«Все эти войны закончились для меня инфарктом»

Леонид Злотин начинал свой путь в журналистике в конце 80-х с кооператива «Факт» Владимира Яковлева, превратившегося затем в газету «Коммерсантъ». Потом ушел из газеты (с поста заместителя главного редактора) – когда в 1997 году главным редактором стал Раф Шакиров. Вслед за Злотиным из «Коммерсанта» ушла большая группа авторов и редакторов, вместе с которыми он создал газету «Русский телеграф» – своеобразный клон «Коммерсанта». Это был один из самых громких и внешне успешных запусков и один из самых недолгих проектов на медиарынке: сразу после начала кризиса 1998 года владелец газеты Владимир Потанин закрыл ее. Впрочем, жизнь следующего проекта под руководством Злотина – газеты «Консерватор» – оказалась еще короче. По словам Злотина, причиной его ухода с поста главного редактора через несколько месяцев после назначения стало появление в роли советника владельца «Консерватора» Вячеслава Лейбмана Олега Митволя, имевшего «упрощенное представление» о том, как должна зарабатывать газета. В интервью Slon.ru Леонид Злотин вспомнил, как создавались и закрывались «Русский телеграф» и «Консерватор», как ему не удалось реорганизовать «Известия», рассказал, что его бесит в сегодняшнем «Коммерсанте» и вообще в деловой журналистике и почему ему уже нельзя становиться главным редактором. Начало | Другой «Коммерсантъ» | Не для красных пиджаков | Олигархи и «упыри» | Ни разу не редактор | Смена поколений | О пользе чистоты и опрятности

– Вы ведь не журналист по образованию... Как для вас началась журналистика? – С кооператива «Факт» это все началось, где я познакомился с [Владимиром] Яковлевым и где сначала занимался статистикой. Я и Ксения Пономарева делали «Коммерческий вестник», так и выяснилось, что слова складываются. И, когда Яковлев затеял «Коммерсантъ», наш первый отдел назвали «внутренним рынком», потом он стал отделом экономики, а затем – экономической политики. Я пришел из отраслевой науки, если можно так сказать. Окончил «Плешку» по специализации «Балансовые модели». А Яковлев, как известно, набирал в «Коммерсантъ» тех людей, которые о чем-то имели представление. Письмом я занимался для себя в 1980-е, как и многие. Но чтобы журналистикой... Я видел газету «Правда», и мне бы в голову не пришло, что когда-нибудь я буду журналистом. Нет, это совсем неожиданно для меня было. А потом показалось интересным и надолго определило мои занятия. Кстати, то, что я начинал с аналитики, помогло мне, когда, на мой вкус, журналистика закончилась. Сейчас я занимаюсь тем, что называется диким словом «консалтинг». Он никак не связан с журналистикой, поэтому оставим это за пределами разговора. Какое-то время мы делали еженедельник «Коммерсантъ», а когда перешли на выпуск ежедневной газеты (сентябрь 1992 года – Slon.ru), я примерно на год ушел в дирекцию: была идея разделить все службы на разные фирмы. – То есть вы работали с Шакировым? – Нет, не работал и работать никогда не буду. Я занимался проверкой смет и другой подобной работой по строительству холдинга. А потом где-то через год–полтора меня опять туда [в газету] затащили, и получилось, что довольно надолго: до зимы 1997-го, по-моему. Как раз когда назначили Рафа Шакирова главным редактором, я и ушел. С поста заместителя главного редактора. – Вы увели с собой очень много людей. – Нет, никого не уводил. – Хорошо, они ушли за вами. – Эти ребята, которые много лет работали в газете, послушали нового главного редактора и приняли для себя такое решение.

