного автора, не знаю, например, уайлдоведы или ионесковеды — соберитесь и подпишитесь!

Глобально, конечно, нарастает ощущение разочарования, отчаяния и глубокой тоски от того, что все, знаете, at the end of the day не приносит никакого удовлетворения, а приносит ощущение, что ты только идешь на компромиссы и боишься — очень неприятное ощущение.

Коллаж: Александра Михайлова

Василий*, преподаватель высшего учебного заведения, Санкт-Петербург

Я специализируюсь на общественных науках — то, что надо сейчас, чтобы поднять себе настроение. И если бы не дистанционный формат, наверное, я бы уже сорвался, а тут можно отключаться. Я превратил каждый семинар в такую полуторачасовую профанацию. Правда, студенты тоже все понимают. И хотя у некоторых из них появился символ «Z», большинство придерживаются либо нейтралитета, либо такого, скажем, неодобрения последних событий. Никто, естественно, ничего не говорит в открытую, но намеки проскальзывают именно в эту сторону.

Два года дистанционного формата и большие перерывы не превратили студентов во что-то единое, в органичную среду. Те, кто постарше, кто выпустился уже — 90% из тех, кого я наблюдаю, занимают одинаковую позицию, остальные, видимо, нейтралитет. Есть еще фактор семьи, общий бэкграунд. Понятно, что человек, который отслужил перед тем, как пойти в университет, да еще, есть подозрение, что пошел добровольно в армию, может посчитать должным поддержать своих бывших коллег из вооруженных сил, при этом не занимаясь никакой пропагандой. Среди нашего факультета ребята достаточно активные. В целом у них есть ядро, которое всегда занимало активную гражданскую позицию, но понятно, что сейчас — ситуация совершенно другого времени.

Иногда хочется все это наблюдать в качестве историка, а не жить в это время.

С коллегами мы общаемся в основном онлайн, обмениваемся мнениями, но это, опять же, несколько человек. Кто-то в фейсбуке достаточно радикально высказывается в поддержку всей этой спецоперации, в том числе и после закрытия фейсбука. Большинство отмалчиваются, пытаются достаточно нейтрально анализировать произошедшее, и никакого единства тут нет. Другое дело, что в нашем вузе запустили сверху эту замечательную петицию в поддержку президента. И я знаю, что некоторых не то чтобы заставляют, такого я не видел, но один-два-три раза могут позвонить с просьбой ее подписать. Это актуально для тех, у кого будет в этом году конкурс и документы на него уже подаются. Не выкручивание рук, но уже достаточно близко к этому.

Понятно, что маловероятно, чтобы люди, подписавшие письмо «в поддержку», получили за это какие-то бонусы. Иногда вообще в этом списке попадаются посторонние. Как пишут в одном студенческом паблике, одна фамилия в этом списке — фамилия человека, который умер несколько лет назад, а некоторые фамилии дублируются (скорей всего, не по злому умыслу, а просто сама система подписей не работает правильно, и есть возможность поставить подпись дважды). В общем, там сейчас около 700 человек, и это число можно делить на два, потому что среди них есть люди из других вузов, есть сотрудники университета уровня «я-водитель», «я-охранник» — но все это подается как коллектив нашего учебного заведения. А среди тех, кто подписывал второе открытое письмо, против, я слышал, что кого-то уже звали на собеседование, но, честно говоря, не в курсе всех деталей.

Наш университет — структура слишком большая и с серьезной историей, чтобы однозначно можно было решить уйти. Понятно, что любая крупная организация сейчас не может позволить себе какую-то свободу высказываний, если не хочет оказаться под прессингом. Понятно, что ¾ людей в той же самой петиции вынуждены были подписать ее по должности либо исходя из особых обстоятельств. Поэтому занять какую-то этическую морально высокую позицию и сказать, что нет, я ухожу — я не могу себе позволить сейчас — это все-таки выход без возможности вернуться.

