Плакат «Милиция - слуга народа!» (1953)
М.М. Соловьёв
Давно и хорошо известно, что те или иные слова родного языка на протяжении даже одной человеческой жизни часто меняют в общественном сознании или в официальной риторике свои значения. Иногда — на противоположные.
Мой старший брат, например, чье раннее детство пришлось на годы войны, гордился тем, что его папа — офицер. А сам папа-офицер, ставший офицером лишь в разгар войны, хорошо помнил время, когда слово «офицер» было бранным, потому что «офицер» — это значило лишь «белый офицер», а в Красной армии были «командиры». Вот он и ушел на фронт командиром, а вернулся — уже офицером.
Было еще слово «доброволец». Неплохое, если вдуматься, слово, означавшее человека, склонного к бескорыстному социальному поведению. В 1941 году было немало таких молодых людей, кто именно добровольно отправлялся на фронт. Это были в основном совсем юные мальчики, вчерашние школьники, необученные и необстрелянные, из которых лишь единицы вернулись живыми.
Но уже даже в моем отрочестве это слово намертво соединилось с полумертвыми уже и к тому времени речевыми конструкциями наподобие «комсомольцев-добровольцев».
А уж бесконечные «добровольные общества» — то «Красного креста», то «озеленения», то «содействия армии и флоту», то еще чему-нибудь. И все ведь исключительно добровольно.
Я помню рассказ одного старшего товарища, работавшего в середине 70-х годов в каком-то научном учреждении. Накануне очередного «коммунистического субботника» (помните такую штуку?) сотрудников собрали к конференц-зале, где парторг говорил им о необычайной важности «данного мероприятия». «Ровно в девять ноль-ноль все должны быть на своих рабочих местах… Инвентарь будет выдаваться организованно, по отделам… Учтите, это важное политическое дело… Те, кто не явятся на данное мероприятие без уважительных причин, пусть пеняют на себя…» Ну и так далее.
В конце своей зажигательной речи он сделал многозначительную паузу, после которой с особым интонационным нажимом и почти что по слогам произнес: «Но-что-бы-доб-ро-воль-но! Вы меня поняли?»
Да чего ж тут непонятного. Примерно в те же годы возникла народная речевая конструкция «в добровольно-принудительном порядке».
А в годы пионерского детства я услышал от пожилой соседки, участницы гражданской войны, частушку «Пароход плывет, дымит кольцами. Будем рыбу мы кормить добровольцами». Мне это показалось, мягко говоря, странным, чтобы не сказать кощунственным. А как же «добровольная народная дружина»? А как же «ДОСААФ»? Откуда мне было тогда знать, что добровольцами в годы гражданской войны называли белых? Впрочем, чуть позже, уже от другой старой женщины, — как потом выяснилось, «из бывших», — я услышал совсем другой вариант этой же частушки, произнесенной шепотом, где в качестве корма для рыб фигурировали на этот раз уже «комсомольцы». Так «комсомольцы-добровольцы» навсегда сплелись в моем сознании в емкую иллюстрацию диалектического закона о единстве и борьбе противоположностей.
В относительно недавние времена все те, кто той или иной созидательной и общественно полезной деятельностью занимается действительно добровольно, предпочитают называть себя не вполне исконным словом «волонтеры».
Волонтерское движение стало в какой-то момент шириться и разрастаться, заявляя о себе уже настолько отчетливо, что им неизбежно заинтересовались разные «следственные комитеты», не могущие допустить, что какие-то непонятно кто без разрешения начальства формируют в стране гражданское общество, чьи ростки, тоненькие и трогательные, как березки на карнизах старых домов, растут прямо из трещин в бетонно-кафельной стабильности.
Власти, конечно же, не могут допустить, что что-то происходит без их руководящей и направляющей роли, а какие-то взносы, пожертвования и, как теперь говорят, донаты самым возмутительным образом движутся мимо их оттопыренных карманов.
И надо ли удивляться тому, что в наши терминальные времена многие из волонтерских институций с необычайной легкостью, столь свойственной нынешним «силовым ведомствам», стали наделяться статусами «иноагентов» или, «пуще того», «нежелательных организаций».
И правда ведь, кто знает, чего именно не следует делать, говорить, писать, изображать или исполнять, чтобы ненароком не наступить кому-нибудь на ногу в темноте или помимо собственной воли не напропагандировать чего-нибудь не то, что следует? Получается так, что от греха подальше лучше вообще ничего не говорить и не делать — целее будешь. А это разве возможно?
И самую деятельную и самую токсичную роль в процессе очищения сплоченного вокруг не важно чего общества от всего, что имеет нахальство говорить, делать, шевелиться и вообще жить, играют опасно расплодившиеся «добровольцы».
Ведь только они и именно они — добровольные доносчики, стукачи, заполошные визгливые тетки — способны придать любой очередной запретительно-карательной кампании масштабы национального бедствия. Масштабы, способные всерьез напугать или хотя бы озадачить даже непосредственных инициаторов этих кампаний, по крайней мере тех, кто наделен хоть каким-то воображением, жизненным опытом и инстинктом самосохранения.
И это уже бывало в истории. И не раз. Если уж и говорить о каких-то незыблемых «духовно-нравственных» традициях нашей великой страны, то это одна из самых живучих и вечно цветущих — от достопамятного «слова и дела» до наших высокотехнологичных цифровых времен.