– Чем его подход отличался от вашего? – Акционеры решили, что газета должна быть иной. Они хотели, чтобы газета стала более живой, чтобы все, цитирую, «живенько» было. Я предложил тогда [гендиректору Леониду] Милославскому на первой полосе слово «х..й» написать двадцатым кеглем. Безусловно, надо писать интересно, придумывать новые фишки, инфографику... Но я считаю, что репутационная газета должна быть консервативной. И люблю, чтобы нейронные связи были загружены, чтобы серотонин катался по мозгу. Если говорить проще, то ушла аналитика, ее попытка, отсыл новостей к профильным полосам. [Андрей] Васильев, (шеф-редактор ИД «Коммерсантъ» – Slon.ru) гордится, что закрыл полосу комментариев. А на мой взгляд, «Коммерсантъ» ожил при [Владиславе] Бородулине (шеф-редактор ИД «Коммерсантъ» с июня 2005 по сентябрь 2006 – Slon.ru) [который эту полосу создал]. Вот таким я хотел, чтобы «Коммерсантъ» был. На мой взгляд, можно было для реализации задачи поставить другого главного редактора, но это – субъективные ощущения. Есть акционеры, и если мы столько лет бились за то, что в России должен быть рынок, рыночная экономика и институт владельцев, то какого черта наемные менеджеры должны указывать акционерам, как им жить? – Кто в этот момент был главным редактором? – Саша Локтев, который занимал этот пост после Игоря Тулина. Это я говорю специально – чтобы напомнить, что кроме Андрея Васильева были другие редакторы в издательском доме «Коммерсантъ»... После меня ушло еще несколько человек («Телеграфа» еще не было). А потом на меня вышли представители «Онэксима». Было забавно: сначала один представитель приехал, потом другой, потом [зампредправления «Онэксимбанка»] Миша Кожокин. Смешно это... Начались разговоры, что «Онэксим» затевает газету. Я этого не знал тогда, но одновременно они вели переговоры и о покупке контрольного пакета газеты «Известия». Мы вели переговоры около месяца – о том, как бы поймать большого моржа. Вот, все говорят: «Мы хотели сделать независимую газету». Но таких газет не бывает в природе. Мы договорились на берегу лишь о том, что если они хотят получить бренд, то для этого должна быть репутация (Миша Кожокин хотел получить инструмент влияния). Репутация нужна по-любому, она нужна и для коммерции – тогда выше капитализация. Будем делать репутацию? – Будем. Я договорился с Шурой Тимофеевским, идеологом «Коммерсанта», – о том, чтобы он пришел в этот проект. Если честно сказать, то особо ничего придумывать и не приходилось. Была создана та же структура, которая была в «Коммерсанте», за исключением астрологических прогнозов (они меня в бешенство приводят) и прочей «полезной» материи. Долго уговаривал Эльмара Муртазаева прийти к нам [редактором отдела экономики], и, когда, наконец, уговорил, мы смогли построить настоящую систему: внизу были бизнес и финансы, а сверху – экономполитика. Естественно, я пригласил несколько ребят, с которыми работал, – Сашу Шадрина (стал в газете начальником отдела компаний и рынков), Славу Скворцова (заместитель главного редактора). Очень смешно случилось с Максимом Соколовым. Как только Андрей Витальевич Васильев предложил Максиму Юрьевичу Соколову сходить на спектакль «Царь Федор Иоаннович» и написать репортажик, Максим не стал ждать открытия «Телеграфа» и ушел из «Коммерсанта». – Не любил искусство Максим Юрьевич? – Нет, Максим Юрьевич любит искусство, любит оперы, просто он не репортер. Максим – лучший в России политический писатель. Можно соглашаться или не соглашаться с ним в каких-то вещах, но по перу – это так. Еще было очень удобно, что сидели мы рядом с институтом Гайдара, а Максим был с ним знаком. Было бы глупо этим не пользоваться. Так мы получили интересные базовые вещи. Когда мы начинали всю эту историю, была весна 1997-го года. А вышли в сентябре. И уже к зиме стало понятно, что некая репутация у нас есть. И гендиректор даже договорился, чтобы на следующий год нас [сразу] включили в [панель измерений] Gallup Media.