Пока от меня никто ничего не требует. Когда что-то начнут, тогда это будет совершенно другая ситуация и можно будет подумать в плане ухода. В конце февраля несколько человек из моих знакомых решили, что они форсируют свой отъезд, но это IT-сектор — им в этом отношении проще. В отличие от них, уехать педагогу — значит как минимум забыть о профессиональной карьере. Понятно почему, так что я оставляю это как крайний вариант. Буду наблюдать, что происходит. Соломку я подстелил и возможности куда-то уехать тоже продумал, но есть люди, у которых таких возможностей нет, и почему я должен за это их осуждать?

*Имя изменено по просьбе героя

Коллаж: Александра Михайлова

Татьяна, учитель, Москва

Я классный руководитель 7-го класса в московской школе. Руководство нашей школы знает, что я состою в «Альянсе учителей», поэтому, я обратила внимание, меня старательно обходят. Ну, во-первых, когда были эти специальные онлайн-уроки (я услышала об этом косвенно, в чате альянса была информация), на одном из собраний было сказано, что если кто-то проводит эти уроки, то не надо проводить их в сетке, не надо подменять этим уроком обязательные предметы. И, во-вторых, на онлайн-педсовет для московских школ, на котором выступали Симоньян и Захарова, были в обязательном порядке приглашены все классные руководители нашей школы, кроме классных руководителей 7-х классов. Я поняла, что они не могут только меня не включить, чтобы не было так очевидно, поэтому они не включили всю параллель (у нас восемь 7-х классов), так что еще семь педагогов я спасла от этого ужаса. Никаких объявлений о том, что надо строиться буквой Z, — ничего такого пока не было.

Не знаю, к чему это приведет, я просто вижу, что народ все на тормозах спускает. Я перекинулась словом с парой коллег про то, что происходит и что это ужас и кошмар — они согласились со мной. Резко с начала спецоперации начали проводить активно внеурочную деятельность: кружок «осмысленное чтение», которое якобы призвано приучать детей к критическому мышлению. Но вы же знаете, что у нас белое называется черным, а черное — белым, поэтому под критическим мышлением у нас промывка мозгов, и всем поставили это в расписание. Я прочла методичку, там работа над текстом. Один из текстов был про то, что якобы российских студентов собираются исключать из западных вузов, и нужно ответить на вопросы — правильно это или нет, как можно помочь нашим студентам, как морально поддержать и так далее. Я специально стала искать оригинал — действительно, была такая статья в английском Forbes о том, что такие предложения есть, но они не одобрены, потому что это неправильно и санкции должны быть точечными и так далее. Соответственно, на примере этой статьи можно было бы показать, как можно бороться с фейками, и показать, что такое критическое мышление, а вместо этого статью подсунули в качестве факта, когда это было всего лишь мнение.

Была еще статья про импортозамещение программного обеспечения (что мы сами «можем») и другие безобидные тексты. Я обсудила это с коллегой, не стала с ней прямо говорить о войне, потому что люди боятся. В альянсе мы все знаем взгляды друг друга, они совпадают, а с остальными — я уже и в семье перессорилась со всеми, с отцом, с сестрой, с племянниками — линия проходит прямо по живому — кто-то против войны, кто-то за, хотя дальние родственники остались в Бердянске. Поэтому не хочется будоражить этим отношения с коллегами. Мы поговорили про это «осмысленное чтение», и моя коллега против них, потому что это навязано сверху. Я была на одном ее уроке, она проводит эти уроки чтения, но по-другому: рассказывает детям, что такое факты, а что такое мнение, как отличить их. То есть реально про то, что такое критическое мышление. Я же, в свою очередь, детям сказала, что на такие уроки ходить не обязательно, они и не приходят.

Люди у нас не очень рвутся в этом участвовать, букву Z налепить еще можно, пару кофточек беженцам с Донбасса тоже можно передать или там пару тысяч, а куда-то бежать воевать никто не хочет.

