Александр Петриков специально для «Кашина»

Премьер Михаил Мишустин, поздравляя ветеранов с Днем победы, ни словом не упомянул о происходящем на Украине — не сказал об идейных наследниках нацистов, не намекнул на враждебность Запада, не призвал сплотиться вокруг Владимира Путина; просто поздравил с праздником и все, как-то смог избежать обязательных в эти дни слов. Возможно, перед нами не антивоенный демарш, а санкционированная самим Путиным диверсификация высшей номенклатуры, в рамках которой премьеру позволено быть в стороне от военного мейнстрима, имея в виду, скажем, какие-нибудь будущие переговоры — очевидно, их будет проще вести человеку, не отягощенному соучастием в спецоперации. Но даже если у Мишустина есть какой-нибудь такого рода секрет, едва ли он поделился им со всеми вниз по вертикали, и люди несколькими этажами ниже его видят то же, что и мы — власть марширует в Z-колонне, а премьер не марширует, и, значит, позиция молчания и неучастия в принципе возможна, и, пусть и в понятных пределах, но система допускает возможность выбора. Когда приморский губернатор Кожемяко, переодевшись в камуфляж, уезжает путешествовать по Донбассу с автоматом, это бросается в глаза, кого-то Кожемяко с автоматом возмущает, кого-то восхищает, но и те, и другие не замечают главного — если автомат берет в руки один губернатор, значит, несколько десятков остальных сидят в своих кабинетах без оружия, занимаются своими крепкохозяйственными делами и, возможно, надеются, что им никто не позвонит и не попросит следовать примеру приморского коллеги.

А может быть, им всем как раз звонят. Может быть, и до Кожемяко (слева направо по карте) дозвонились уже после того, как десять или двадцать его более аппаратно опытных и уверенных в себе коллег заверили Москву, что обязательно оденутся в камуфляж, возьмут автомат и поедут если не в Мариуполь, то хотя бы в Херсон, но, пожалуйста, не сегодня — посевная, лесные пожары, армейский призыв, сдача объекта. Вот разгребусь, и тогда — Москва хмыкает в трубку и набирает следующий регион. К моменту созвона с Кожемяко настроение уже совсем ни к черту, и приморский губернатор слышит в телефоне уже совсем сердитый голос, обещающий ему в случае неисполнения даже не отставку (отставкой-то сейчас кого испугаешь — они же все и мечтают об отставке прежде всего; как повезло томскому Жвачкину — и кто назовет его неудачником?), а тюрьму, конфискацию и все такое прочее. Матерится и едет на войну.

Российские официальные лица, чей голос после 24 февраля слышнее всего — их, во-первых, можно пересчитать по пальцам, во-вторых — список их не совпадает ни с одной из известных околопутинских иерархий. Медведев, Кадыров, Рогозин, Турчак, Володин, немного Патрушев, немного Нарышкин, немного Кириенко — а больше ведь и никого. Те, кого в эти недели стало больше в официальных новостях — они, может быть, и пытаются своей чрезмерной активностью нарастить себе аппаратное влияние (тот же Рогозин — не премьером ли он хочет стать?), но еще — возможно, сами того не желая, — прикрывают собой тех, кто предпочитает ничего не говорить и дистанцироваться от буквы Z. Медведев с Рогозиным, может быть, потому так оглушительно и орут, что иначе будет заметна та повисшая над государством тишина, какой государство еще не знало. Делись куда-то и некоторые министры, и медийно активные до войны депутаты, и многие губернаторы, и главы госкорпораций — замолчал и исчез даже Сечин; думал ли кто-нибудь, что можно будет скучать по Сечину? Ну, не скучать, конечно, но и его молчание, и молчание многих других выглядит, конечно, крайне интригующе. Оно совсем не кажется грозным, это молчание. Возможно, растерянным, но скорее — отчаянным и тяжелым. Уж на уровне пусть не министра, но относительно скромного депутата-единоросса, любившего до войны выступать по телевизору, а теперь не отвечающего на звонки — можно представить себе, какое давление он выдерживает и сколько сил прикладывает, чтобы не открывать памятник бабушке, чтобы не надевать на себя букву Z, чтобы не произносить какую-нибудь ястребиную речь.

За эти неполные три месяца было полтора случая, когда не первого ряда официальные лица высказывали почти антивоенную позицию — был Мединский в Стамбуле, был Песков, на обоих бросалась Z-пресса и активисты, обоих обзывали партией мира и чуть ли не национал-предателями. Но это вопрос мерки, с которой лучше подходить к российской номенклатуре. Если считать эталонными ястребами Медведева и Рогозина (а они ведь и в самом деле эталонные), можно увидеть, что военный энтузиазм для российской элиты крайне нетипичен, второго Рогозина в ней вы не найдете, нет его. Элита насупилась и молчит, никто не знает, чего она хочет, но если бы хотела воевать — сказала бы. А она не говорит.

Почти нулевой военный энтузиазм российской номенклатуры — лучший показатель перспектив и войны, и самой системы. Круг бенефициаров войны нечеток и в любом случае мал — гораздо больше тех, кто рискует или теряет — то, за чем шел во власть (в том числе, конечно, коррупционные возможности; ну и что?), привычную жизнь, да и саму почву под ногами. К борьбе за мир принято относиться как к традиционной гражданской активности — всякие митинги, высказывания, песни протеста, — но внутрисистемный саботаж и самоустранение, очевидно, более эффективны с точки зрения мира. Владимир Путин не справился не только с обстановкой на фронте. Он продавал войну обществу как предмет ценностной борьбы, даже как нечто мистическое на стыке псевдорелигиозного победного культа и политических суеверий — любой рациональный расчет будет убедительнее лозунгов про бабушку и нацистов. Социология здесь большого значения не имеет — очевидно, у того же Сечина совсем другое отношение к реальности, чем у среднего телезрителя, и если Сечин молчит про войну третий месяц, можно предположить, что он понимает ее иначе, чем положено в рамках казенного патриотизма. Не резонерам-оппозиционерам, для которых война не более чем продолжение прежнего многолетнего противостояния, эмоционально острого, но ни к чему, в общем, не обязывающего — не им, а примолкшим номенклатурщикам суждено добиваться выхода России из войны и последующего воссоздания мира. Монополии на антивоенные настроения нет ни у кого, и черты будущего нужно искать за кадром, в тишине — если, конечно, у России вообще есть будущее.