– Какую газету вы строили? Что хотели создать? – Не думаю, что она принципиально бы отличалась от «Коммерсанта». Но в термин «деловая газета» люди вкладывают разное. Специально мы не формулировали, какая это должна быть газета. Деловая? Но в России она не может не быть общественно-политической... Она была ориентирована на тех, кто вписался в экономику в первую очередь, на тех, кто уже повесил в гардероб красные пиджаки и золотые цепи и не вынимал их оттуда. Было ощущение, что этот кремлевско-солнцевский парадиз уже должен прекратиться. И, что бы там ни говорили, Потанин сделал несколько гуманитарных программ, действующих и сегодня. И Михаил Борисович Ходорковский этим занимался. А те, кто пришли после него, не занимались... Так что, в отличие от «Коммерсанта», новых русских мы уже не создавали. Важно еще понимать, что на этот, 1997 год, у нас было шесть инвалидных голубых фишек и примерно 20 понтов, а все это называлось «фондовым рынком». И всерьез, глубоко заниматься этим, я считал ненужным. Банки – да, через них шла экономика... Я бы хотел, кстати, убрать этот совершенно смехотворный антагонизм между «журналистикой слова» и «журналистикой факта», которые почему-то противопоставляются. С одной стороны, понятно, что без факта нет профессии, а с другой стороны, металлургические заметки оскорбляли наш эстетический вкус. И у нас было два человека, работавших редакторами-стилистами, – Коля Руденский и Марина Давыдова. Я их просил, чтобы они переводили тексты на русский язык. – А как вы отвечали для себя на вопрос, почему читатели должны были и «Коммерсантъ» читать, и вас? – Во-первых, это было бы просто хорошо. Кто сказал, что на Россию (в одной Москве – 16 миллионов) одной газеты достаточно? А во-вторых, нам было, конечно, интересно потягаться. И было кем потягаться. И Леня Милославский в какой-то момент признал, что потягались. Рынок – достаточен. Кроме того, политэкономический блок у нас был посильнее, чем в «Коммерсе», на мой взгляд. А бизнес и финансы, и культура у нас были вполне сопоставимы. Я понимаю, что так принято – решать, кто у нас читатель. Ну, не очень мне это все нравится. Мы всегда что-то выбираем: фильм, книгу, некоторые говорят, что и жену. Но почему не должно быть выбора в том, в чьей интерпретации получать новости? – То есть вы, в отличие от Андрея Васильева, не были категорическим противником «авторской» журналистики? – Ни в коем случае. Ведь это странно – выбирать, кого ты больше любишь: маму или мороженое? Да, есть материалы, которые требуют очень жесткой фактуры, цитат тех, кто в деле. А должна быть еще возможность дать читателю обратить внимание на то, что вот это событие перекликается вот с тем. И это не просто художественная аллюзия, а аналоговый отсыл. А кроме того, это были светлые времена, когда вы могли получать информацию. Это сегодня, с одной стороны, словесные полеты неизбежны: когда ты точно не знаешь, что именно произошло (не воспринимать же всерьез войны кремлевских башен?!). А с другой стороны, сегодня появляются бесконечные «искрометные» заметки о том, что шестой вице-директор фирмы «Елка» назначен первым вице-директором по региональному развитию фирмы «Капуста»... Или компания А докупила еще 4% к имеющимся 2,5% фирмы Б, и это – передел на рынке йогуртов. Все! Глаза раскрыли, побежали – усидеть невозможно (смеется). – Сенсация же. – Вот этой байды я не хотел никогда. И, слава богу, ребята, с которыми я работал, придерживались того же мнения. Проще говоря, нужно понимать, для чего мне необходима