Alexander Zemlianichenko Jr / XinHua / Global Look Press
В моем компьютере есть такая папка, давно уже заведенная, куда я впрок помещаю разные цитаты из текстов разных гигантов патриотической мысли, которых в последнее время развелось в более чем изрядных количествах.
Так я наткнулся на давнюю цитату, забыл уже когда и откуда взятую. Кажется, из «Комсомолки», может быть, и нет, да и какая разница. Помню только, что автором пламенного текста была дама — и даже, кажется, молодая дама, не сильно отягощенная уроками истории, пусть даже и совсем недавней.
Если вдруг поверить в категорическую правоту этого юного (или не очень) дарования, то само собой получается так, что, — цитирую,
«Власть сакральна: это краеугольный камень мироздания. Начальника слушают просто потому, что он начальник […] Десакрализация власти, которую мы видим, происходит не случайно».
Конец, как говорится, цитаты.
Мадам, а кто же сказал, что она, эта самая десакрализация, происходит случайно? Разумеется, не случайно. Более того, она насущно необходима, причем уже давно. Если, конечно, общество хочет стать современным обществом, а не застрять навечно в непроходимых дебрях собственных суеверий, поклоняясь пням и корягам, выводя свою житейскую философию из бабушкиных сказок, пословиц, поговорок, загадок и отгадок и таская своих вождей на носилках, украшенных крокодильими зубами, которые отгоняют вредоносных англо-саксонских духов.
Да, сударыня, история цивилизованного человечества — это именно что последовательная десакрализация не только власти, чья роль в современном динамичном мире сводима к роли нанятого обществом менеджера, но и разных дремучих, хотя и устойчивых мифов, липнущих мокрой глиной к ботинкам и тяжелыми гирями висящих на рукавах.
Как человек, занимающийся искусством, я всегда был убежден в том, что одной из базовых задач искусства является именно что десакрализация реальности и языка ее описания, освобождение их поверхности от водорослей и ракушек различных предрассудков и суеверий, пышно именуемых то сакральностью, то духовностью, то еще чем-нибудь в таком роде.
Какой-либо позитивный смысл эта «сакральность» имеет лишь в богословском контексте. Будучи вырванными из него, она, как зазубренный топор, повисает в спертом от концентрированной духовности воздухе.
Выдернутая из религиозного обихода, «сакральность» становится самым дремучим фетишизмом.
Большевистская власть столь яростно боролась с традиционными религиями вовсе не потому, что стремилась к секуляризации общественной жизни. Она изничтожала церкви, мечети, синагоги и пагоды, она истребляла священников, монахов, лам и шаманов, потому что сама стремилась к собственной сакрализации. И надо отдать ей должное, преуспела в этом деле настолько, что всполохи этой ушедшей вроде бы сакральности посверкивают до сих пор.
Ровно по той же причине нынешняя власть, вызывающе лишенная какого бы то ни было идеологического обеспечения, с напористой агрессивностью использует в своих интересах традиционные религиозные институты. Ей тоже нужна сакрализация. А как же без нее!
Получается у них, на мой вкус, не слишком убедительно. Впрочем, тем, для кого любая власть в силу своей природы сакральна сама по себе, достаточно и палец показать. Или погрозить тем же самым пальцем надменному соседу.
Вот и отдельные высокоученые деятели со степенями стали дерзновенно высказываться в том духе, что российский народ издавна и по сию пору привык относиться к власти как к чему-то сакральному. Традиция, мол, такая. А потому и любая критика власти есть явление по сути антинародное и деструктивное. Со всеми соответствующими их научному пониманию оргвыводами. Неплохое представление об интеллектуальном развитии собственного народа, ничего не скажешь. Главное, не деструктивное.
А возвращаясь к начальной газетной цитате, нельзя не отдать должное словарному запасу ее ершистой «авторки», которая при всей своей очевидной, хотя и боевитой дремучести, при всей своей холопской убежденности в том, что «начальника слушают просто потому, что он начальник», знает по крайней мере такое мудреное слово как «десакрализация». Это несомненно полезное знание роднит ее с культурной девушкой Фимой Собак из «Двенадцати стульев», знавшей такое роскошное слово, как «гомосексуализм».