Когда почти год назад призывали голосовать на праймериз, наша администрация активно агитировала голосовать за нашего кандидата, каждого ловили и спрашивали — проголосовали или еще нет. Я отправила видео с тем, как это было, в альянс и тогда же вступила в него. Завучу, которая агитировала, пришлось уволиться, потому что альянс опубликовал мое видео. И теперь администрация нашей школы очень дозирует информацию и боится — они понимают, что будут крайними, если про них снова напишут. Если что-то будет опубликовано — им прилетит от их же начальства. Они пытаются на меня надавить по-другому, по учебной линии: «вот вы контрольную на листочках провели, а вот у вас дата урока не совпадает с датой в журнале» — вот такие претензии. Сейчас пытаются мой класс распустить — специально набрали туда детей, и, возможно, будет отсев. Класс математический, ищут предлог, чтобы закрыть его. Мои родители объединяются, пишут письма, чтобы оставили им классного руководителя. Вот этим приходится сейчас заниматься, бороться.

Когда началась война, я сказала своим детям, что очень плохие вещи сейчас происходят, нам нужно продолжать жить дальше, нужно представить, что мы живем в последних книгах «Гарри Поттера», и единственное, что надо помнить, что это все закончится. Рано или поздно. Надеюсь, что не очень поздно. Некоторые дети говорили, что «Украина — враги» и вот это вот все, и я объяснила, что это неправильно, что это агрессия. А через некоторое время они как-то притихли — у них «Бэтмена» отменили, они поняли, что новый айфончик на день рождения уже не попросишь. Я специально не завожу разговоры об этом, они понимают, что можно говорить, а что нельзя. В своем классе я знаю, что дети хорошо ко мне относятся и, может, в семье обо мне расскажут, но дальше вряд ли это понесут. Знаю, что кто-то меня записывал. Есть такие низкие люди, они еще не очень взрослые, но они уже низкие. В классах, где такие есть, об этом не говорю.

Все ходим по краю, где оступимся, где нас куда-то кто-то сдаст — не знаю. С другой стороны, заткнуть свою совесть на этом основании тоже невозможно.

У меня болгарское происхождение, и я стараюсь получить паспорт, но это очень долгий процесс. Около года. С другой стороны, не так просто с семьей уехать. У меня два сына: старший ехать не хочет — у него девушка тут, младшего папа не пустит. Я все равно думаю об этом, и даже есть куда поехать, и, если приспичит, если будут преследовать — мелкого под мышку, и все.

Профсоюз делает большую работу: мне хотели выговор сделать, на что я сказала: будем опротестовывать — и в результате никакого выговора не было. Потому что администрация школы понимает, что профсоюз опротестует. Они готовят бумаги, помогают юридически — большая поддержка, особенно когда видишь, что вокруг творится, какими люди стали. Даже знакомые родители детей, с которыми дружит мой ребенок, могут заявить, что это нормально, что бомбят города. И это люди в общем-то не простые, с двумя высшими образованиями. Конечно, когда есть, с кем поговорить хотя бы в чате, и понимаешь, что никто никуда не стуканет, то это большая поддержка. И кроме того, я чувствую, что я не одна. Начальство побережется: они мне сами недавно сказали, что знают мою гражданскую позицию.

Есть вещи официальные, которыми школа должна заниматься, а они не занимаются — заняты давлением на учителей. Очень много хороших учителей уходит, такие истории прямо сыпятся — штук пять знаю, но, думаю, их гораздо больше. Когда родители объединяются — школе не нравится, когда учитель какое-то мнение имеет и отстаивает его — они выдавливают его.

У нас еще не особенно устоялась после советского периода система демократических свобод, когда может быть много мнений, что нужно искать консенсус, что нужно работать как следует. Все это не устоялось, и опять начали выстраивать вертикаль — что сверху скажут («жираф большой — ему видней»), то и будет. Это идет от государства, от шайки этих чекистов. Переговорная сила не равна у граждан и у государства. У государства есть армия — инструмент насилия, есть специально обученные «космонавты», которые в полтора раза больше и шире тебя. У людей нет понимания о том, что такое демократия, что нужно разговаривать друг с другом, что нужно искать компромисс и что это процесс непростой, но его нужно проходить обязательно. Это понимание нужно выращивать. Все-таки в Советском Союзе (я против него, если что) были более чистые идеалы, а сейчас ничего не могут нам предложить такого.