эта информация. А если мы просто забиваем полосы, чтобы арт-директор не колебал своими 160-строчными фотографиями, то это сразу видно... В интернет-изданиях таких проблем нет, а вот в печати такие искрометные заметки бывают. Словом, мы давали выбор: читайте «Коммерсантъ» или читайте нас. Вообще, газета – это такая магазинно-ресторанная вещь. В советские времена лучшие цыплята были в ресторане «Центральный», а утка – в «Праге». Ровно так же – и газете: в одной читаю одно, в другой – про другое. Это правильно, нельзя в одной газете сделать приоритетными все направления. – Нельзя создать абсолютно лучшую газету? – Нет. Просто потому, что представления о лучшем разнятся. Мы не делали лучшую газету, мы делали газету с хорошей репутацией, влиятельную газету. И кое-что нам сделать удалось даже за нашу короткую жизнь. Газета не должна быть желтой, газета должна быть приличной и по стилю, и по языку. И не надо давать 16 фотографий из Беслана на первой полосе. Есть вкус, приличия... – А почему нельзя показать масштаб трагедии таким образом? – Я вам расскажу о другой истории. Когда взорвали подземный переход в Москве в 2000 году, я работал в «Известиях» замом Кожокина. И один из замов (я был категорически против) поставил большие фотографии, а вместо логотипа «Известий» – слова «Наше горе». После чего нам звонили и спрашивали: «Здравствуйте. Это редакция газеты «Наше горе?» Это – немножко телевизионный, наперсточный прием, на мой вкус, – показать степень трагедии таким образом: мол, есть «картинка» – есть событие, нет картинки – нет события... Есть примеры (к сожалению, не отечественные) – вот, газета Guardian как-то обходится без этого, но все основные события там звучат.

– 1997 год – это год начала олигархических войн. Вы тогда это осознавали? Видели? И знали о том, что Потанин – один из главных участников этих войн? – Конечно. Мы что, слепые, что ли? По некоторым причинам, и объективным, и субъективным, я был на стороне Чубайса [и Потанина в борьбе с Гусинским и Березовским]. Тогда история была ясной. Это же не только про «Связьинвест», но и про некоторые невыполненные обещания: перед теми, например, людьми, которые в 1996 году помогали побеждать [Ельцину]. Конечно, мы знали. Мы же, еще раз повторю, были тогда более информированными. А позиция у нас была такая. Мы писали, что это не у холопов будут трещать чубы, а у самих бояр (глупая ведь была война). После [выборов] 1996 года, как написал совершенно гениально Максим [Соколов] состоялся съезд «давосских монахов», съезд [олигархов] победителей. Прямо парад победы в Давосе. А потом начали как пауки в банке... Но все это газеты напрямую не касалось. – И ни Лариса Зелькова (член правления «Интерроса»– Slon.ru), ни Владимир Потанин газетой не управляли? – Нет. Ларису я, конечно, хорошо знаю. Потанина видел два раза – на каком-то празднике «Онэксима» в «Метрополе» и еще где-то... – А мне говорили, что Зелькова чуть ли не управляла «Телеграфом»... – Это неправда. Я с ней почти не общался. Я могу допустить, что Лариса могла работать напрямую с кем-то в редакции. С отделом политики, например. Хотя, зная Владимира Корсунского (редактора отдела политики «Русского Телеграфа», сейчас – главного редактора «Грани.Ru» – Slon.ru), я в этом сомневаюсь. Там такие «упыри» помимо меня сидели! Володе ведь не скажешь, что писать, а что нет... Могу сказать, что Миша [Кожокин] как-то попросил меня на какое-то время оставить в покое моих любимцев – Юрия Михайловича Лужкова и всю эту бригаду «супругов