Издательство Corpus продолжает научно-популярную серию «История музыки» «Книгой о музыке», в составлении которой приняли участие Юлия Бедерова, Лев Ганкин, Анна Сокольская и Максим Семеляк.
Как уверяет аннотация, это не только пунктирная и монументальная история европейской музыки, где музыка и музыканты — от героев мифов до современных композиторов и слушателей — спорят с географией, политикой, наукой, градостроительством, нравственностью, психологией и создают собственные версии мироздания. Это еще альбом, карта маршрутов и кардиограмма интимного и социального опыта людей и государств, а также путеводитель по состоянию дел в индустрии: фестивали, оркестры, лейблы, стриминговые сервисы и не только. А также рассказ о том, как музыка становится предметом восхищения и расследования, поэтизации и анализа; проще говоря, — звучит.
С любезного разрешения издательства публикуем отрывок, в котором авторы размышляют над ответами на следующие вопросы: что такое музыкальная работа — озарение или терпение? Портал в иные миры или ремесло? Как пишут музыку — и как исполняют? В чем состоит профессионализм, всему ли можно ли научиться — или музыка дается свыше?
Профессия: композитор, или Машина по производству музыки
Сначала плохие новости: однозначный ответ ни на один из этих вопросов дать невозможно. Музыку пишут по-разному — Моцарт сочинял быстро и легко, словно перенося на бумагу уже готовую музыку, а Бетховен долго редактировал партитуры, доводя до совершенства. Многие произведения существуют в нескольких редакциях: процесс сочинения, в сущности, не заканчивался вместе с премьерой или публикацией, тем более если их не было. Критики и меломаны до сих пор решают, какой вариант Ре-минорной симфонии Шумана лучше и краше — первый, 1841 года, или радикально переделанный через десять лет второй (первая версия опубликована стараниями Брамса только после смерти автора). Брукнер редактировал свои сочинения — особенно ранние симфонии — по нескольку раз, то ограничиваясь косметическими правками, то кардинально все меняя. А Шуберт часто вовсе останавливался на полуслове, как в случае с так называемой Неоконченной симфонией — двухчастной, а не четырехчастной. Вмешались обстоятельства, две части просто потерялись или Шуберт изменил свои намерения на ходу, в точности неизвестно. Так или иначе ее трагическая незавершенность полностью соответствует духу и букве романтической мифологии.
В эпоху романтизма композитор-демиург мог нарушать и создавать собственные правила, а мог и вовсе остаться неизвестным — это была плохая новость для него и повседневности, но не всегда дурная — для вечности. И наоборот — многие авторы, чья музыка в свое время звучала в праздники и в будни, не получили пропуск в вечность, когда романтики составляли первые хрестоматии.