Началось как трагедия, но превратилось в фарс. Я надеюсь, что долго это не продержится. И очень тяжело и больно потом будет из этого вырастать, а если не получится вырасти, то вот тогда я точно уеду — мне уже почти 50, и я хочу пожить где-то свободно и спокойно.

Коллаж: Александра Михайлова

Валентина*, социальный педагог, Нижний Новгород

Я работаю в детском саду более 25 лет. Нас просили проводить работу с родителями, устраивать конкурсы рисунков. Но при этом это рекомендательная мера, не закрепленная в официальных документах. В управлении детскими садами сказали, что «начальство настаивает на общей патриотической позиции». Но я отказалась проводить пропагандистские мероприятия с участием детей. Я считаю, что воспитание гражданского сознания — дело рук учителей и воспитателей в совокупности с работой в семье. Со стороны сотрудника дошкольного образовательного учреждения отношусь ко всему этому категорически отрицательно. Есть педагогические каноны и система образования, для подобного возраста военно-патриотическая работа неприемлема. Не говоря уже о «вовлечении несовершеннолетних в политику», о недопустимости чего так много заявляли в 2021 году на выборах разного уровня.

Мы отказались, сославшись на отсутствие официального документа и необходимости работать в рамках регламентов, которые еще не разработаны. Пока последствий не было, но нужно понимать, что зарплата сотрудника дошкольного учреждения состоит из базового оклада и премии. Премию начисляют заведующая и управление. С большой долей вероятности на процент премии от управления рассчитывать уже не придется. Так было и с попытками принудительного участия в голосовании на праймериз ЕР, и на выборах всех последних лет.

Две трети коллектива поддерживают пропагандистскую версию в контексте «мы не начинаем войну, мы ее заканчиваем». Сотрудники бюджетных учреждений рассчитывают на послание президента Федеральному собранию, где предполагается анонсирование разовых выплат для многодетных семей, людей с инвалидностью, особых социальных категорий. Общая позиция значительной части людей заключается в том, что «они там сами в правительстве разберутся», а мы пока закупим лекарства и потерпим. Безопасности в России нет в контексте текущей ситуации.

*Имя изменено по просьбе героини

Коллаж: Александра Михайлова

Ольга, учитель, кандидат педагогических наук, Санкт-Петербург

Я убита, и тут даже нечего говорить. Не только потому, что я филолог-финист и теперь я профессионально оказалась в ситуации сложной, но еще и потому, что наша школа до 24 февраля была школой-побратимом города Турку — у нас был такой особенный статус. Вся наша деятельность, вообще все преподавание было связано с тем, что в конце 80-х годов мы открыли школу, где будут изучать финский язык. И на тот момент в городе больше не было таких школ.

В 1958 году появилась такая организация — Союз советских обществ дружбы и культурной связи с зарубежными странами. Одно из первых обществ дружбы — Общество дружбы Финляндия — Советский Союз — появилось в Финляндии. Оно было создано в 1944 году, то есть прямо в год перемирия. В 1953-м Ленинград и Турку стали городами-побратимами. Я закончила кафедру финно-угорской филологии, финское отделение, и попала на интересную и сложную работу в «Дом Дружбы». Это было действительно непросто даже тогда, в СССР, говорить с западными странами. Между Советским Союзом и Финляндией существовал договор о дружбе, сотрудничестве и взаимной помощи. И этот договор имел первую статью, которая предполагала, что в случае нападения или ввода каких-то войск на территорию Финляндии СССР имеет право отразить эти удары. И в таких условиях, несмотря ни на что, развивались активно сотрудничество, взаимная помощь и культурные связи.