Батуриных». Но это было и в «Известиях» тоже (и там этого было больше). В остальном – нет. С Ларисой общались, разговаривали. Было понятно, конечно, что никому в страшном сне не приснилось бы написать, например, когда Потанин был вице-премьером, что он был «нашим славным в шапочке». (Дело в том, что однажды в Красноярске он вышел в спортивной шапке. И я Мишу спрашивал – под кого такой солидный человек косит? Но об этом, разумеется, писать ничего не стали.) Это, разумеется, было бы смешно. – А про партнеров Потанина? Вот Михаил Бергер рассказывал, что как только пришел Потанин в «Известия», так сразу же целая энциклопедия партнеров возникла (о которых не стоит писать). – «Известия» – это другая история. Там сразу [после установления контроля «Онэксима»] стал главным редактором Миша Кожокин. И, когда «Телеграф» уже закрылся, я был в «Известиях» только замом. И передо мной стояла только одна задача – устроить людей из «Телеграфа» в «Известия». В итоге, было [устроено] человек 40. Вы вообще были когда-нибудь в «Известиях»? Там ведь еще лежат красные ковровые дорожки! И портреты бывших главных редакторов висят. (Я Мишу просил все время туда букеты ставить: избыточно мемориально это все выглядело.) Когда я, Эльмар [Муртазаев] и Леша Зуйченко пришли в «Известия», увидели, как они вырезают ножницами [макеты] полос – вместо нашей компьютерной верстки, – мы просто пили два дня: осознавали, куда мы идем. А Миша тогда решил, что мы передумали переходить и обманули его. А мы просто пили. Среда затягивает. Вот эти красные дорожки, пневмопочта, безумные портреты – это все даром не проходит. У нас много раз ведь была идея: продать это здание и купить другое. – Но ведь это не было благотворительным проектом Потанина. – Нет, как и коммерческим не было. Это точно. Тогда был нужен инструмент влияния. Ну, и ради бога! Дайте нам какую-то информацию, которая соответствует действительности, и мы напишем. Не вопрос! Только чтобы по фактуре все было правильно. О чем вы говорите?! Вы знаете о такой теме, как «Коммерсантъ» и Смоленский? Это было при мне, на мою седую голову, когда [Владимир] Яковлев говорил, что «Столичный» банк открыл 15-е отделение в Москве, и надо об этом дать заметку на первую полосу. Я отвечал, что это неприлично, но, конечно, в итоге шел туда, куда Володя меня посылал. Владельцем газеты был он. И вот такого в «Русском телеграфе» никогда не было. – А долго это продолжалось – в «Коммерсанте»? – К сожалению, очень долго продолжалось и, видимо, продолжается сейчас. Это – моя великая печаль. Выяснилось, что в каких-то вещах я человек глубоко наивный. Я не буду называть имени, но в свое время я просил главного редактора, с которым мы приятельствовали, уволить из «Коммерсанта» человека за размещение заказных заметок. Ни фига. Это печально, но это так. Потом бороться мне надоело... А Смоленский появился у нас рано – году в 1992-м. И был до тех пор, пока в дефолт не лопнул [принадлежащий ему банк] СБС... – И все эти годы он поддерживал «Коммерсантъ»? – Конечно. Да, он давал деньги. Но таких случаев, как тот, о котором я рассказываю, было немного. Они просто глубоко запали в мое сердце. Но благодаря газете «Не дай бог!», которая очень сильно сработала в [против коммунистов на выборах] в 1996 году (название совершенно гениальное, Леня Милославский придумал), долг «Коммерсанта» перед Смоленским был погашен. – Чьи это все же были деньги – на «Не дай бог!»? Олигархи скидывались? – Наверное. Я уверен, что давал «кремлевский пул» [олигархов]. Кто же еще?

