Сегодня программа «Вести» ассоциируется с Дмитрием Киселевым
Фото: скриншот / YouTube
Телеведущая Елена Мартынова была одним из самых узнаваемых лиц телеканала «Россия». Уже много лет она живет в Испании, куда переехала задолго до того, как эмиграция превратилась в массовое явление среди россиян. Причиной ее переезда стали в том числе методы работы на федеральных каналах. Фарида Курбангалеева поговорила с бывшей телеведущей о том, как на телевидении освещались самые громкие и трагические события нулевых и как программа «Вести» начала превращаться из информационной в пропагандистскую.
«Я видела людей, которых сваленными в кучу повезли на автобусах в больницу. Я видела, как медсестры надрываются и тащат их на себе»
— Ты уехала из России во времена, которые принято называть вегетарианскими. Почему?
— Оглядываясь назад, я понимаю, что решение было принято интуитивно. Тогда было сложно объяснять близким, что ты чувствуешь, что ничем хорошим это не закончится. Я просто чувствовала, что нужно уезжать. Многие люди вокруг меня, к которым стоило прислушиваться, тоже говорили, что они не видят хороших перспектив для страны. А после того, как я через себя пропустила сначала Дубровку (захват заложников в здании Театрального центра в 2002 году. — Republic), а потом и Беслан, у меня таймер уже был включен.
— Что было не так в освещении в «Вестях» событий на Дубровке?
— Дубровку я лично не освещала. В день захвата заложников я должна была быть в эфире, а в результате меня увезли на скорой с подозрением на внематочную беременность. Я оказалась в ближайшей к Театральном центру больнице, куда потом повезли всех пострадавших. Было распоряжение, что больницу надо освобождать, потому что власти готовились к штурму. И на второй день после моего прибытия оттуда всех начали выписывать.
Меня не отпустили, но толком не обследовали, врачи говорили: «Ты лежи пока спокойно, сейчас здесь разберутся, и мы тобой займемся». Потом начался штурм: я в окно видела БТРы.
Но самое главное, видела людей, которых сваленными в кучу повезли на автобусах в больницу. Я видела, как медсестры надрываются и тащат их на себе.
И несмотря на то, что из больницы всех выскребли, она была абсолютно не готова к приему этих людей. Медсестры были не в курсе, что с ними делать. [Заложники] все были серого цвета, и я думала, что там был пожар и они обгорели. Никто не знал, что их потравили и они не просто задохнувшиеся.
— Тебе удалось с кем-то из них пообщаться?
— С ними было трудно общаться, потому что те, кто выжил, были в тяжелом состоянии. А всем врачам явно была спущена команда молчать, и за этим строго следили. Нельзя было к ним ни подходить, ни тем более задавать вопросы.
За больничным забором стояли бедные родственники, которые не знали о судьбе своих близких, живы они или нет, их никто толком не уведомлял в течение нескольких дней. И когда я выглядывала в окно, они кричали: «Девушка, пожалуйста, спросите такую-то или такого-то» и называли имя и фамилию. Я тогда спускалась и заглядывала в палаты с вопросами. И те, кто там находился, еле губами шевелили. То есть были в таком состоянии, что с ними невозможно было говорить.