Осенью 2021 года мы отмечали 30-летие побратимской связи с городом Турку — к нам приходила генеральный консул — с нашими финскими друзьями. У нас до сих пор висит флаг — герб города Турку на стене в большом зале. Меня никто не просил его снимать, и мы его не снимаем, но отношений и сотрудничества сейчас у нас с ними нет. Финский язык, особенно в школе, имеет смысл изучать для того, чтобы подружиться с финнами, а с ними сегодня подружиться мы не сможем. И я в отчаянии. Можно вспоминать то, с чего мы начинали: уйти, например, в голую грамматику финского языка. Так можно — это неплохо развивает интеллект, так же как математика, и для изучения математики нам не нужны никакие партнеры, мы ее изучаем сами для себя. Я могу построить такой курс изучения финского языка, он будет интеллектуально полезен — можно будет развивать память, складывать слова в предложения, но человеческий язык — это не латынь. Мы можем перейти на латынь или на старославянский, но если мы изучаем живой человеческий язык, то нам нужны партнеры. Скоро мы с первыми классами дойдем до буквы Z (цета). Я эту букву вот сейчас запишу на доске, и у этой записи будет очень много смыслов. Я, предположим, скажу, что так называется химический элемент Zn (цинк), и у меня, в связи с новыми обстоятельствами, сразу же появляется ассоциация по поводу цинка. Вы понимаете, что из цинка делают? Конечно, в первом классе до таких абстракций или таких логических цепочек мы не дойдем, и слава богу, что это не финская буква и собственно финских слов на эту букву нет.

К сожалению, в школе, чтобы мы ни говорили, как бы мы ни пытались сохранить свой профессионализм, мы вынуждены занимать позицию. Я должна иметь позицию. Вот мы оформили стенд, который называется «Возвращение Снусмумрика» — мы планировали первого апреля его встречать. Снусмумрик-то тут причем? Куда он вернется? Куда мы с ним вместе пойдем? Все это кажется теперь каким-то пустым.

Я убеждена, что чем больше иностранных языков мы знаем, тем мы становимся лучше — у меня не развивается ксенофобия. Мне никто не может сказать, что какой-то народ плохой. Я не верю этому. Я считаю, что это безнравственная позиция. Нет плохого народа, но есть действительно плохие люди. Конкретные люди. Есть умные и глупые, есть люди, которые намеренно врут. Даже среди детей мы таких знаем — обманщики. Есть, мы видим это в детской среде, агрессивные дети — в них такая природа. А есть очень добрые дети. И детство — это время, когда можно попробовать быть разным. И никто не может тебе сказать, как надо.

Я сегодня сказала директору нашей школы: «Вы понимаете, что я должна сделать, если я не просто верю, а я убеждена, что либо патриотизм, либо образование?»

Потому что, если я взяла за основу патриотизм, значит, я отвергла вообще сомнения, а если я стою на позиции образования, со всей глубиной этого смысла — слово-то какое, ни в одном языке такого нет — «образование», — то о каком образе идет речь? По образу и подобию? Но если божьему, то это должен быть человек разумный, а если человек разумный, то он обязан сомневаться, он все время должен подвергать сомнению то, что он знает, потому что через некоторое время это знание может быть устаревшим. И самая главная задача в школе — формирование познавательного интереса, а познавательный интерес не выбивается, он добивается, добывается.

Мы надеялись и строили планы с финнами, что едем на дни Петербурга в Турку в сентябре — у нас же есть ансамбль кантелистов (кантеле — финский народный инструмент), и они играют прекрасную музыку. Мы стали ставить спектакли на финском языке, Калевалу читаем. В общем, весь этот комплекс вещей — невозможен, и я сегодня об этом сказала директору. Она, конечно, не обрадовалась услышанному, сказала, что не может заставить меня работать.