– У «Русского телеграфа» не было конфликта с «Известиями»? Как вы внутри разделялись, сосуществуя при одном владельце? – Нет, конфликта никакого не было. Уже в те времена «Известия» превращались в бледное подобие себя [времен Перестройки] и с ними все было понятно. Когда ежедневная газета подписывается в печать в три часа дня, какие с ней могут быть конфликты? Мне (когда я стал там замом «Известий») приносили заметки на 160 строк – о том, что три недели назад пароход где-то сел на мель. Думал, что меня разыгрывают, но нет, это всерьез было. – Это потому, что Михаил Кожокин не из сферы журналистики в главные редакторы пришел? – Кожокин тогда «Известиями» занимался меньше. У нас, например, вообще появилась такая конспирологическая версия, когда нас закрыли, что Кожокин попросту хотел стать главным редактором. Но что бы там ни говорили, при нем ни разу не было ни одного сбоя с зарплатами, при нем ни один человек ни из Кремля, ни откуда-то еще не звонил. При Кожокине мы раз в неделю собирались, он рассказывал о том, что происходит [в политике]. Об этом нельзя было писать в газете, но мы понимали, что происходит. Хотя, конечно, он ни разу не главный редактор. – То есть Кожокин настолько хотел быть главным редактором, что уговорил Потанина купить «Известия»? – Да. – Вот и вся интрига? – Да. – Правда? – Это – моя версия. А правда или нет – не знаю. – То есть вся эта страшная битва за «Известия» была просто битвой за кресло главного редактора? – Мне кажется, это была персональная разборка Кожокина с [вице-президентом «Лукойла» Леонидом] Федуном, поскольку он владел от «Лукойла» половиной [акций «Известий»]. Это была битва Пересвета и Челубея. В итоге, с надеинскими акциями мы победили (акции журналиста Владимира Надеина решили судьбу контроля над «Известиями»: он продал их представителям Владимира Потанина – Slon.ru).

– И вот наступил кризис. – И мы [«Русский телеграф»] сразу же закрылись. У нас был бизнес-план, запланировано уже было немножко рекламы на 1999 год. Где-то миллиона долларов нам не хватало, чтобы протянуть. Говорили мы с чубайсовскими ребятами, объясняли, что времена будут разные и что газета, которая поддерживает ваш взгляд на вещи, будет еще нужна. Не объяснили. Потом кое-кто оттуда предлагал уже, но держаться за поручни уходящего вагона нельзя: ноги отрежет. – А правда, что основная часть «Русского телеграфа» шла под нож? – Не знаю. Так про все газеты говорят: «чтобы возврат не показывать, тираж идет под нож». Про все говорят, а вот правда ли... – Но, может, в «Русском телеграфе» это происходило в особо чудовищных размерах? – Я врать не буду, тиража не помню, но он был маленький. Мы сделали специализированную рассылку в министерства и ведомства, подписчиков было совсем мало (что естественно – мы только вышли). А вот розница была неплохая, но это – в Москве и Питере. Больше нас нигде не было. Мы были тем, что называлось «газетой Садового кольца». Но и «до любого оленевода» газету донести у меня, честно говоря, стремления не было. Еще по коммерсантовской истории я помнил, где надо открывать корпункты, – там, где существует среда. В Тамбове не надо было, потому что и Тамбов, и Воронеж были красным поясом. Зачем там эта газета? Чтобы раздражать людей? – Решение о закрытии Потанин принимал? – Конечно. Как я это понимаю, он дал [Кожокину] денег на медийные проекты и сказал: «Миша, больше не дам ни копейки: дефолт». И понятно, что Миша работал в пользу «Известий». И мы начали торговаться о том, сколько людей возьмут в «Известия». Кто-то из ребят сразу туда не пошел. А потом какая-то часть туда все же перешла, но в течение двух–трех лет они все рассосались. – Да, это была большая история – с возмущением старого коллектива «Известий». – Ну что [политический обозреватель «Известий» с 1977 года Станислав] Кондрашов [премьер-министру Евгению] Примакову писал? – о банде «Русского телеграфа», вековых традициях и устоях [«Известий»]. У нас было фантастическое собрание: заслуженных известинцев и «Русского телеграфа» (только Миша мог такое придумать). Кондрашов прочел нам лекцию о «компьютерной журналистике», на что мой друг Коля Руденский сказал: «Ничего, зато мы в компьютерах политических доносов в течение тридцати лет не писали, и про Даниэля с Синявским – тоже, и про «литературного власовца» [Солженицына]. Если это – заслуженные «Известия», то мы хотели бы обойтись без них». Нормальная дискуссия была... Это просто смена поколений. Меня, например, нельзя уже ставить редактором нового прогрессивного издания. Все, я немножко в другом времени. А они были в советские времена, когда гардеробщица, развернув «Известия», читала полосные тексты. В Мишином окружении оставалось несколько верных «известинцев», и их хватало, чтобы нас гасить. А конец был простой. Все эти войны закончились для меня инфарктом, и мои близкие мне сказали, чтобы я или сразу ехал в Востряково [на кладбище], не мороча им голову, или с этим бы завязывал. Я послушал умного совета. Через некоторое время я стал писать – в «Компанию», еще куда-то. В «Газете.Ru» с Кириллом Роговым мы сделали полосу комментариев, которая в улучшенном виде перекочевала в «Коммерсантъ». Хорошая была полоса, а не набор бессмысленных мнений «А что вы думаете о новогодних каникулах?» и ответы – «Отлично», «Хрень господня», «Ой, мама!». Или как в «Коммерсе» любят: «А вас когда-нибудь на празднике током било?» и обязательно – чтобы Петр Авен ответил. Зачем? У меня к нему давно другие вопросы есть: по индийским долгам, по продовольственной программе, например. – На которые за столько лет так и не удалось получить ответов? – Не удалось.

— – А потом у вас был «Консерватор». – Ой, это совсем печально. Мало того, что сам купился, так еще хороших людей подкупил. Того же Шуру Тимофеевского. Это была странная история. – Действительно, странная. Убить «Общую газету», чтобы на ее месте под другим именем и с другой редакцией сделать «Консерватор». – А не хотите ли Лейбману этот вопрос задать? – Задавала, ответа не получила. Говорил только что-то про «гребаных шестидесятников». – Почему он закрыл «Общую», я не знаю. Я ее не читал, и сказать ничего не могу. И со мной это не обсуждалось – закрывать ли «Общую». Но у нас через пару месяцев возникла своя версия – о том, что нужно было само здание. Вот она мне представляется единственно разумной. Уже при первой встрече со мной Лейбмана все было странно. Я его спрашиваю – зачем? А он говорит про газету консервативного толка (ему кто-то подсказал). История была совсем короткая. Через два-три месяца я у Лейбмана увидел Олега Митволя. И спросил, что этот человек здесь делает. Лейбман ответил: [это мой] консультант. Тогда я поздравил его и написал заявление об уходе. Уговорил Ваню Давыдова [поруководить], а потом еще полгода там развлекался Митя Ольшанский, человек, который потряс мое воображение статьей в «Консерваторе» о том, что все разговоры о еврейских погромах – не больше, чем пиаровские акции. Я заметку проглядел и пришел в полный восторг. Видите, столько лет прошло, а я все в нем пребываю. Я понимаю, что у юношей бывают левацкие закидоны, но при этом базовое образование все же нужно. Но это было уже после моего ухода. Оттуда все убежали – и Таня Толстая, и Шура Тимофеевский. Митя в те годы был чудовищем. Он своеобразен по-прежнему. Но тогда я хотел спустить его с лестницы в прямом смысле слова, но мне не дали. Потом я это не читал. – А Митволь в это время что-то, кроме горошка, производил? – Митволь оттяпал «Новые известия» у Березовского, и у него уже тогда репутация была, скажем так, странная. Оставаться было невозможно. Я, как деревенская девушка, все же себя уважаю и в чистоте и опрятности себя содержу. На этом все закончилось. Видимо, ушло время, эпоха. В тридцатый раз писать, что ни в одном мегаполисе нет автомобильного завода, а в Москве их два? А сколько раз можно писать, что «АвтоВАЗ» в этой системе не подлежит восстановлению, что его нужно делить на большие цеха? – Сейчас что читаете? – У меня большой корпус чтения, но – в интернете. По привычке читаю некоторые блоги своих приятелей. Читаю «Газету.Ru» и Gzt.ru, поскольку Эльмар [Муртазаев] ее делает.