Было официальное письмо от города Турку, от нашего главного партнера — школьного управления города Турку. Надо отдать должное руководителю, он написал мне лично и сказал, что будет приниматься это решение на уровне города и, скорей всего, оно будет отрицательным. То есть я знала, что это случится. На мой взгляд, наверное, немного поспешили наши финские друзья — они не платили деньги никакие, то есть, скажем, если бы они хотели свои деньги вернуть и больше не тратить на нас, то я бы тогда это поняла, а так этот шаг был немного в стилистике: «Ах вы так, тогда мы вот так». Но я не буду судить, я ни на кого не в обиде. В общем, понимаю — человеческая слабость здесь тоже сработала. Со всеми своими контактами, с людьми, с которыми мы поддерживали отношения, кто мне пишет приватно — я ни с кем не порвала отношения.

Когда я поняла, что что-то пошло не так? В 2014 году. Я занималась азбуками, поскольку читала лекции в Финляндии по межкультурной коммуникации. У меня было такое направление — русская коммуникативная культура, и, естественно, я понимаю, что есть кодовые вещи в культуре, а код определяет азбука. И вся история нашей кириллицы — это кодирование нашего культурного смысла. Поэтому для нас всегда азбука важна, у нас азбука носит идеологический характер. И вот 2014 год. Сочи. Церемония открытия Олимпиады начинается с того, что девочка Люба читает азбуку. Я смотрела внимательно за Любой и не поверила собственным глазам. Вдруг меня насторожило: «Ж — Жуковский» — думаю, что это такое? («Отец русской авиации» , в годы Первой мировой войны он разработал теорию бомбометания, занимался вопросами баллистики артиллерийских снарядов. — Republic.) Я навострила уши, дальше: «И — империя»! Там были все императоры-самодержцы в этой азбуке Российской Федерации 2014 года на Зимних Олимпийских играх, там был весь космос, там были все создатели вооружения, а Пушкин был на Ъ. Через день-два я просматриваю интернет, а там появилась альтернативная азбука: «А — Афганистан, Б — Беслан» — весь набор… И вот с этого времени я не то, чтобы ждала, но понимала, что подготовка уже началась.

Я была недавно на спектакле на Новой сцене Александринки «Чук и Гек» — грандиозный совершенно, немыслимый спектакль. Он, оказывается, был поставлен в 2017 году. Это о гулаговском времени. На спектакле мне запомнились слова Георгия Жженова. Когда он сидел, ему удалось каким-то образом сохранить маленькую булавочку. Он ее заточил и спрятал, схоронил ее не для того, чтобы совершить самоубийство, а просто знать, что что-то он сможет сделать по собственной воле. Нельзя лишать воли людей. Как же я могу быть педагогом — я стараюсь, чтобы люди научились думать. В финском языке нет будущего времени — все надо сделать сейчас, будущее надо сделать сейчас.

Я считаю, что в самых отчаянных ситуациях у нас есть слово и право слова.

И этим словом мы можем объясниться всегда — при этом, понятно, что метать бисер перед свиньями не нужно, а это ведь тоже есть. Я буду надеяться, что есть такая возможность. Во всяком случае, у меня пока есть такая способность, и я этим буду пользоваться.

Недавно нашлась моя старая фотография, где я в 1987 году сижу на нашем ленинградском телевидении. Перестройка уже началась. Познер с Донахью вели телемосты, и нас, сотрудников «Дома Дружбы», естественно, приглашали на такие встречи. Там зашел разговор о свободе. Я всегда активно слушаю, и если есть что сказать, готова к этому. И тогда сказала следующее: «На самом деле свобода — она внутри себя, она не внешняя, она — внутренняя. Очень трудно стать внутренне свободным человеком, но это возможно».

Я убеждена до сих пор, что свобода — она в тебе. Вы не представляете, сколько раз меня спрашивали за мою жизнь в самые благословенные наши российские времена, когда мы жили очень хорошо и весь мир был открыт, — Оля, почему ты до сих пор здесь? Да потому, что я люблю быть здесь — у меня здесь семья, у меня здесь могилы. У меня вообще много, что есть здесь. Можно, конечно, туда-сюда ездить, но такая у меня оказалась профессия — я оказалась на границе. Интересно быть здесь.